Чтобы меньше свободного времени. И, конечно, идеалы. Сначала простые, так сказать, официальные, а потом нужно расширять их до общечеловеческих понятий — служение людям, гуманизм. Потом наука… И еще нужно бороться с распущенностью, правильное сексуальное воспитание.
Мне немного неприятно. Кажется, что она говорит чужие слова — Павла, его друзей. Хочется поспорить, но нет доводов.
— Ну и как ты думаешь — удастся? Особенно с идеалами — дело довольно трудное.
— Почему? Молодежь осталась столь же чувствительной к примерам, как и раньше. Нужно только их найти. И суметь подать. (Раздражение.)
— И ты тоже — «подать». Последнее время слишком много думают об этом «подать».
— Прости, слово в самом деле неудачное. Но согласись, что оно хорошо отражает суть воспитания. И «подавать» — это еще не значит лгать.
Телефонный звонок. Вадим. Неужели сдохла? Тогда нормальный конец. Для Лю лучше. А мне?
— Извини меня.
В прихожей уже темно. Трубку — на ощупь.
— Да?
— Иван Николаевич, это я, Вадим. Докладываю: Дружок совсем проснулся, даже молочка изволил попить. Все показатели измеряем и записываем. Кровяное давление понижено — около восьмидесяти. Видимо, есть сердечная слабость, так как венозное давление выше нормы, и в легких прослушиваются застойные хрипы. Моча идет. Мы все стараемся регулировать, но все-таки есть гипоксия.
— Перечисли мне все данные подробно.
У кого-то требует таблицу. Жду. Люба стоит рядом, света не зажигает, почти не видна. Но я ее чувствую. Хотя — не до нее. Потом он называет мне цифру за цифрой. Дела не блестящи, но катастрофы нет.
— Пожалуйста, не переливайте много жидкости.
Люба шепчет: «Только белковые препараты. Строфантин. Кислород. Не надо давать пить».
Опытный доктор. Я повторяю все это Вадиму.
— Все поняли?
— Да, все. Но мне еще нужно что-то сказать.
Слышу: «Валя, пойди погуляй».
— Юрка рассказал мне о вашей беседе. Вы его простите, он просто болван. Получилось так, будто мы заговор устроили и уже вообразили себя невесть чем. Представляю, как вам было неприятно. Небось, подумали: «Ну и ученички!»
— Конечно.
(Люба зажгла свет. Любопытная — хочет читать по лицу.)
— Так вот, это все не так. Мы вас любим и уважаем. Никогда, слышите меня? Никогда мы вас не предадим… Конечно, ничего, ну никакой реорганизации без вас мы бы не стали делать. А план, о котором он рассказал, мы вместе обдумывали. По-моему, хороший план? А? С этим подлецом работать нельзя. Так вы не будете на нас сердиться?
— А Юры нет с тобой?
— Нет. Он меня послал одного. Ему стыдно. (Так ли?)
— Ну ладно. Не подлизывайся. Великие комбинаторы. До завтра.
— Так вы обещаете не сердиться? Мы хорошие! Все!
Повесил трубку. Я так и вижу его возбужденную физиономию. «Мы хорошие!» Я верю. Приятно верить.
— Все-таки они неплохие ребята, Лю!
— У вас что-то произошло?
— Да, да. Я не успел тебе рассказать. (Мне просто не хотелось рассказывать, неприятно было. Теперь — другое дело, легче.)
— Ну, расскажи, да мне пора идти. Видишь, уже темно.
Уже пора. Появится, посветит и — исчезнет. А может быть, и лучше? Поэтому и любовь не проходит.
Сесть не захотела. «Нет, не хочу. Тороплюсь».
Я рассказал ей очень коротко о плане «завещания» (поморщилась), о разговоре с Юрой, об обиде.
— Ребята придумали правильно. Если будете при больнице — так, может быть, какую-то пользу принесете.
Мнение, как всегда, категорично. (Откуда у нее эта самоуверенность? От профессии?) Обидно. Будто они, врачи, сами по себе, мы — сами. Возразить.
— Нет, нет, и не возражай! Восемнадцатый год работаю врачом, но ни разу не почувствовала я пользы от физиологов. Химики — дали, бактериологи дали, а что получили от вас? Молчишь?
Затрещала! Досада.
— Подожди, подожди, не трещи. Ответь мне, как может существовать без физиологии анестезиология, реанимация, проблема искусственного кровообращения?
— Отвечу. Есть разная физиология: чистая и прикладная. Чистая — это вы. Никакого толку. Прикладная — это врачи, которые исследуют больных, ну и иногда ставят эксперименты. От врачей пошло искусственное кровообращение, реанимация, искусственная почка, все. Я за такую физиологию.
— Но ведь твоя врачебная физиология питается от нас, от чистых теоретиков!
— Может быть, когда-нибудь и питалась, а теперь что-то там копаетесь со своими собачками, а мы лечим больных. Да вот пример: один ваш физиолог, я забыла фамилию, на кроликах изучает изменение кровообращения и дыхания после удаления легкого. Беседовал с нами. Я ему говорю: зачем губить кроликов, приходите ко мне в отделение, изучайте больных! Те же пробы можно проделать, если вам интересно. Нет, говорит, это не то, А почему ответить не мог. Докторскую диссертацию пишет — ты представляешь?
Я знаю этого товарища. Физиолог чистой воды.
— Что же, значит, закрыть физиологию?
— Всю, наверное, закрывать не надо, какие-то сугубо теоретические вопросы есть. Я не знаю. (Спасибо!) Но большинство бездельников нужно разогнать. Пусть работают вместе с врачами.
Сам знаю недостатки, но когда вот так нас порочат — задевает. И, главное, ведь она не понимает сути… И многие врачи так думают.
— Что же, по-твоему, нервную клетку, мозг тоже в больнице нужно изучать?
— Не в больнице, а рядом с больницей. Чтобы чувствовали, на кого работают. В общем, ты меня не убедишь. Поэтому переезжайте к нам в клинический городок. Оплодотворяйте нас своими идеями.
(Конечно, тебя не переспоришь. «Оплодотворяйте». Тоже — слово! Смолчу.)
— Ваня, хотя ты и запретил мне спрашивать о болезни, но все-таки скажи, как себя чувствуешь?
— Ничего, день пережил. Как видишь, (Намек поняла.)
— Я пойду.
Жалко отпускать. Хотя бы раз осталась на ночь! Чтобы не спешить, разговаривать, спать… Все поняла. Видно по мне.
— Нужно. Ну-ж-но. И — нельзя. Поцелуй меня.
Целую много раз. В щеки, в глаза, в губы. Обнимаю нежно. Ощущаю ее всю, мою милую. Без страсти, только нежность.
— Пусти меня, иначе я не уйду.
Пустил. Не удержать.
Ушла. Двери закрылись, и каблучки простучали по лестнице. Затихли.
Выбежал на балкон. Белая фигурка растаяла в теплой полутьме. Не оглянулась. Мысли ее уже там, дома.
А я остался один.
Опять один.
Так плохо, когда она уходит. Я еще вижу ее здесь, разную… Пальчиком провела по столу. Показала с улыбкой — пыль. Спорит: глаза блестят, лицо жесткое. (Ограниченность!) Потом вдруг улыбнется — ямочки на щеках. Как ребенок. И еще одна — страсть. Белые руки, закинутые за голову, полузакрытые глаза. Влажные губы. Вся — как струна. Звенит. Не нужно вспоминать. Не хочу. Достаточно ощущать ее здесь. Чувствовать запах волос.
Ушла.
Попросить бы получше — осталась. Но мучилась бы. А зачем она — с муками? Еще хуже.
Одиночество обступило со всех сторон.
Странная мысль, уже много раз: залезть под письменный стол. Сидеть там, скрючившись между тумбами, отгородиться креслом. Кажется: недоступен. Все меня ищут, черные мысли — тоже, а я сижу, притаился. И Смерть пришла, не увидела. И Любовь. И Дружба. Всякие заботы, обязательства. А потом уснуть…
Нет. Нужно делать что-нибудь. Делать. Иначе — с ума сойдешь. Тоже неплохой выход? Нет, не хочу. Помню: студент, занятия по психиатрии. Дантов ад. Голые тела. Странные позы. И — глаза, безумные. В некоторых ужас, в других — нечеловеческое страдание. Не хочу.
Убрать со стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49