8
Часы в мавританской гостиной громогласно пробили двенадцать. Колокольный звон достиг слуха Сен-Поля, сидевшего в зимнем саду, за три комнаты от адской, раздирающей уши машины. Обитатели дома не просыпаются от нее ночью лишь потому, что привыкли.
Впрочем, здесь ложатся поздно…
За последним ударом раздался хрип – часы как будто испустили дух. С ними связано какое-то поверье… Этот шедевр баварского мастера, жившего в прошлом столетии, – семейная реликвия. Даже больше… Не просто мебель, скорее, живое существо.
Скоро ли? Может быть, грохот напомнил герцогине… Сидеть тоскливо, навес густых ветвей магнолии и журчанье фонтана усыпляют, а герцогиня прогневается, если застанет гостя спящим. Неукротимая егоза, уверяющая, что она почти никогда не смыкает глаз.
Снаружи, в темноте, осенний ветер срывает невидимые листья. Иногда желтая лапа клена пристает на миг к стеклу, словно с мольбой. Голоса у подъезда, цоканье копыт затихли. Сен-Поль повторяет про себя, затверживает остроты, блиставшие в салоне. Одни остроты да колкости, ибо ничего стоящего, годного для передачи в Гаагу, сегодня не всплыло.
– Скучаете, мой мальчик!
Она вошла, волоча платье, слишком тяжелое и длинное для нее, будто повешенное на палку.
– Ловила разбойника… Я отдам тебя кошке, Шарло, отдам в следующий раз.
Попугай, блуждавший где-то по гостиным, прятавшийся в портьерах, виновато попискивал, уцепившись за ее плечо.
– Фонтенель грубиян… Распалился ни с того ни с сего… Его избаловали. Малезье, в конце концов, тоже член академии… Идемте, вы тут закоченели! Кстати, Малезье сочинит сатиру – «Полишинель, добивающийся места в академии». Будет преуморительно. Академики только и делают, что лижут зад Филиппу. Их до сих пор не тошнит.
Пчелка поет ласково. К добру ли? Усадив Сен-Поля, протянула коробку конфет.
– Хочу вас обрадовать, шевалье. Пора действовать.
Ногтем мизинца провела по щеке – от уха к челюсти.
Он уронил шелковистую полосатую подушечку, новинку кондитерского искусства. Герцогиня повторила пароль якобитов – замедленно, отвердев лицом.
– У шевалье Сен-Жоржа, – сказала она, – больше друзей, чем вы думали.
Ей-то что до него? Сен-Поль отшатнулся. Зачем, по какому праву она возвращает его в ту злополучную шотландскую осень?
…В горах кричали рожки. Рослые воины спускались по тропам к крепости Мар, захваченной восставшими. Клан Грант, имеющий девизом «Стоять твердо» и родовым знаком ветку ели, клан Кэмминг, написавший на гербе «Смелость» и украсивший его тмином, клан Броди, чей герб, увитый барвинком, требует – «Объединяйтесь!», клан Мак-Лин, вскормленный голубикой и взывающий – «Уважай мою честь!»…
– Шевалье Сен-Жорж, – слышит Сен-Поль голос герцогини, – упал духом в Авиньоне, в этой убогой дыре.
Да, он заперся в келье, просил забыть его. Шотландия больше не встанет.
– Награда вас не минует. Вы оказали ему драгоценные услуги, маркиз. Вы спасли жизнь Сен-Жоржу, и ваша доблесть…
Доблесть… Награда… Пустые, избитые слова. Маркиз молча смотрит на пятнистую, словно облезлую, шею, на выпирающие ключицы. Ради чего она вмешалась в благородное дело, в мужское дело, вмешалась после поражения?
Ей не понять, – он припал душой к бледному молодому человеку, такому потерянному, застенчивому в неведомой Шотландии.
Питерхед, черный каменный выступ, сотрясаемый прибоем, скользкий от дождя, точно глыба льда. Яков в тонком парадном камзоле, в расшитом плаще, промокший, дрожащий. Его солдаты, отощавшие, измученные морской болезнью, побежали в лес, силятся развести костер. Сен-Поль встретил высадившихся дурной вестью – кланы оттеснены от моря. Сен-Жорж запоздал.
Соединиться так и не удалось, вскоре пришлось уходить. В непогоду, по тропам, исчезающим в темноте. У Якова ноги, непривычные к горам. Сен-Поль держал его за пояс и сам чуть не свалился с обрыва. Схватил ветку. Колючий остролистник Мак-Милланов разодрал руку. Растения стали враждебны, изгоняли, казнили за нерасторопность, за слабость.
– Сен-Жорж поверит вам, маркиз, – слышит Сен-Поль. – Вы обрадуете его.
Ехать в Авиньон? Зачем? Ответить иронией, шуткой, посмеяться над внезапной фантазией герцогини – значит быть изгнанным из Со. Конечно, он не мог относиться серьезно к фронде, кипевшей во дворце, она казалась продолжением комедии Делонз. Театрален и этот будуар – две-три склянки мужских духов, медные копья и щиты, украшающие мебель, знамя над головой с девизом рыцарей Пчелы: «Я мала, но кусаю больно». Только кусаю, меда не приношу.
– Невозможно представить, – выдавил маркиз. – Вы, вместе с регентом…
Ведь по милости регента Яков живет в Авиньоне. Регент приютил его, несмотря на протесты Лондона.
– Наивный мой мальчик! Узурпатор предаст Сен-Жоржа, предаст в любой момент. Дюбуа шепчется с англичанами. Но мы, – и Анна-Луиза сжала маленькие твердые детские кулачки, – не бросим Сен-Жоржа.
– Сочувствие делает вам честь, ваша светлость. Если бы оно могло разбивать бастионы…
– У него будет войско, маркиз, будут деньги, все, что нужно…
– Простите, откуда войско? – спросил Сен-Поль терпеливо. – Вы наберете французов?
– Испанцы, маркиз, испанцы. Они настоящие католики. Не разъедены ересями, которые допущены у нас с легкой руки узурпатора, не имеющего ничего святого в душе.
Мысли Сен-Поля смешались. Что это – правда или герцогиня рассказывает сюжет спектакля? Воинственная крошка, магистр бутафорского ордена, задумала, оказывается, потрясти не одно королевство…
На колени маркиза ложится кошелек из толстой коричневой кожи, помеченный лишь короной и вензелем, кошелек для сумки, притороченной к седлу, для похода. Отказ невозможен. Он едет, разумеется, едет немедленно.
Дорога побежала, подчиняясь изгибам реки Бьевр, стынущей в желтых осенних камышах. Тополя, опрокинутые в нее, неподвижны, спокойное течение не ломает черные стволы.
Он заедет домой, сожжет лишние бумаги, отправит письмо в Гаагу. Уберет в гардероб расшитый жюстакор, кружевную сорочку, зверски узкие башмаки, всю эту надоевшую мишуру. На губах Сен-Поля холодок реки и бодрящий вкус риска.
Через несколько дней он слезет с коня в Авиньоне, у монастыря капуцинов. Вручит Якову пакет от Челламаре, испанского посла в Париже. В Мадриде созрел план, обещающий перемены для Европы грандиозные, вулканические.
– Сир, – скажет он бледному, укрывшемуся от мира изгнаннику, – вот ваш последний шанс.
9
– Париж, Мадрид, – вздохнул царский посол, разобрав поспешную цифирь Сен-Поля. – Две головы надо иметь.
Яков опять зашевелился, претендент безвольный. Сам-то он носа не высунет, зато другие ох как претендуют. Тормошат старца… Альберони, вишь, армию сулит ему, десятки тысяч штыков, миллионы экю. Широко замахнулся… В Англии водворить Якова, а во Франции скинуть регента, подчинить оную короне гишпанской, составить одно могучее королевство, управляемое из Мадрида. Немудрено, что гишпанский король слушает Альберони, роняя слюнки. Что и говорить, выгода для Гишпании немалая – возрождение былого могущества, да еще с лихвой. И благодарность Якова, сиречь безопасность со стороны англичан.
А нам какой барыш?
Александр – тот просиял, узнав о прожекте. Для него все просто, по младости лет.
– Худо ли, тять! Скинуть Георга…
– Поди-ка, скинь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124