Так, хорошо. Так, отлично. Очаровательная девушка. Спросите ее, не согласится ли она со мной поужинать. Нет, я не хочу ее у вас отбивать. Спасибо. Большое вам спасибо, мисс. Вот и все. Вот и все, что я хотел знать. – Он похлопал меня по плечу. – Повязку накладывать не надо.
– Стакан вина, доктор Валентини?
– Вина? Ну конечно… Десять стаканов. Где оно у вас?
– В шкафу. Мисс Баркли достанет бутылку.
– Ваше здоровье. Ваше здоровье, мисс. Очаровательная девушка. Я вам принесу вина получше этого. – Он вытер усы.
– Когда, по-вашему, можно делать операцию?
– Завтра утром. Не раньше. Нужно освободить кишечник. Вычистить из вас все. Я зайду к старушке внизу и распоряжусь. До свидания. Завтра увидимся. Я вам принесу вина получше этого. А у вас здесь очень славно. До свидания, до завтра. Выспитесь хорошенько. Я приду рано.
Он помахал мне с порога, его усы топорщились, коричневое лицо улыбалось. На рукаве у него была звездочка в окаймлении, потому что он был в чине майора.
Глава шестнадцатая
В ту ночь летучая мышь влетела в комнату через раскрытую дверь балкона, в которую нам видна была ночь над крышами города. В комнате было темно, только ночь над городом слабо светила в балконную дверь, и летучая мышь не испугалась и стала носиться по комнате, словно под открытым небом. Мы лежали и смотрели на нее, и, должно быть, она нас не видела, потому что мы лежали очень тихо. Когда она улетела, мы увидели луч прожектора и смотрели, как светлая полоса передвигалась по небу и потом исчезла, и снова стало темно. Среди ночи поднялся ветер, и мы услышали голоса артиллеристов у зенитного орудия на соседней крыше. Было прохладно, и они надевали плащи. Я вдруг встревожился среди ночи, как бы кто не вошел, но Кэтрин сказала, что все спят. Один раз среди ночи мы заснули, и когда я проснулся, Кэтрин не было в комнате, но я услышал ее шаги в коридоре, и дверь отворилась, и она подошла к постели и сказала, что все в порядке: она была внизу, и там все спят. Она подходила к двери мисс Ван-Кампен и слышала, как та дышит во сне. Она принесла сухих галет, и мы ели их, запивая вермутом. Мы были очень голодны, но она сказала, что утром вое это нужно будет из меня вычистить. Под утро, когда стало светать, я заснул снова, и когда проснулся, увидел, что ее снова нет в комнате. Она пришла, свежая и красивая, и села на кровать, и пока я лежал с градусником во рту, взошло солнце, и мы почувствовали запах росы на крышах и потом запах кофе, который варили артиллеристы у орудия на соседней крыше.
– Сейчас хорошо бы погулять, – сказала Кэтрин. – Будь тут кресло, я могла бы вывезти тебя.
– А как бы я сел в кресло?
– Уж как-нибудь.
– Вот поехать бы в парк, позавтракать на воздухе. – Я поглядел в отворенную дверь.
– Нет, сейчас мы займемся другим делом, – сказала она. – Нужно приготовить тебя к приходу твоего друга доктора Валентини.
– А правда замечательный доктор?
– Мне он не так понравился, как тебе. Но он, должно быть, хороший врач.
– Иди ко мне, Кэтрин. Слышишь? – сказал я.
– Нельзя. А как хорошо было ночью!
– А нельзя тебе взять дежурство и на эту ночь?
– Я и буду дежурить, вероятно. Но только ты меня не захочешь.
– Захочу.
– Не захочешь. Тебе еще никогда не делали операции. Ты не знаешь, какое у тебя будет самочувствие.
– Знаю. Очень хорошее.
– Тебя будет тошнить, и тебе не до меня будет.
– Ну, тогда иди ко мне сейчас.
– Нет, – сказала она. – Мне нужно вычертить кривую твоей температуры, милый, и приготовить тебя.
– Значит, ты меня не любишь, раз не хочешь прийти.
– Какой ты глупый! – она поцеловала меня. – Ну вот, кривая готова. Температура все время нормальная. У тебя такая чудесная температура.
– А ты вся чудесная.
– Нет, нет. Вот у тебя температура чудесная. Я страшно горжусь твоей температурой.
– Наверно, у всех наших детей будет замечательная температура.
– Боюсь, что у наших детей будет отвратительная температура.
– А что нужно сделать, чтобы приготовить меня для Валентини?
– Пустяки, только это не очень приятно.
– Мне жаль, что тебе приходится с этим возиться.
– А мне нисколько. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой до тебя дотрагивался. Я глупая. Я взбешусь, если кто-нибудь до тебя дотронется.
– Даже Фергюсон?
– Особенно Фергюсон, и Гэйдж, и эта, как ее?
– Уокер?
– Вот-вот. Слишком много здесь сестер. Если не прибудут еще раненые, нас переведут отсюда. Здесь теперь четыре сестры.
– Наверное, прибудут еще. Четыре сестры не так уж много. Госпиталь большой.
– Надеюсь, что прибудут. Что мне делать, если меня захотят перевести отсюда? А ведь так и будет, если не прибавится раненых.
– Я тогда тоже уеду.
– Не говори глупостей. Ты еще не можешь никуда ехать. Но ты поскорее поправляйся, милый, и тогда мы с тобой куда-нибудь поедем.
– А потом что?
– Может быть, война кончится. Не вечно же будут воевать?
– Я поправлюсь, – сказал я. – Валентини меня вылечит.
– Еще бы, с такими-то усами! Только знаешь, милый, когда тебе дадут эфир, думай о чем-нибудь другом – только не о нас с тобой. А то ведь под наркозом многие болтают.
– О чем же мне думать?
– О чем хочешь. О чем хочешь, только не о нас с тобой. Думай о своих родных. Или о какой-нибудь другой девушке.
– Нет.
– Ну, тогда читай молитву. Это произведет прекрасное впечатление.
– А может быть, я не буду болтать.
– Возможно. Не все ведь болтают.
– Вот я и не буду.
– Не хвались, милый. Пожалуйста, не хвались.
Ты такой хороший, не нужно тебе хвалиться.
– Я ни слова не скажу.
– Опять ты хвалишься, милый. Совсем тебе ни к чему хвалиться. Просто, когда тебе скажут дышать глубже, начни читать молитву, или стихи, или еще что-нибудь. Тогда все будет хорошо, и я буду гордиться тобой. Я вообще горжусь тобой. У тебя такая чудесная температура, и ты спишь, как маленький мальчик, обнимаешь подушку и думаешь, что это я. А может быть, не я, а другая? Какая-нибудь итальянская красавица?
– Нет, ты.
– Ну конечно, я. И я тебя очень люблю, и Валентини приведет твою ногу в полный порядок. Как хорошо, что мне не придется быть при этом.
– А ты будешь дежурить ночью?
– Да. Но тебе будет все равно.
– Увидим.
– Ну, вот и все, милый. Теперь ты совсем чистый, и снаружи и внутри. Скажи мне вот что: сколько женщин ты любил в своей жизни?
– Ни одной.
– И меня нет?
– Тебя – да.
– А скольких еще?
– Ни одной.
– А скольких – как это говорят? – скольких ты знал?
– Ни одной.
– Ты говоришь неправду.
– Да.
– Так и надо. Ты мне все время говори неправду. Я так и хочу. Они были хорошенькие?
– Я ни одной не знал.
– Правильно. Они были очень привлекательные?
– Понятия не имею.
– Ты только мой. Это верно, и больше ты никогда ничей не был. Но мне все равно, если даже и не так. Я их не боюсь. Только ты мне не рассказывай про них. А когда женщина говорит мужчине про то, сколько это стоит?
– Не знаю.
– Ну конечно, ты не знаешь. А она говорит ему, что любит его? Скажи мне. Я хочу знать.
– Да. Если он этого хочет.
– А он говорит ей, что любит ее? Скажи. Это очень важно.
– Говорит, если хочет.
– Но ты никогда не говорил? Верно?
– Нет.
– Нет, верно? Скажи мне правду.
– Нет, – солгал я.
– Ты не говорил, – сказала она. – Я так и знала, что ты не говорил. Ты милый, и я тебя очень, очень люблю.
Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными бликами на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65