– А может, он будет генералом.
– Если это столетняя война, он и до генерала успеет дослужиться.
– Ты не хочешь выпить?
– Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меня голова кружится.
– Ты никогда не пила коньяк?
– Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.
Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.
– Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, – сказала Кэтрин. – Может, ты пока почитаешь газеты?
– Тебе непременно нужно идти?
– Если не сейчас, то позже.
– Лучше сейчас.
– Я скоро вернусь.
– Я успею дочитать газеты, – сказал я.
Глава двадцать вторая
Ночью стало холодно, и на следующий день шел дождь. Когда я возвращался из Ospedale Maggiore, дождь был очень сильный, и я насквозь промок. Балкон моей комнаты заливало потоками дождя, и ветер гнал их в стекло балконной двери. Я переоделся и выпил коньяку, но у коньяка был неприятный вкус. Ночью я почувствовал себя плохо, и наутро после завтрака меня вырвало.
– Картина ясная, – сказал госпитальный врач. – Взгляните на белки его глаз, мисс.
Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я мог взглянуть. Белки глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели. Из-за этого сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мы хотели поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинают желтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было бы лучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так удобно ездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть очень славные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих островов, а на самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось поехать.
Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампен вошла в комнату, распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я только что послал швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, как он выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылок из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки, которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде медведя, была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в особенную ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв передние, в его стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько липких кристалликов. Я засмеялся.
– Тут был кюммель, – сказал я. – Самый лучший кюммель продают в таких бутылках-медведях. Его привозят из России.
– Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? – спросила мисс Ван-Кампен.
– Мне отсюда не видно, – сказал я. – Но по всей вероятности – да.
– Сколько времени это продолжается?
– Я сам покупал их и приносил сюда, – сказал я. – Меня часто навещали итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.
– Но сами вы не пили?
– Сам тоже пил.
– Коньяк! – сказала она. – Одиннадцать пустых бутылок из-под коньяка и эта медвежья жидкость.
– Кюммель.
– Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас нет пустых бутылок?
– Пока – нет.
– А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к вам – это зря потраченная жалость.
– Благодарю вас.
– Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт. Но вы могли бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себя желтуху потреблением алкоголя.
– Чем?
– Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что я сказала. – Я молчал. – Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вам придется отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы после умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..
– Вы не думаете?
– Не думаю.
– Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?
– Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.
– Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?
– Вероятно, это все же лучше, чем фронт.
– Мисс Ван-Кампен, – сказал я, – вы когда-нибудь видели человека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы самого себя в мошонку?
Мисс Ван-Кампен пропустила вопрос мимо ушей. Она должна была или пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не хотелось, потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со мной счеты.
– Я видела много людей, которые спасались от фронта умышленным членовредительством.
– Вопрос не в том. Умышленное членовредительство я и сам видел. Я спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущение ближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот я и спросил, была ли у вас когда-нибудь желтуха, мисс Ван-Кампен, потому что…
Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла мисс Гэйдж.
– Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.
– Мы сравнивали различные ощущения. Я высказал предположение, что ей никогда не случалось рожать…
– Вы сумасшедший, – сказала Гэйдж. – Она готова содрать с вас кожу живьем.
– Она уже ее содрала, – сказал я. – Она провалила мой отпуск, а теперь, пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С нее станется.
– Она всегда вас недолюбливала, – сказала Гэйдж. – А из-за чего вышел разговор?
– Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы не возвращаться на фронт.
– Пфф, – сказала Гэйдж. – Да я присягну, что вы никогда капли в рот не брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.
– Она нашла бутылки.
– Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Где они?
– В гардеробе.
– У вас есть чемодан?
– Нет. Суньте в этот рюкзак.
Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.
– Я их отдам швейцару, – сказала она, направляясь к двери.
– Одну минуту, – сказала мисс Ван-Кампен. – Эти бутылки я захвачу. – С ней был швейцар. – Возьмите это, пожалуйста, – сказала она. – Я хочу показать их доктору, когда буду докладывать ему.
Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что в нем.
Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.
Глава двадцать третья
В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послал швейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет из Турина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половины одиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтоб получить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцар взял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжной мастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал им денег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзак и две походные сумки.
Около пяти часов я распрощался в госпитале и вышел. Швейцар уже снес мой багаж к себе в швейцарскую, и я сказал, что буду на вокзале незадолго до полуночи. Его жена назвала меня «signorino» и заплакала. Потом вытерла глаза, потрясла мою руку и заплакала снова. Я потрепал ее по плечу, и она заплакала еще раз. Это была низенькая, пухлая, седая женщина с добрым лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65