– разъярился он и в самом деле взял меня за ворот рубашки…
* * *
Солнце стояло уже довольно высоко, когда мы вышли на улицу. Наш сильный лозунг был свернут и выглядел как две свежеоструганные палки, обмотанные белой тряпкой, сквозь которую просвечивало что-то красное. Со стороны могло показаться, что белый материал испачкан в засохшей крови.
Солнце взбодрило нас, внушило радость и веру. Я жил в тропиках и хорошо знаю, что значит каждый день видеть солнце и высокое голубое небо. Это счастье, которое можно оценить, лишь утратив его. Мы медленно шли по улице и посматривали по сторонам. Было тихо и подозрительно безлюдно.
– А что, там на колокольне есть колокол? – обратился я к дедушке Грише. Хотелось о чем-нибудь говорить.
– Старухи говорят, что колокол есть, – неохотно отозвался тот. Он тревожно оглядывался по сторонам и был явно не расположен к разговорам. – Говорят, снимать поленились и оставили висеть, а язык ему просто вырвали.
– Вы уверены, что колокол там? – переспросил я.
– Там! – подтвердил учитель и с интересом заглянул мне в глаза. – Василий Петрович рассказывал: их как-то на субботник в собор пригнали. Там склад минеральных удобрений, вот они там и работали, мешки таскали с одного места на другое. Он сам поднимался на колокольню и видел колокол. Говорит, огромный такой и весь зеленый. Показался ему похожим на лешего…
– Мы поднимемся на колокольню и ударим в набат! – сказал я.
– Там закрыто! У колокола нет языка. И вообще… Что за странная идея! Вы хотите славы Герцена? Так ведь он из Лондона в колокол звонил, это было безопасно и легко, а мы тут… – учитель замялся, подыскивая слова.
– А что! Это будет здорово! – воодушевился дедушка Гриша. – Колокольный звон – это красиво! Я сто лет уже не слышал, но помню: это красиво. Особенно если большой колокол.
– Но там закрыто! – повторил учитель. – Там замок и, может быть, даже сторож. Хотя нет, сторожа нет…
– Нужно что-нибудь тяжелое, – сказал дедушка Гриша.
– Зачем? – встревожено спросил учитель.
– Чтобы в колокол ударить!
– Это мы найдем! – сказал я.
Мы подходили к площади, над которой, окруженный безобразными бетонными коробками, возвышался собор. Город словно вымер. По дороге нам так и не встретилось ни одной живой души. Не было и канареечных машин, появления которых я ожидал со страхом и злобой.
– Что-то пусто тут совсем… – пробормотал дедушка Гриша. – Зря старались только.
– Да нет же, так не может быть! – заволновался учитель. – Люди должны быть! Воскресенье сегодня…
Мы остановились напротив собора. Мы были одни на залитой солнцем площади.
– Что будем делать? – спросил дедушка Гриша. – Я же говорил, винтовку надо было брать. Сейчас бы пошли к Волчановым! – брюзгливо добавил он.
– Может быть, подождем? – неуверенно предложил учитель.
Я молча развернул часть нашего знамени и протянул учителю другой черенок. Он взял. Буквы на солнце стали рубиново-красными, ткань похоронной простыни дедушки Гриши сияла белизной. Наше знамя показалось мне замечательно красивым.
Какое-то время мы топтались на месте, не зная, в какую сторону обратить наш лозунг. Потом, не сговариваясь, повернули его к собору. Дедушка Гриша отошел на несколько шагов, полюбовался на свою работу и сказал:
– Вот так и будем стоять как дураки! Народ по углам разбежался и ждет, когда приедут и Волчановых заберут. Говорил я, не надо этого ничего! Тут отродясь демонстрации такой никто не видел…
Он осекся, потому что из-за угла здания книжного магазина «Восход» стали появляться люди. Их было человек тридцать, такая небольшая толпа, которая, словно по команде, высыпала из-за угла. Учитель показал мне глазами на толпу, я слегка кивнул. Дедушка Гриша тоже увидел людей и преобразился: приосанился, стал выше, застегнул все пуговицы на строгом черном костюме.
– Я поговорю с ними! – сказал он вдруг и, не дожидаясь нашего ответа, направился к магазину.
Я, пораженный, смотрел, как строго и в то же время молодцевато, будто на параде, шагает дедушка Гриша. Он подошел к толпе, остановился, кивнул и сделал изящный точный жест рукой в нашу сторону. Слов не было слышно, но я видел, как люди постепенно, шаг за шагом, стали подходить к дедушке Грише и вскоре обступили его со всех сторон. Затем послышался гул, и из-за угла магазина вывалила уже настоящая толпа. Люди шли и шли, словно там, за углом, прорвалась какая-то запруда. Я увидел, как дедушка Гриша поднимается на крыльцо магазина и продолжает что-то говорить, как он красиво и точно жестикулирует руками. Когда старик сошел с крыльца, толпа расступилась перед ним, и он направился к нам триумфальным шагом победителя.
– Все в порядке! – громко сообщил он. – Там с ними этот самый Бульдог, друг ваш! – отнесся он к учителю. – Сказал, что сейчас к нам подойдет… Но народ! – дедушка Гриша развел руками. – Волчановы вчера слух пустили, что, мол, в городе прячется какой-то уголовник, из зоны сбежал. Под этим соусом они, кстати, весь город обшарили – искали, значит, вашего напарника! И всем советовали по домам сидеть. Но народ знает, что вы здесь, и ждет, очень даже ждет, когда начнут Волчановых брать.
– А вы им что сказали?
– Я им сказал: сидите по норам своим как суслики, а надо на демонстрацию выходить. Сказал им, что терпеть Волчановых – позор для человека. Вот, говорю, из Москвы специальный товарищ приехал, демонстрацию у нас организовал, чтобы весь народ организованно этих подонков свергнул! Они все про лозунг спрашивают, интересуются, про каких это детей? Я говорю – про тех, которых убивают. Молчат… Я им под конец врезал: овцы вы трусливые! Вот, говорю, хоть на меня посмотрите! Я старик, еле ноги таскаю, а вышел на демонстрацию. Потому что нельзя терпеть это паскудство! Друг ваш, Бульдог, один кричит: «Правильно!», а все остальные помалкивают. Ну ничего, мы их расшевелим! Да вон они, идут!
Я вздрогнул. Толпа разделилась, и к нам направлялся авангард, человек пятнадцать. Возглавлял его Василий Петрович, известный в городе как Бульдог. У него было красное, растерянное лицо. Делегаты подошли вплотную, и Бульдог, не здороваясь, обратился к нам:
– Вы нам прямо разъясните! Народ волнуется! Народ знать хочет. Я им говорю, что Волчановым труба! Говорю, что сам видел человека из Москвы, и другие вот-вот подъедут. А они не верят! Скажите им!
Я потерял дар речи. Я ждал, все время ждал чего-то подобного, но в то же время страстно верил, что этого не будет, что мне не придется стоять лицом к лицу с толпой и объяснять им то, чего я не могу объяснить даже себе самому.
– Ну, что же вы? – повысил голос Бульдог. – Народ правду знать хочет! – уже с угрозой добавил он.
Эта угроза меня спасла. Я не люблю, когда мне угрожают. Мне кажется это унизительным. Угроза в голосе Бульдога разбудила во мне злость.
– А что, народ правды не знает? – спросил я.
– То есть как? – не понял Бульдог. – То есть я-то знаю, я-то с вами в школе был, сам видел, как вы их гоняли… Но они-то не видели и сомневаются!
– Кто сомневается?! – с угрозой спросил я. Все молчали. – Видите, никто не сомневается! – повернулся я к Бульдогу, и снова слово «Хлестаков» возникло у меня в голове. – Иди сюда! – повелительно сказал я ему,
а Бульдог подчинился. – Держи! – я передал ему в руки древко. – И ты! – я подозвал невысокого рыжего мужчину лет пятидесяти в дорогом костюме и галстуке, с каким-то большим значком на лацкане пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
* * *
Солнце стояло уже довольно высоко, когда мы вышли на улицу. Наш сильный лозунг был свернут и выглядел как две свежеоструганные палки, обмотанные белой тряпкой, сквозь которую просвечивало что-то красное. Со стороны могло показаться, что белый материал испачкан в засохшей крови.
Солнце взбодрило нас, внушило радость и веру. Я жил в тропиках и хорошо знаю, что значит каждый день видеть солнце и высокое голубое небо. Это счастье, которое можно оценить, лишь утратив его. Мы медленно шли по улице и посматривали по сторонам. Было тихо и подозрительно безлюдно.
– А что, там на колокольне есть колокол? – обратился я к дедушке Грише. Хотелось о чем-нибудь говорить.
– Старухи говорят, что колокол есть, – неохотно отозвался тот. Он тревожно оглядывался по сторонам и был явно не расположен к разговорам. – Говорят, снимать поленились и оставили висеть, а язык ему просто вырвали.
– Вы уверены, что колокол там? – переспросил я.
– Там! – подтвердил учитель и с интересом заглянул мне в глаза. – Василий Петрович рассказывал: их как-то на субботник в собор пригнали. Там склад минеральных удобрений, вот они там и работали, мешки таскали с одного места на другое. Он сам поднимался на колокольню и видел колокол. Говорит, огромный такой и весь зеленый. Показался ему похожим на лешего…
– Мы поднимемся на колокольню и ударим в набат! – сказал я.
– Там закрыто! У колокола нет языка. И вообще… Что за странная идея! Вы хотите славы Герцена? Так ведь он из Лондона в колокол звонил, это было безопасно и легко, а мы тут… – учитель замялся, подыскивая слова.
– А что! Это будет здорово! – воодушевился дедушка Гриша. – Колокольный звон – это красиво! Я сто лет уже не слышал, но помню: это красиво. Особенно если большой колокол.
– Но там закрыто! – повторил учитель. – Там замок и, может быть, даже сторож. Хотя нет, сторожа нет…
– Нужно что-нибудь тяжелое, – сказал дедушка Гриша.
– Зачем? – встревожено спросил учитель.
– Чтобы в колокол ударить!
– Это мы найдем! – сказал я.
Мы подходили к площади, над которой, окруженный безобразными бетонными коробками, возвышался собор. Город словно вымер. По дороге нам так и не встретилось ни одной живой души. Не было и канареечных машин, появления которых я ожидал со страхом и злобой.
– Что-то пусто тут совсем… – пробормотал дедушка Гриша. – Зря старались только.
– Да нет же, так не может быть! – заволновался учитель. – Люди должны быть! Воскресенье сегодня…
Мы остановились напротив собора. Мы были одни на залитой солнцем площади.
– Что будем делать? – спросил дедушка Гриша. – Я же говорил, винтовку надо было брать. Сейчас бы пошли к Волчановым! – брюзгливо добавил он.
– Может быть, подождем? – неуверенно предложил учитель.
Я молча развернул часть нашего знамени и протянул учителю другой черенок. Он взял. Буквы на солнце стали рубиново-красными, ткань похоронной простыни дедушки Гриши сияла белизной. Наше знамя показалось мне замечательно красивым.
Какое-то время мы топтались на месте, не зная, в какую сторону обратить наш лозунг. Потом, не сговариваясь, повернули его к собору. Дедушка Гриша отошел на несколько шагов, полюбовался на свою работу и сказал:
– Вот так и будем стоять как дураки! Народ по углам разбежался и ждет, когда приедут и Волчановых заберут. Говорил я, не надо этого ничего! Тут отродясь демонстрации такой никто не видел…
Он осекся, потому что из-за угла здания книжного магазина «Восход» стали появляться люди. Их было человек тридцать, такая небольшая толпа, которая, словно по команде, высыпала из-за угла. Учитель показал мне глазами на толпу, я слегка кивнул. Дедушка Гриша тоже увидел людей и преобразился: приосанился, стал выше, застегнул все пуговицы на строгом черном костюме.
– Я поговорю с ними! – сказал он вдруг и, не дожидаясь нашего ответа, направился к магазину.
Я, пораженный, смотрел, как строго и в то же время молодцевато, будто на параде, шагает дедушка Гриша. Он подошел к толпе, остановился, кивнул и сделал изящный точный жест рукой в нашу сторону. Слов не было слышно, но я видел, как люди постепенно, шаг за шагом, стали подходить к дедушке Грише и вскоре обступили его со всех сторон. Затем послышался гул, и из-за угла магазина вывалила уже настоящая толпа. Люди шли и шли, словно там, за углом, прорвалась какая-то запруда. Я увидел, как дедушка Гриша поднимается на крыльцо магазина и продолжает что-то говорить, как он красиво и точно жестикулирует руками. Когда старик сошел с крыльца, толпа расступилась перед ним, и он направился к нам триумфальным шагом победителя.
– Все в порядке! – громко сообщил он. – Там с ними этот самый Бульдог, друг ваш! – отнесся он к учителю. – Сказал, что сейчас к нам подойдет… Но народ! – дедушка Гриша развел руками. – Волчановы вчера слух пустили, что, мол, в городе прячется какой-то уголовник, из зоны сбежал. Под этим соусом они, кстати, весь город обшарили – искали, значит, вашего напарника! И всем советовали по домам сидеть. Но народ знает, что вы здесь, и ждет, очень даже ждет, когда начнут Волчановых брать.
– А вы им что сказали?
– Я им сказал: сидите по норам своим как суслики, а надо на демонстрацию выходить. Сказал им, что терпеть Волчановых – позор для человека. Вот, говорю, из Москвы специальный товарищ приехал, демонстрацию у нас организовал, чтобы весь народ организованно этих подонков свергнул! Они все про лозунг спрашивают, интересуются, про каких это детей? Я говорю – про тех, которых убивают. Молчат… Я им под конец врезал: овцы вы трусливые! Вот, говорю, хоть на меня посмотрите! Я старик, еле ноги таскаю, а вышел на демонстрацию. Потому что нельзя терпеть это паскудство! Друг ваш, Бульдог, один кричит: «Правильно!», а все остальные помалкивают. Ну ничего, мы их расшевелим! Да вон они, идут!
Я вздрогнул. Толпа разделилась, и к нам направлялся авангард, человек пятнадцать. Возглавлял его Василий Петрович, известный в городе как Бульдог. У него было красное, растерянное лицо. Делегаты подошли вплотную, и Бульдог, не здороваясь, обратился к нам:
– Вы нам прямо разъясните! Народ волнуется! Народ знать хочет. Я им говорю, что Волчановым труба! Говорю, что сам видел человека из Москвы, и другие вот-вот подъедут. А они не верят! Скажите им!
Я потерял дар речи. Я ждал, все время ждал чего-то подобного, но в то же время страстно верил, что этого не будет, что мне не придется стоять лицом к лицу с толпой и объяснять им то, чего я не могу объяснить даже себе самому.
– Ну, что же вы? – повысил голос Бульдог. – Народ правду знать хочет! – уже с угрозой добавил он.
Эта угроза меня спасла. Я не люблю, когда мне угрожают. Мне кажется это унизительным. Угроза в голосе Бульдога разбудила во мне злость.
– А что, народ правды не знает? – спросил я.
– То есть как? – не понял Бульдог. – То есть я-то знаю, я-то с вами в школе был, сам видел, как вы их гоняли… Но они-то не видели и сомневаются!
– Кто сомневается?! – с угрозой спросил я. Все молчали. – Видите, никто не сомневается! – повернулся я к Бульдогу, и снова слово «Хлестаков» возникло у меня в голове. – Иди сюда! – повелительно сказал я ему,
а Бульдог подчинился. – Держи! – я передал ему в руки древко. – И ты! – я подозвал невысокого рыжего мужчину лет пятидесяти в дорогом костюме и галстуке, с каким-то большим значком на лацкане пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57