Значит, правду о сегодняшнем дне мы обречены узнать только через пятьдесят лет? Значит, мы должны пятьдесят лет ждать, чтобы узнать, почему нас втянули в преступную войну против гордого воинственного народа, который отстал от нас лет на восемьсот в своем развитии, но верит в своего бога и хранит свое достоинство? Где они, те, кто бросил в огонь наших детей ради абсурдных, недостижимых целей? Где те, кто принес смерть и неисчислимые человеческие жертвы в дома наших соседей, мирно живших веками у нас под боком и вдруг с изумлением узнавших, что они, никогда не видевшие железной дороги, нам опасно угрожают? Кто заплатит за этот позор, за то, что мы предстали перед миром в роли тупых бандитов? Виноватых опять нет, мы их не найдем, а встретим молодых генералов, построивших свою карьеру на этой войне, и высокопоставленных чиновников, которые будут раздраженно толковать о перегибах и недочетах.
И думая об этом, я перестаю верить в. наше спасение. Все повторяется: преступления есть – наказания нет, наказаны опять самые слабые – наши восемнадцатилетние дети. А волчанов по-прежнему парится в сауне, пьет французский коньяк и цыкает сверху: «Наше дело приказать, ваше дело сдохнуть!»…
Если мы однажды и навсегда не избавимся от тупого рабского повиновения любому, кто пробрался наверх, у нас нет шансов выжить. Заряд страха и ненависти, уже накопленный нами, имеет такую силу, что мы передавим друг друга, как пауки в банке.
* * *
Работая над романом, я несколько месяцев был дома. Роман закончен, и я все чаще задумываюсь о том, что мне делать. Я не знаю, как мне теперь жить. К счастью, вопрос о куске хлеба не стоит передо мной остро. По нашим меркам, я человек состоятельный. Но своего места я пока не вижу. Иногда мне кажется, что я должен занять место учителя…
Почти полгода я прожил в добром, справедливой мире своего дома. Я поступил так, как поступают миллионы людей. Мы создаем вокруг себя хрупкую стену из любви и нежности своих близких и пытаемся забыть о жестоком мире там, за окном. Но он постоянно напоминает о себе. Он жесток и страшен, и пока это так, наше счастье призрачно и эфемерно…
Всего неделю назад она была у нас в доме – несчастная, потерявшая рассудок женщина двадцати лет. Ее ребенка убили в родильном доме у нее на глазах. Пьяная акушерка уронила малыша на каменный пол, затем подхватила на руки, показала онемевшей от ужаса матери и сказала: «Вот видите, мертвенький родился! Не кричит! – она шлепнула тельце, как бы помогал закричать. – Мертвенький родился!» – повторила она. Юная мать потеряла сознание. А когда пришла в себя, узнала, что никто не пытался спасти ее ребенка, никто не выяснил, насколько опасна травма головы. Ее малыша просто отшвырнули в сторону как мусор и записали в регистрационной книге: «родился мертвым». Так было легче и удобнее, чем пытаться выхаживать.
Она пришла ко мне с ворохом ответов из прокуратуры и умоляла сделать что-нибудь, чтобы наказать убийцу. Из ее рассказа я понял, что сделать ничего нельзя. Акушерку уволили из роддома, теперь она работает санитаркой в онкологическом отделении. В родильной палате, не считая убитого малыша, они были вдвоем – свидетелей нет. Доказать, что ребенка действительно уронили на кафельный пол, могла бы добросовестная экспертиза, но таковой не было. Акушерка все отрицает и называет женщину психованной. Главврач пишет, что в пьянстве акушерка замечена не была, что она примерного поведения, а пьяниц у них в коллективе вообще нет. Прокуратура отказывает в возбуждении уголовного дела, ссылаясь па заключение экспертизы, которую провели в роддоме в присутствии того же главврача, что удостоверил круглой печатью трезвое поведение акушерки. Несчастную мать уже посылали к психиатру, который, как это ни удивительно, признал ее нормальной и даже поверил ей.
Когда я объяснил ей, что сделать ничего нельзя, она прошептала:
– Я убью ее сама…
Я думаю, что переубеждать ее, если она в самом деле решилась на месть, мы не в силах. Если общество не может защитить младенца, пусть это делает мать!
Я готов поверить, что эту акушерку-убийцу зачали в пьяном угаре, что родители избивали ее каждый день, а в десять лет ее изнасиловали пьяные урки на чердаке. Я верю, могло быть так, может быть, так и было. Но… Но когда-нибудь цепь зла должна прерваться…
Я не умею верить в Бога. Но если только он есть, я молю его сделать что-нибудь ради справедливости. Если только ты есть, Господи всемогущий, сделай так, чтобы глаза юной матери снились убийце каждую ночь. Не надо Страшного суда, не надо вечных мук в аду, не надо чертей с горячими сковородками. Ничего этого не надо… Пусть только эти глаза снятся убийце каждую ночь! Каждую ночь… Каждую ночь…
Май 1988 г., Москва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
И думая об этом, я перестаю верить в. наше спасение. Все повторяется: преступления есть – наказания нет, наказаны опять самые слабые – наши восемнадцатилетние дети. А волчанов по-прежнему парится в сауне, пьет французский коньяк и цыкает сверху: «Наше дело приказать, ваше дело сдохнуть!»…
Если мы однажды и навсегда не избавимся от тупого рабского повиновения любому, кто пробрался наверх, у нас нет шансов выжить. Заряд страха и ненависти, уже накопленный нами, имеет такую силу, что мы передавим друг друга, как пауки в банке.
* * *
Работая над романом, я несколько месяцев был дома. Роман закончен, и я все чаще задумываюсь о том, что мне делать. Я не знаю, как мне теперь жить. К счастью, вопрос о куске хлеба не стоит передо мной остро. По нашим меркам, я человек состоятельный. Но своего места я пока не вижу. Иногда мне кажется, что я должен занять место учителя…
Почти полгода я прожил в добром, справедливой мире своего дома. Я поступил так, как поступают миллионы людей. Мы создаем вокруг себя хрупкую стену из любви и нежности своих близких и пытаемся забыть о жестоком мире там, за окном. Но он постоянно напоминает о себе. Он жесток и страшен, и пока это так, наше счастье призрачно и эфемерно…
Всего неделю назад она была у нас в доме – несчастная, потерявшая рассудок женщина двадцати лет. Ее ребенка убили в родильном доме у нее на глазах. Пьяная акушерка уронила малыша на каменный пол, затем подхватила на руки, показала онемевшей от ужаса матери и сказала: «Вот видите, мертвенький родился! Не кричит! – она шлепнула тельце, как бы помогал закричать. – Мертвенький родился!» – повторила она. Юная мать потеряла сознание. А когда пришла в себя, узнала, что никто не пытался спасти ее ребенка, никто не выяснил, насколько опасна травма головы. Ее малыша просто отшвырнули в сторону как мусор и записали в регистрационной книге: «родился мертвым». Так было легче и удобнее, чем пытаться выхаживать.
Она пришла ко мне с ворохом ответов из прокуратуры и умоляла сделать что-нибудь, чтобы наказать убийцу. Из ее рассказа я понял, что сделать ничего нельзя. Акушерку уволили из роддома, теперь она работает санитаркой в онкологическом отделении. В родильной палате, не считая убитого малыша, они были вдвоем – свидетелей нет. Доказать, что ребенка действительно уронили на кафельный пол, могла бы добросовестная экспертиза, но таковой не было. Акушерка все отрицает и называет женщину психованной. Главврач пишет, что в пьянстве акушерка замечена не была, что она примерного поведения, а пьяниц у них в коллективе вообще нет. Прокуратура отказывает в возбуждении уголовного дела, ссылаясь па заключение экспертизы, которую провели в роддоме в присутствии того же главврача, что удостоверил круглой печатью трезвое поведение акушерки. Несчастную мать уже посылали к психиатру, который, как это ни удивительно, признал ее нормальной и даже поверил ей.
Когда я объяснил ей, что сделать ничего нельзя, она прошептала:
– Я убью ее сама…
Я думаю, что переубеждать ее, если она в самом деле решилась на месть, мы не в силах. Если общество не может защитить младенца, пусть это делает мать!
Я готов поверить, что эту акушерку-убийцу зачали в пьяном угаре, что родители избивали ее каждый день, а в десять лет ее изнасиловали пьяные урки на чердаке. Я верю, могло быть так, может быть, так и было. Но… Но когда-нибудь цепь зла должна прерваться…
Я не умею верить в Бога. Но если только он есть, я молю его сделать что-нибудь ради справедливости. Если только ты есть, Господи всемогущий, сделай так, чтобы глаза юной матери снились убийце каждую ночь. Не надо Страшного суда, не надо вечных мук в аду, не надо чертей с горячими сковородками. Ничего этого не надо… Пусть только эти глаза снятся убийце каждую ночь! Каждую ночь… Каждую ночь…
Май 1988 г., Москва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57