Ему скоро пойдет 47-й год, а он все еще не зачислен в штат университета. Вакансия, правда, не соответствует его профилю, но делу можно помочь путем нехитрой перестановки. Лучший знаток математики в университете Кристиани занимает должность профессора моральной философии; на должности профессора логики и метафизики находится математик Бук. Любой из них с радостью займет освободившееся место, а он, Кант, наконец получит то, что ему приличествует.
Через две недели поступает ответ – указ короля (от 31 марта 1770 года) о назначении Канта ординарным профессором логики и метафизики. (Оклад меньше, чем предлагала Иена, – 166 талеров и 60 грошей, поэтому профессор Кант еще на два года сохранит за собой совместительство в библиотеке.) Цель, однако, достигнута. 2 мая сенат университета вводит его в должность. Впрочем, предстоит еще одна формальность, без которой назначение недействительно: нужно защитить диссертацию. Четырнадцать лет назад Кант защитил уже одну профессорскую работу («Физическая монадология»), но истекший срок слишком велик, буква инструкции требует новой диссертации.
Летние месяцы уходят на ее написание. 21 августа состоялся диспут: Кант защищает свою уже четвертую по счету диссертацию. Оппоненты – два кандидата и один студент; респондент – Марк Герц, его ученик и друг. На диссертационном диспуте в качестве слушателя присутствовал молодой Ленц, будущий поэт «Бури и натиска», отметивший стихами это значительное событие в жизни своего учителя. Подлинной славой, говорилось в стихотворении, украшен лишь тот человек, в котором мудрость сочетается с добродетелью, который сам исповедует и почитает то, чему учит. Никакой ложный блеск не ослепит философа, никогда не выдаст он глупость за ум, сорвет с нее маску, даже если глупость внушает страх. Скольким открыл он свет, скольких приучил к простоте в мыслях и поведении. И Ленц дает клятву жить по Канту, учить других его заповедям. Иной француз может задуматься над тем, рождает ли север гениальные умы. Но
Рассеет Кант подобные сомненья
В одно мгновенье.
Диссертация называется «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира». В ней зафиксирован новый «переворот» во взглядах, совершившийся, по свидетельству Канта, год назад. На смену эмпирической, доходившей до скептицизма позиции пришел своеобразный дуализм. Канта уже не волнует вопрос, как данные органов чувств связаны с интеллектом, – он развел в разные стороны эти два вида духовной деятельности. «Источники всех наших представлений, – говорится в черновом фрагменте, относящемся к переломному 1769 году, – либо чувственность, либо рассудок и разум, Первые дают нам причины познаний, выражающих отношение предмета к особым свойствам познающего субъекта… Вторые относятся к самим предметам». Чувственность имеет дело с явлениями, феноменами; интеллигибельный, то есть умопостигаемый, предмет Кант называет ноуменом.
Мир, рассматриваемый как феномен, существует во времени и пространстве. Но и то и другое (время и пространство) не есть нечто само по себе существующее, это всего лишь субъективные условия, изначально присущие человеческому уму для координации между собой чувственно воспринимаемых предметов. В ноуменальном мире, то есть в сфере предметов самих по себе, времени и пространства нет, поэтому нелепо спрашивать, где находится бог и почему он не сотворил мир несколькими веками раньше.
В 1769 году, который Кант считал для себя переломным, вышла книга Л. Эйлера «Письма к немецкой принцессе», автор которой, поставив вопрос об отношении души к телу, отвечал, что это отношение можно помыслить, но нельзя увидеть. Кант усвоил идею великого математика, как ему казалось, содержавшую решение давно волновавшей его проблемы, и перевернул ее: есть, в свою очередь, предметы, которые можно созерцать, но нельзя помыслить. Таковы пространственные отношения.
Еще недавно Кант призывал метафизику опираться исключительно на опыт, теперь у него другая забота – предостеречь ее от переоценки опыта; принципы чувственного познания не должны выходить за свои пределы и касаться сферы рассудка. В письме к Ламберту, которое наконец было написано и ушло в Берлин, сопровождая дарственный экземпляр диссертации, Кант предлагает создать специальную дисциплину – «общую феноменологию» с задачей очертить пределы чувственного познания, дабы не переносить его на предметы «чистого разума». (Обратите внимание – появился термин «чистый разум».)
Дарственные экземпляры диссертации были вручены также Мендельсону и прославившему себя работами по философии искусства И. – Г. Зульцеру. И вот из Берлина одно за другим пришли три письма. Первым откликнулся Ламберт. Длинное его послание начиналось с сетований по поводу того, что наука повсюду в загоне, все увлечены изящным искусством, студенты читают только стихи и романы. Выйдя из стен университета, окунувшись в деловую жизнь, они вынуждены переучиваться или, вернее, учиться заново. Он, Ламберт, озабочен созданием печатного органа, где царил бы дух строгой научности, куда не проникали бы сочинения, полные еретических мыслей и всего недозволенного. Что касается диссертации Канта, то она превосходна. Возникают только некоторые вопросы и возражения. Кант противопоставляет чувственное и рассудочное знание; неужели они нигде не сходятся? Далее, проблема времени. Она связана с теми изменениями, которым подвержены вещи. Если реальны изменения, реально и время. То же самое относится и к пространству. Впрочем, все это дело темное, но стремиться к абсолютной ясности не следует, всегда должна оставаться некоторая неопределенность. И кажимость, если она постоянна, Ламберт готов принять за истину. «Язык кажимости» может нас обслуживать не хуже «языка истины».
Затем пришло письмо от Зульцера. Метр эстетики сообщал, что занят изданием нового трактата об изящных искусствах, это мешает ему разобраться до конца во всех тех «новых понятиях», которые содержит работа Канта. Эти понятия представляются ему основательными и значительными. Только с одной мелочью нельзя согласиться – проблемой пространства и времени. Здесь Зульцер стоит на позициях Лейбница и Вольфа, признававших подлинную реальность продолжительности и протяженности. С нетерпением ждет он труда Канта по метафизике морали. Его волнует вопрос, в чем состоит физическое и психологическое отличие добродетельной души от порочной. Он сам начал было размышлять над поставленным вопросом, столь важным для воспитания, да сейчас ему недосуг. Канту он искренне желает продолжения славно начатого пути, здоровья и сил для успешного его завершения.
В конце 1770 года высказался Мендельсон. Он прочитал диссертацию с огромным удовольствием, хотя за последний год его нервная система сильно сдала и ему трудно должным образом напрягать свои умственные способности. Для блага метафизики, которая ныне пришла в упадок, было бы крайне желательно, чтобы Кант скорее поделился с публикой запасом своих размышлений. Учтите, жизнь коротка, и нас настигает конец быстрее, чем мы успеваем все сделать наилучшим образом. И не бойтесь повторять сказанное ранее; в сочетании с вашими собственными мыслями старое приобретет новый вид, откроет новые перспективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Через две недели поступает ответ – указ короля (от 31 марта 1770 года) о назначении Канта ординарным профессором логики и метафизики. (Оклад меньше, чем предлагала Иена, – 166 талеров и 60 грошей, поэтому профессор Кант еще на два года сохранит за собой совместительство в библиотеке.) Цель, однако, достигнута. 2 мая сенат университета вводит его в должность. Впрочем, предстоит еще одна формальность, без которой назначение недействительно: нужно защитить диссертацию. Четырнадцать лет назад Кант защитил уже одну профессорскую работу («Физическая монадология»), но истекший срок слишком велик, буква инструкции требует новой диссертации.
Летние месяцы уходят на ее написание. 21 августа состоялся диспут: Кант защищает свою уже четвертую по счету диссертацию. Оппоненты – два кандидата и один студент; респондент – Марк Герц, его ученик и друг. На диссертационном диспуте в качестве слушателя присутствовал молодой Ленц, будущий поэт «Бури и натиска», отметивший стихами это значительное событие в жизни своего учителя. Подлинной славой, говорилось в стихотворении, украшен лишь тот человек, в котором мудрость сочетается с добродетелью, который сам исповедует и почитает то, чему учит. Никакой ложный блеск не ослепит философа, никогда не выдаст он глупость за ум, сорвет с нее маску, даже если глупость внушает страх. Скольким открыл он свет, скольких приучил к простоте в мыслях и поведении. И Ленц дает клятву жить по Канту, учить других его заповедям. Иной француз может задуматься над тем, рождает ли север гениальные умы. Но
Рассеет Кант подобные сомненья
В одно мгновенье.
Диссертация называется «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира». В ней зафиксирован новый «переворот» во взглядах, совершившийся, по свидетельству Канта, год назад. На смену эмпирической, доходившей до скептицизма позиции пришел своеобразный дуализм. Канта уже не волнует вопрос, как данные органов чувств связаны с интеллектом, – он развел в разные стороны эти два вида духовной деятельности. «Источники всех наших представлений, – говорится в черновом фрагменте, относящемся к переломному 1769 году, – либо чувственность, либо рассудок и разум, Первые дают нам причины познаний, выражающих отношение предмета к особым свойствам познающего субъекта… Вторые относятся к самим предметам». Чувственность имеет дело с явлениями, феноменами; интеллигибельный, то есть умопостигаемый, предмет Кант называет ноуменом.
Мир, рассматриваемый как феномен, существует во времени и пространстве. Но и то и другое (время и пространство) не есть нечто само по себе существующее, это всего лишь субъективные условия, изначально присущие человеческому уму для координации между собой чувственно воспринимаемых предметов. В ноуменальном мире, то есть в сфере предметов самих по себе, времени и пространства нет, поэтому нелепо спрашивать, где находится бог и почему он не сотворил мир несколькими веками раньше.
В 1769 году, который Кант считал для себя переломным, вышла книга Л. Эйлера «Письма к немецкой принцессе», автор которой, поставив вопрос об отношении души к телу, отвечал, что это отношение можно помыслить, но нельзя увидеть. Кант усвоил идею великого математика, как ему казалось, содержавшую решение давно волновавшей его проблемы, и перевернул ее: есть, в свою очередь, предметы, которые можно созерцать, но нельзя помыслить. Таковы пространственные отношения.
Еще недавно Кант призывал метафизику опираться исключительно на опыт, теперь у него другая забота – предостеречь ее от переоценки опыта; принципы чувственного познания не должны выходить за свои пределы и касаться сферы рассудка. В письме к Ламберту, которое наконец было написано и ушло в Берлин, сопровождая дарственный экземпляр диссертации, Кант предлагает создать специальную дисциплину – «общую феноменологию» с задачей очертить пределы чувственного познания, дабы не переносить его на предметы «чистого разума». (Обратите внимание – появился термин «чистый разум».)
Дарственные экземпляры диссертации были вручены также Мендельсону и прославившему себя работами по философии искусства И. – Г. Зульцеру. И вот из Берлина одно за другим пришли три письма. Первым откликнулся Ламберт. Длинное его послание начиналось с сетований по поводу того, что наука повсюду в загоне, все увлечены изящным искусством, студенты читают только стихи и романы. Выйдя из стен университета, окунувшись в деловую жизнь, они вынуждены переучиваться или, вернее, учиться заново. Он, Ламберт, озабочен созданием печатного органа, где царил бы дух строгой научности, куда не проникали бы сочинения, полные еретических мыслей и всего недозволенного. Что касается диссертации Канта, то она превосходна. Возникают только некоторые вопросы и возражения. Кант противопоставляет чувственное и рассудочное знание; неужели они нигде не сходятся? Далее, проблема времени. Она связана с теми изменениями, которым подвержены вещи. Если реальны изменения, реально и время. То же самое относится и к пространству. Впрочем, все это дело темное, но стремиться к абсолютной ясности не следует, всегда должна оставаться некоторая неопределенность. И кажимость, если она постоянна, Ламберт готов принять за истину. «Язык кажимости» может нас обслуживать не хуже «языка истины».
Затем пришло письмо от Зульцера. Метр эстетики сообщал, что занят изданием нового трактата об изящных искусствах, это мешает ему разобраться до конца во всех тех «новых понятиях», которые содержит работа Канта. Эти понятия представляются ему основательными и значительными. Только с одной мелочью нельзя согласиться – проблемой пространства и времени. Здесь Зульцер стоит на позициях Лейбница и Вольфа, признававших подлинную реальность продолжительности и протяженности. С нетерпением ждет он труда Канта по метафизике морали. Его волнует вопрос, в чем состоит физическое и психологическое отличие добродетельной души от порочной. Он сам начал было размышлять над поставленным вопросом, столь важным для воспитания, да сейчас ему недосуг. Канту он искренне желает продолжения славно начатого пути, здоровья и сил для успешного его завершения.
В конце 1770 года высказался Мендельсон. Он прочитал диссертацию с огромным удовольствием, хотя за последний год его нервная система сильно сдала и ему трудно должным образом напрягать свои умственные способности. Для блага метафизики, которая ныне пришла в упадок, было бы крайне желательно, чтобы Кант скорее поделился с публикой запасом своих размышлений. Учтите, жизнь коротка, и нас настигает конец быстрее, чем мы успеваем все сделать наилучшим образом. И не бойтесь повторять сказанное ранее; в сочетании с вашими собственными мыслями старое приобретет новый вид, откроет новые перспективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89