Вполне вероятно, что для такого превращения были к тому же бытовые, реальные причины: кто знает, как обращался со своими рабочими, как кормил их, в каком «черном теле» держал этот таинственный Холидэй — Голодай.
Есть у нас, в одной из красивейших частей Ленинграда, возле пересечения проспектов Кировского и Максима Горького (бывший Каменноостровский и Кронверкский), маленькая улочка, которая сегодня носит название Крестьянской. Названа она так, по-видимому, в первые годы революции, когда городские проезды и площади переименовывались как бы в порядке «спора» со старыми названиями: Ружейная превращалась в улицу Мира, Архиерейская — в улицу Льва Толстого, Дворянская — в улицу Деревенской Бедноты, и т. д. Довольно понятно поэтому, что Крестьянской улицей был назван «Дунькин переулок»; слово «Дунька», видимо, было расценено как пренебрежительное обращение к крестьянской женщине, «этакая матрешка», «дунька такая чумазая».
Однако каждый, кто видел старые планы нашего города, должен был бы обратить внимание на одну странность: переулок именовался на них не «Дунькиным», а «Дункиным», без мягкого знака в середине слова. Расследование показало, что это не орфографическая ошибка: название не имело ничего общего с именем «Дуня» (Евдокия, Авдотья). Оно опять-таки происходило от английской, точнее — шотландской фамилии Дункан, представителям которой принадлежали земельные участки вдоль этого «Дункина» переулка — переулка Дункан.
Примерно таким же образом из английской фамилии Burness возникла русская фамилия Бурнашей, а затем Бурнашовых; вдова же немца-врача Пагенкампфа по смерти мужа превратилась в актрису Поганкову и передала эту, не очень почетную, фамилию своим потомкам.
Еще больше случаев, при которых дело не доходило до окончательной перемены имени; сами носители фамилии с возмущением отвергали ее народную переработку, однако последняя сохранялась все-таки в памяти современников. Известно, что некий генерал времен Николая I фон Брискорн в языке солдат всегда именовался «Прискорбом», что талантливого, но не заслужившего любви народной фельдмаршала Барклая де Толли армейские остряки превратили в «Болтай-да-только», что один из русских офицеров XIX века, иностранец родом, Левис-оф-Менар, для солдат всегда оставался господином «Лезь-на-фонарь».
Все это уже хорошо знакомо нам по разговору об именах; такие переделки называются «народными этимологиями», и язык постоянно прибегает к ним.
Но представьте себе, как осложняют и затрудняют они изучение наших фамилий. Как трудно иногда понять, откуда произошло то или иное родовое имя, если в основе его лежит слово, либо совсем исчезнувшее из языка, либо же изменившееся за несколько веков до неузнаваемости.
От слова до фамилии и обратно
В основе каждой фамилии — мы теперь уже убедились в этом — скрыто то или иное слово. Путь от слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил через личное имя: обычное слово становилось сначала именем собственным личным, а потом, тем или другим способом, превращалось в имя целого рода. Приведу самый простой пример: слово «максимус», обычнейшее прилагательное латинского языка, было некогда в Риме только словом. Оно обозначало «наибольший», «величайший» и ничего другого. Можно было сказать: «Понтифекс максимус» — «первосвященник, главный жрец». Можно было воскликнуть: «Максимус натус сум!»— что буквально означало: «Я величайший по рождению», а понималось, как «Я — старший».
Но вот случилось очень естественное: значение слова привлекло к нему внимание родителей, поставленных перед необходимостью придумывать красивые и многозначительные имена для своих детей.
Слово «Максимус» стало одним из таких имен: каждому приятно, если у него сын наречен «главным», «набольшим»: а вдруг имя и на самом деле принесет ему, славную судьбу?
В течение многих столетий это древнеримское имя, усвоенное и христианской религией, шествовало вместе с ней по миру. В разных языках оно принимало разную форму, ту, которая была свойственна каждому из них, Во Франции оно окончательно получило ударение на втором слоге от начала, после того, как окончание «-ус» по законам французского языка исчезло: «Maxime». В Англии ударение вернулось на первый слог, а звук «а» (который по-латыни был единственно уместным в этом слове, ибо оно ведь являлось там превосходной степенью от прилагательного «магнус» — «большой») заменился, как и следовало ожидать, английским «эй» — «Мэйксим». Немецкий язык произвел от имени «Максимилиан», то есть «Максимушкин», уменьшительную форму «Макс», укоротив разросшееся имя. Русский, наоборот, образуя ласкательные видоизменения для «Максима», со свойственной ему щедростью нарастил на его основу свои выразительные суффиксы: «Максимчик», «Максимушка». Словом, имя жило своей жизнью, как и сотни других таких же имен.
И в этой жизни наступил момент, когда оно из личного имени превратилось в фамильное. Опять-таки разные языки осуществили это превращение по-своему. В славянских языках от слова «Максим» родилось отчество «Максимович», обозначение для потомка Максима, маленького «Максимчика» — «Максимёнок». Западнославянские и украинский языки стали использовать в виде фамилий именно эти формы; появились многочисленные семьи Максимовичей и Максимёнок. Наш язык, русский, идя привычным путем, создал, кроме отчества, еще форму, означающую принадлежность— чей? Максимов!—и именно ей придал значение родового имени — фамилии.
Напротив того, во многих европейских языках в фамилию превратилось никак не изменившееся личное имя. Раньше были «Максимы» — отдельные люди, теперь появилось сколько угодно людей, принадлежащих к фамилиям «Максим».
Я с удовольствием подтвердил бы это рассуждение рядом примеров; к сожалению, носители этой фамилии как-то мало прославились на Западе, — не на кого указывать. Но все-таки одному из них повезло: благодаря ему его родовое имя в буквальном смысле «прогремело» по всей земле. Это американец Хайрем Стивенс Мэксим, один из первых конструкторов пулемета. К десятым годам нашего века многие армии мира приняли на вооружение «пулеметы Максима». Были они на хорошем счету и в русской царской армии: с ними в руках она сражалась и в Восточной Пруссии, и на Карпатах, под их грохот защищала Варшаву, брала Львов и Эрзерум. Всюду, на всех фронтах знакомым каждому стал солдат в папахе, лежавший на земле или на снегу со своим верным «максимом», «максимкой», «Максимушкой». Посмотрите любой фильм, изображающий взятие Зимнего дворца; вы увидите в нем работающие «максимы». Вспомните Анку-пулеметчицу из «Чапаева»: тот же «максим» — верный ее товарищ в бою…
Что я, по недосмотру вдруг стал писать слово «максим» с маленькой, «строчной», буквы? Нет, друзья мои: этим я отметил очень существенный перелом в его жизни. Оно опять перестало быть фамилией, перестало быть именем собственным. Оно стало именем существительным нарицательным, снова сделалось просто словом , каким было в своей юности. Только бывшее прилагательное латинского языка превратилось в существительное языка русского.
Поистине примечательная, поучительная, любопытнейшая биография слова! И поучительная она именно тем, что не составляет никакого исключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67