А для девочки весь жизненный путь был от родного порога до дома, где жил ее будущий муж. К тому же сама мысль о замужестве вызывала у Рената какой-то неясный протест.
Пока шла подготовка к операции, которая должна была придать молодому человеку нормальную мужскую стать, пока мы возились со сменой документов, Ренат все время мечтал вслух, как вернется домой в мужском костюме, как подойдет к братьям, как они обрадуются, узнав, что их стало на одного больше. Они всегда относились к нему пренебрежительно, думая, что он девчонка. Ничего, зато теперь будут уважать!
Признаюсь, мне с самого начала не хотелось отпускать Рената в аул. Все, что я успел узнать о его семье, говорило о том, что эти люди не смогут ни понять того, что произошло, ни принять это как не подлежащее пересмотру веление судьбы. Но что я мог сказать мальчику, уверенному в том, что родные его любят и будут счастливые за него, что он везет им большой подарок, поскольку иметь сына гораздо лучше, чем иметь дочь? Да и что стал бы он делать в Москве? Ренат плохо говорил по-русски, никакой специальностью не владел, постоять за себя был не способен. Домашнее воспитание приучило его к одному – к безгласной покорности.
Как на крыльях полетел Ренат домой. А месяца не прошло – вернулся в таком состоянии, что я, признаться, не сразу его даже узнал. С диагнозом «реактивная депрессия» пришлось положить его в психиатрическое отделение. Долго не мог я вытянуть из него ни слова, да и потом связано рассказать, что же произошло, он был не в силах. Но общая картина более или менее прояснилась.
Родные были в шоке. Он твердо знали, что такого не было никогда и ни с кем – ни в их ауле, ни в соседних; что мужчина рождается мужчиной, а женщина женщиной по воле Аллаха, и нарушать ее – беспримерное святотатство; что дочь обещана в жены достойному человеку и слово необходимо сдержать. Ренат пытался что-то объяснить, показывал документы, выписки – все было бесполезно, его никто не слушал. Даже мать отшатывалась от него в ужасе, братья же вообще грозили убить. Удивительно, что ему позволили уехать: одно это показывает, в какой полной растерянности находилась семья.
Только много месяцев спустя Ренат успокоился настолько, чтобы с ним можно было обсуждать дальнейшее. Путь домой был для него закрыт, теперь он сам в этом убедился. Глядя на карту, он старался выбрать какую-нибудь самую далекую от родных мест точку. Я вспомнил о Благовещенске: мои друзья могли помочь парню устроиться, поддержать на первых порах. Собрали ему денег на дорогу, и Ренат уехал.
Целый год я получал от него чудесные письма. Казалось, новая жизнь приносит одни только радости – изумительная природа, великолепный город, чудесные люди. Я все ждал: когда появится женское имя? И дождался. Молодую женщину звали Ниной. Она была разведена, растила ребенка – Ренат был в восторге. Мы честно предупредили его: сомнительно, чтобы он когда-нибудь стал отцом, а он мечтал о детях, и вот такая удача! Ни одной тревожной нотки не проскальзывало в этих письмах, полных счастья и самых светлых надежд. Ни одного упоминания о родителях, о семье, о родном ауле. Я сам с трудом верил, что есть что-то общее между этим энергичным молодым человеком и той молчаливой девушкой в глухом длинном платье, которая робко, опустив глаза, входила в дверь моего кабинета.
В последнем письме Ренат писал, что они с Ниной обо всем договорились, назначили день свадьбы. И как я догадываюсь сами эти волнующие приготовления разбудили в его душе представления, усвоенные с раннего детства. Что за свадьба, на которой не присутствуют родные жениха и невесты? Что хорошего может ожидать семью, если ее не напутствуют добрым словом родители?
Короче, Ренат решил еще раз попытаться восстановить отношения с родителями. Не думаю, что Нина отпустила его с легким сердцем. Но что она могла поделать?
В Благовещенск Ренат больше не вернулся. Из аула он приехал в Москву, явился ко мне и потребовал, чтобы ему «немедленно вернули женский пол».
Ничего не осталось от наших контактов, от налаженного с огромным трудом взаимопонимания. Все рухнуло без следа. Я чувствовал, что ни одно мое слово не проникает сквозь бронированную стенку, воздвигнутую в сознании моего пациента. В ответ на все уговоры Ренат, с какой-то однообразной, бесцветной интонацией, повторял одно и тоже: «Я должен снова стать женщиной, иначе мне не жить». Единственное, чего мне удалось добиться – пациент мой согласился на госпитализацию. Я надеялся, что покой, лечение, общение с доброжелательными людьми – врачи и весь персонал очень тепло относились к Ренату и искренне за него переживали, – вернут ему способность здраво рассуждать.
Но и это оказалось впустую. Никакими средствами не удавалось вывести Рената из депрессии. Он плакал, отказывался от еды. Временами мне вдруг казалось, что глаза оживают, какие-то слова проникают через железный заслон. Но нет – снова слышал я то же монотонное бормотание: «Я хочу домой, сделайте меня опять женщиной».
Приехал отец с двумя старшими детьми – братом и сестрой. Они думали, что превращение уже свершилось, и цель их визита была – увезти под конвоем домой того, кого они по-прежнему считали девушкой. Кажется, никогда в жизни я не старался так кого-либо переубедить. Мы показывали фотографии, видеозаписи, читали письма пациентов – ну, хоть бы в одном сдвинуть этих людей: заставить их понять, что так бывает. Но их реакция ясно показывала, что никакие слова до них не доходят.
– Верните нашу дочь, нашу сестру. Вы не имели права так с ней поступать, даже если глупая девчонка просила вас об этом!
– Но это невозможно!
– Сможете, если захотите. Если сумели сделать ее мужчиной, значит, в ваших силах превратить ее обратно в женщину.
– Но Ренат никогда не был женщиной, поверьте! Мы провели все исследования, вот результаты – у него самый настоящий мужской организм!
– Мы ничего не понимаем в ваших бумагах. Без всяких анализов можно отличить девочку от мальчика! Пожалуйста, не тяните, нельзя больше откладывать свадьбу!
Родные Рената вовсе не были глупыми или тупыми людьми. В своем привычном информационно-ситуационном поле они были способны и ориентироваться, и осмысливать происходящее, и четко принимать решения. Но случившееся в их семье – в точном смысле слова – у них в голове не умещалось. И они защищались от этих непосильных для их разума фактов, выдвигая против них частокол надежных, апробированных понятий. Большинство из нас ведет себя именно так, сталкиваясь с принципиально новыми явлениями, и это помогает нам сохранять необходимое равновесие. Но сколько бы я не сочувствовал этим людям, Рената надо было спасть. Я даже стал преувеличивать опасность кастрации, намекал, что это вмешательство может стоить ему жизни. Нашел, чем пугать! «Пусть лучше умрет, зато о семье никто не станет говорить плохо!» – твердо сказал отец.
Самое ужасное, что точно так же думал и сам Ренат. Когда я попытался взять чуть более жесткий тон, сказал, что не могу взять на душу такой страшный грех, искалечить здорового человека, – он здесь же, в отделении, на глазах у всех попытался покончить с собой.
Как следовало мне поступить? Больной ясно, яснее не бывает выражал свою волю. Я, пытался его переубедить, исчерпал все мыслимые доводы, не скрыл ни одного из тех трагических последствий, которые неминуемо его ожидали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149