Сохраняется ли он у женщин нынешнего поколения, родившихся в период сексуальной революции или еще позже?
Но как бы ни объясняли психоаналитики происхождение этого комплекса – в практической деятельности они сталкиваются с ним постоянно. Он присутствует практически у всех людей – как один из самых важных регуляторов межличностных отношений, как опора тех внутренних сил, которые вводят в берега безудержные и зачастую губительные человеческие желания.
С позиций психоанализа добровольное самооскопление выглядит полным абсурдом. Это то, чего не может быть. Как же понять этот чудовищный парадокс? Скопцом руководит страх смерти. Стремление избежать смерти – казалось бы, это и есть высшая степень жизнелюбия. Но если победа над смертью достигается ценой предательства любви, сознательного отказа от участия в продолжении рода, другими словами, ценой самой жизни, – разве это не означает полного, абсолютного торжества смерти?
Почему основоположники психоанализа, начиная с великого Фрейда, не использовали возможность познакомиться с явлением скопчества вблизи? Они не могли не знать о существовании в России такой секты. Поставив страх кастрации, в символическом понимании, в центр своих представлений о главных закономерностях психического развития личности, они не могли не задаться вопросом – что заставляет людей идти навстречу этому страху, и не в своих бессознательных фантазиях, а в реальных поступках? Допустим, исследователи, работавшие в Европе, были слишком далеки от российской жизни, их сдерживали языковые и культурные барьеры. Но в начале века уже и в нашей стране появились квалифицированные аналитики. Мне всегда казалось удивительным, что они тоже игнорировали скопчество. Но теперь, отдав немало времени попыткам мысленной реконструкции скопчества, я, кажется, понял, в чем тут дело. Аналитики просто капитулировали перед этим феноменом, предчувствуя, а возможно, зная точно, что он подорвет фундаментальнейшие основы учения – о вечной борьбе Эроса и Танатоса, влечения к жизни и влечения к смерти, созидания и разрушения.
Даже у маленьких детей, которым недоступен абстрактный смысл понятия смерти, уже можно уловить первичные зачатки страха перед неизбежностью конца. Но уже годам к восьми эта беспощадная реальность овладевает сознанием. Ребенок боится потерять родителей, близких, боится за собственную жизнь. Каждое явление смерти, с которым ему приходится сталкиваться, глубоко травмирует его психику.
Невыносимость этого груза заставляет вытеснить страх смерти из сознания. Он составляет мощную структуру в бессознательной сфере ребенка. Иногда страх прорывается в виде локальных опасений – мать не вернется, случится пожар, наступит голод. Отсюда же и многие навязчивые фантазии ребенка, кошмарные сны, дикие поступки, заставляющие усомниться в психической адекватности маленького человека.
Но на помощь ему приходит Эрос, могучий инстинкт жизни, ограничивающий власть Танатоса. Он сублимирует энергию страха в нечто позитивное. По-разному можно защищаться от мыслей о неизбежности смерти. Утешать себя тем, что это случится «не скоро», чего же огорчаться раньше времени? Рисовать в воображении фантастические картины прогресса медицины: к тому времени, как я состарюсь, врачи придумают какие-нибудь волшебные лекарства. Или просто ни о чем не думать, заглушать тоску весельем, шумными развлечениями… Это помогает. Но слишком уж тонка и непрочна эта защита. Только Эрос дает силы избыть непереносимую душевную тяжесть. Он питает любовь к детям, творческий дар, способность служить обществу – мы говорим, что все это создает иллюзию бессмертия, не более того, но ведь и нет у смертных других шансов продлить свое пребывание на земле, кроме уверенности, что ты не будешь забыт, останешься в памяти любивших и почитавших тебя людей…
Было бы легче думать, что скопцы составляли среди человечества какую-то особую породу, скроенную по необычным меркам. Но нет, они были такими же нормальными людьми, как и все их современники. И их опыт заставляет во многом переосмыслить этот в целом оптимистический взгляд на человеческую природу.
Эрос не может вырваться за рамки противоборства с Танатосом. Это исключено. Но обратное, оказывается, возможно: тотальное подавление, новелирование Эроса, принесенного в жертву инстинкту смерти. Именно этот инстинкт становится основным, да, пожалуй, и единственным в той мрачной фантасмагории, которая длилась столько лет и с таким громадным числом участников. Эрос же низводится до какой-то второстепенной, необязательной, обслуживающей роли.
Подробный анализ мечтаний об установлении скопческого рая на земле выявил поразительный феномен, над которым психоаналитики не имели повода задуматься: Танатос тоже имеет возможность переходить в либидо, он тоже способен сублимироваться, но все, чего касается его ледяное дыхание, приобретает особый характер – регрессирующий, разрушительный, деструктивный.
Скопческий рай не состоялся. Но можем ли мы сказать с уверенностью, что модель жизни, придуманная и в огромных масштабах реализованная скопцами, ушла в прошлое, не оставив после себя никаких следов?
«Интересный мужчина хочет познакомиться…»
«Примерно через полгода после того, как я решил, что жизнь кончена, Слава, мой приятель, принес мне десяток писем.
– Это вам, Леонид Петрович. Посмотрите, может быть, что-нибудь подойдет?
– Что это?
– Отклики на ваше объявление. Хотят познакомиться с вами.
– Но я же не давал…
– Ну и что, а мы решили сделать вам подарок и напечатали. «Интересный мужчина 42 лет хочет познакомиться…»
– Да ну, глупости! – сказал я, жадно глядя на письма. – Что тут может быть подходящего!
Слаб человек. Сколько я не говорил себе прежде, что объявления не приносят счастья, но могут доставить множество огорчений, а все же читал письма запоем, отвечал на каждое. Иные знакомства сразу увядали, иных я сам отшивал. В результате отсева и отбора дело дошло до встречи всего пять-шесть раз…»
Но даже эти, придирчиво отобранные Леонидом Петровичем «варианты» при ближайшем рассмотрении его надежд не оправдали. Одна девушка оказалась совсем не похожа на свой фотоснимок, с другой обнаружилась сексуальная несовместимость. А с третьей и в самом деле получилась большая неприятность. Началось все очень мило, она поселилась у Леонида Петровича, ухаживала за ним, играла в семью, но по легкомыслию навела на квартиру бандитов.
Почта между тем продолжала работать, новые письма приходили – и среди них письмо от Ольги, отношения с которой и заставили, собственно, Леонида Петровича взяться за дневник. Письмо было хорошее, а фотография – плохонькая, все вместе ничего не обещало, но случай неожиданно свел их на дне рождения. «Заглянув ей в глаза – зеленые, ясные, шалые, – я вздохнул про себя и ушел тихонько, чтобы успеть на метро».
Но раз были общие знакомые – встречи продолжались. Всегда – на людях, по каким-то посторонним поводам. Несколько раз Ольга побывала у Леонида Петровича в гостях, но и после этого, говорит он, долгое время еще ничего у них не намечалось.
«Однажды она спросила: „Так что, мне остаться?“ „Как хочешь“, – говорю. „А ты – хочешь?“ Кажется, я хотел. Точно не помню, но все это было нетрудно, играючи, необременительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Но как бы ни объясняли психоаналитики происхождение этого комплекса – в практической деятельности они сталкиваются с ним постоянно. Он присутствует практически у всех людей – как один из самых важных регуляторов межличностных отношений, как опора тех внутренних сил, которые вводят в берега безудержные и зачастую губительные человеческие желания.
С позиций психоанализа добровольное самооскопление выглядит полным абсурдом. Это то, чего не может быть. Как же понять этот чудовищный парадокс? Скопцом руководит страх смерти. Стремление избежать смерти – казалось бы, это и есть высшая степень жизнелюбия. Но если победа над смертью достигается ценой предательства любви, сознательного отказа от участия в продолжении рода, другими словами, ценой самой жизни, – разве это не означает полного, абсолютного торжества смерти?
Почему основоположники психоанализа, начиная с великого Фрейда, не использовали возможность познакомиться с явлением скопчества вблизи? Они не могли не знать о существовании в России такой секты. Поставив страх кастрации, в символическом понимании, в центр своих представлений о главных закономерностях психического развития личности, они не могли не задаться вопросом – что заставляет людей идти навстречу этому страху, и не в своих бессознательных фантазиях, а в реальных поступках? Допустим, исследователи, работавшие в Европе, были слишком далеки от российской жизни, их сдерживали языковые и культурные барьеры. Но в начале века уже и в нашей стране появились квалифицированные аналитики. Мне всегда казалось удивительным, что они тоже игнорировали скопчество. Но теперь, отдав немало времени попыткам мысленной реконструкции скопчества, я, кажется, понял, в чем тут дело. Аналитики просто капитулировали перед этим феноменом, предчувствуя, а возможно, зная точно, что он подорвет фундаментальнейшие основы учения – о вечной борьбе Эроса и Танатоса, влечения к жизни и влечения к смерти, созидания и разрушения.
Даже у маленьких детей, которым недоступен абстрактный смысл понятия смерти, уже можно уловить первичные зачатки страха перед неизбежностью конца. Но уже годам к восьми эта беспощадная реальность овладевает сознанием. Ребенок боится потерять родителей, близких, боится за собственную жизнь. Каждое явление смерти, с которым ему приходится сталкиваться, глубоко травмирует его психику.
Невыносимость этого груза заставляет вытеснить страх смерти из сознания. Он составляет мощную структуру в бессознательной сфере ребенка. Иногда страх прорывается в виде локальных опасений – мать не вернется, случится пожар, наступит голод. Отсюда же и многие навязчивые фантазии ребенка, кошмарные сны, дикие поступки, заставляющие усомниться в психической адекватности маленького человека.
Но на помощь ему приходит Эрос, могучий инстинкт жизни, ограничивающий власть Танатоса. Он сублимирует энергию страха в нечто позитивное. По-разному можно защищаться от мыслей о неизбежности смерти. Утешать себя тем, что это случится «не скоро», чего же огорчаться раньше времени? Рисовать в воображении фантастические картины прогресса медицины: к тому времени, как я состарюсь, врачи придумают какие-нибудь волшебные лекарства. Или просто ни о чем не думать, заглушать тоску весельем, шумными развлечениями… Это помогает. Но слишком уж тонка и непрочна эта защита. Только Эрос дает силы избыть непереносимую душевную тяжесть. Он питает любовь к детям, творческий дар, способность служить обществу – мы говорим, что все это создает иллюзию бессмертия, не более того, но ведь и нет у смертных других шансов продлить свое пребывание на земле, кроме уверенности, что ты не будешь забыт, останешься в памяти любивших и почитавших тебя людей…
Было бы легче думать, что скопцы составляли среди человечества какую-то особую породу, скроенную по необычным меркам. Но нет, они были такими же нормальными людьми, как и все их современники. И их опыт заставляет во многом переосмыслить этот в целом оптимистический взгляд на человеческую природу.
Эрос не может вырваться за рамки противоборства с Танатосом. Это исключено. Но обратное, оказывается, возможно: тотальное подавление, новелирование Эроса, принесенного в жертву инстинкту смерти. Именно этот инстинкт становится основным, да, пожалуй, и единственным в той мрачной фантасмагории, которая длилась столько лет и с таким громадным числом участников. Эрос же низводится до какой-то второстепенной, необязательной, обслуживающей роли.
Подробный анализ мечтаний об установлении скопческого рая на земле выявил поразительный феномен, над которым психоаналитики не имели повода задуматься: Танатос тоже имеет возможность переходить в либидо, он тоже способен сублимироваться, но все, чего касается его ледяное дыхание, приобретает особый характер – регрессирующий, разрушительный, деструктивный.
Скопческий рай не состоялся. Но можем ли мы сказать с уверенностью, что модель жизни, придуманная и в огромных масштабах реализованная скопцами, ушла в прошлое, не оставив после себя никаких следов?
«Интересный мужчина хочет познакомиться…»
«Примерно через полгода после того, как я решил, что жизнь кончена, Слава, мой приятель, принес мне десяток писем.
– Это вам, Леонид Петрович. Посмотрите, может быть, что-нибудь подойдет?
– Что это?
– Отклики на ваше объявление. Хотят познакомиться с вами.
– Но я же не давал…
– Ну и что, а мы решили сделать вам подарок и напечатали. «Интересный мужчина 42 лет хочет познакомиться…»
– Да ну, глупости! – сказал я, жадно глядя на письма. – Что тут может быть подходящего!
Слаб человек. Сколько я не говорил себе прежде, что объявления не приносят счастья, но могут доставить множество огорчений, а все же читал письма запоем, отвечал на каждое. Иные знакомства сразу увядали, иных я сам отшивал. В результате отсева и отбора дело дошло до встречи всего пять-шесть раз…»
Но даже эти, придирчиво отобранные Леонидом Петровичем «варианты» при ближайшем рассмотрении его надежд не оправдали. Одна девушка оказалась совсем не похожа на свой фотоснимок, с другой обнаружилась сексуальная несовместимость. А с третьей и в самом деле получилась большая неприятность. Началось все очень мило, она поселилась у Леонида Петровича, ухаживала за ним, играла в семью, но по легкомыслию навела на квартиру бандитов.
Почта между тем продолжала работать, новые письма приходили – и среди них письмо от Ольги, отношения с которой и заставили, собственно, Леонида Петровича взяться за дневник. Письмо было хорошее, а фотография – плохонькая, все вместе ничего не обещало, но случай неожиданно свел их на дне рождения. «Заглянув ей в глаза – зеленые, ясные, шалые, – я вздохнул про себя и ушел тихонько, чтобы успеть на метро».
Но раз были общие знакомые – встречи продолжались. Всегда – на людях, по каким-то посторонним поводам. Несколько раз Ольга побывала у Леонида Петровича в гостях, но и после этого, говорит он, долгое время еще ничего у них не намечалось.
«Однажды она спросила: „Так что, мне остаться?“ „Как хочешь“, – говорю. „А ты – хочешь?“ Кажется, я хотел. Точно не помню, но все это было нетрудно, играючи, необременительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149