Врачиха вытащила из кармана резиновые перчатки и начала гинекологический осмотр. Усатая склонилась к Алине вместе с ней.
— Ничего, — как-то даже разочарованно констатировала она.
— Т-т-т, — поцокала языком врачиха. — Как это “ничего”? У тебя, дорогая, загиб. Не рожала?
— Нет, — злобно отрезала Алина, начиная одеваться.
— Ну не беда, — успокоила врачиха, — родишь еще.
— Я могу идти?
— Нет еще, милая, — ласково проговорила врачиха. — Еще вот таблеточки примешь — и на горшок.
— Да вы что, издеваетесь?! — У Алины от унижений даже слезы выступили на глазах.
— Думаешь, мне интересно глядеть, как ты здесь сидеть будешь на горшке? — искренне удивилась врачиха. — У мэнэ шо, делов своих нема? Я, чи шо, наркотики перевожу?
— Да вы с ума сошли! — Голос Алины срывался на крик. — Какие наркотики? Вы что?
— Все так говорят. — Усатая толстуха плюхнулась на кушетку. — А потом — на тоби. Или помирают. Я по телевизору видала, как один героин перевозил и вмер. Он героин в презерватив запихал и проглотил. А той — лопнул! Героин — у кровь. Спасти не успели. Негр был. Да что вы стоите? — спохватилась она. — Таблетки глотайте — и на горшок. Вот, — она пошарила рукой под кушеткой и извлекла оттуда эмалированную ночную вазу. — Садитесь.
— Не стесняйся, милая, садись, — пригласила врачиха. — Мы не смотрим.
Москва — Питер
Площадка, где снимают политический ринг для прямого эфира, была оформлена в стиле модерн. Стекло и металл. Ничего лишнего. Уже прошла световая репетиция. Подготовились операторы.
— Леня, ты готов? — спросил сидящий за пультом Червинский.
— Готов. А где Долгова?
— Не знаю, — опешил режиссер.
— У нее же все материалы, — раздраженно сказал Крахмальников. — Куда она пропала?! Где помреж?
Бросились искать Долгову, не нашли, принесли только Крахмальникову заготовки. Они лежали у Ирины на столе.
— Без тракта? — спросил режиссер.
Крахмальников отмахнулся.
Обычно любое интервью перед прямым эфиром полностью прогоняли, имитируя и звонки телезрителей. Но при работе с Булгаковым в этом не было необходимости: у Олега Витальевича был прекрасно подвешен язык, и держался он перед камерой свободно и непринужденно. “Прирожденный актер!” — восхищался им Крахмальников. И даже слегка завидовал.
Сам он научился не бояться камеры не сразу, помог случай, о котором на студии ходили легенды и анекдоты. В самом начале телевизионной карьеры, когда Крахмальников бегал, подбирая хвосты событий, то есть был обыкновенным репортером, он ни за что не соглашался давать комментарий в кадре, комплексовал, как мальчишка. И чем дольше длилось его нежелание влезать в кадр, тем больше он боялся.
Как-то поехали снимать демонстрацию то ли коммунистов, то ли демократов. Примчались на место, когда колонна уже двигалась по Тверской.
— Держи листок, — подал оператор чистый лист бумаги Крахмальникову. — Надо камеру выставить.
Это было какое-то священнодейство оператора, по белому листку он выставлял параметры камеры. Евгений, привычно держа листок двумя руками, отошел на положенное расстояние.
Оператор поднял камеру на плечо.
И в это время к Крахмальникову сзади подошел мужичок. Сказать про него пьяный, это ничего не сказать. Он лыка не вязал. Шапка съехала на лицо, его пошатывало.
— Товарищ, я хочу сказать, — обратился он к Крахмальникову.
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся Леонид. — Сейчас.
— Я вам всю правду скажу.
— Ладно, ладно… Вить, готово?
— Погоди.
— Товарищ, я тебе русским языком говорю, вы меня слушаете?
— Отойдите гражданин, не мешайте. Витя, готово?
— Я дам знать.
— А как же гласность?
— Гражданин, я позову милицию, не трогайте бумагу.
— Я хочу сказать!
— Пошел на х…! — не выдержал Крахмальников. Мужик опешил. Он не ожидал, что Крахмальников знает русский язык. И ретировался.
Демонстрацию сняли, приехали в студию на монтаж. Пока перегоняли материал на рабочую кассету, Леонид куда-то отлучился. А вернувшись, застал полную аппаратную народу. На него смотрели с нескрываемым восторгом.
— Ну, Ленька, ты дал!
— Что? Что такое?
— Классно ты в кадре смотришься.
И Крахмальникову прокрутили начало пленки, где он обложил пьяного мужичка.
Крахмальников был в шоке. Нет, не потому, что видел себя в кадре. Не потому что матюкнулся. Он узнал мужичка, которого так неосмотрительно послал. Это был известнейший депутат, тот самый, что выступил с обличительной речью против академика Сахарова.
— Лень, это надо давать в эфир, — сказал редактор. — Это сенсация.
— Вы что? Это же… Это рабочий материал, это вообще…
— Это телевидение! Это живой репортаж! И ты там очень выразительный, — засмеялся редактор.
Материал пошел в эфир, с купюрой правда. И Крахмальников, когда смотрел его, понял, почему боялся камеры. Простая, в общем, вещь — он был занят собой, старался выглядеть лучше, умнее. А надо было заниматься делом. С тех пор он камеры не боялся. А новым репортерам, у которых тоже были с этим проблемы, советовал: “Ты пошли кого-нибудь в кадре на три буквы. И все получится”.
Булгаков зашел в студию за пятнадцать минут до эфира в сопровождении своей свиты и Загребельной. Охранники встали по обе стороны двери. Секретарь скромно присел в уголке, рядом с одной из стационарных камер. Галина Юрьевна пригласила Булгакова зайти после эфира на рюмочку кофе и, повиливая мощными бедрами, удалилась.
— А где Саша? — спросил Булгаков.
— Сегодня его не будет, — развел руками Крахмальников. — Заболел.
Леонид сразу заметил, что Олег Витальевич чем-то раздражен.
— Тогда, может быть, отменим? — предложил Булгаков.
— Нет. Просто вы будете отвечать на мои вопросы.
— Что тут у вас сегодня происходит? — раздраженно воскликнул Булгаков.
— Что и всегда — жизнь происходит, Олег Витальевич.
Помощник режиссера принесла гостям по рюмке коньяку. Булгаков одним махом опрокинул свою.
— Ну и денек сегодня, быстрее бы все кончилось… — поморщился он.
Позже Крахмальников еще не раз вспомнит эти слова. Сейчас же он на них почти не обратил внимания. Он думал о том, что сегодня и впрямь что-то происходило вокруг странное, за что ему никак не удавалось зацепиться логикой. И страшнее всего было то, что эти сегодняшние странности как-то незыблемо вырастали из вчера, позавчера, из прошлого. Они никого, кроме Крахмальникова, не удивляли. Значит, все видели, как растет сегодняшний день. А он не видел. Как он ухитрился его проспать?
Режиссер дал сигнал: начинаем!
По мониторам поползла заставка программы, пошла музыка.
— Эфир, — послышался в наушнике Леонида голос Червинского.
Леонид изобразил на лице улыбку:
— Добрый вечер! Сегодня у нас будет необычный политический ринг. В прямом эфире лидер партии трудового народа Олег Витальевич Булгаков. А его оппонентами будут не конкуренты по предвыборной борьбе, а вы; наши зрители. Вопросы вы можете задавать по телефонам…
— Пошла отбивка, — скомандовала ассистент режиссера в аппаратную записи.
На мониторах засветились номера прямых телефонов студии.
— Наезд слева, — распорядился оператор-постановщик.
Одна из камер сдвинулась в сторону, приблизилась к Булгакову.
— Здравствуйте, — приветствовал Булгаков миллионы телезрителей.
Леонид смотрел на лицо Булгакова, такое открытое и радушное сейчас, и почему-то вспоминал девочку — ту черную девочку на дороге, лица которой он так и не увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66