– Да, он. – Старушка сняла фигурку с гвоздика, протянула гостю. – Можете посмотреть.
– Симпатичный очень, – улыбнулся Жорик, – на меня похож. Не находите?
– Вижу плохо, наверное… Вы на меня не обижайтесь, батюшка, если что не так, – попросила старушка.
– Что вы, все так! – заверил Жорик.
– У меня многие ее просили. Врач участковый придет, все смотрит, смотрит… Или внук Антонины. А как уступишь? Ведь память.
– Да, конечно, – согласился Жорик, возвращая хозяйке фигурку.
– Садитесь, – попросила старушка. – Вот шарики. Как устанете, скажите…
– Хорошо, – пообещал Жорик.
* * *
– Это тебе, – сказала Соня, – умеешь ты на подарок напроситься… держи, бабушка Маня для тебя передала, – и отвернулась. – Поцеловал бы. В последний раз…
– Спасибо, только на подарок я не напрашивался, – сказал Жорик и вытянул для поцелуя губы.
– Она ключиком заводится, – предупредила Соня. – Ключик в коробке. Сына ее, кажется…
Жорик поцеловал Соню в щеку, ухватился за руль и уставился на дорогу. Должен был заканчиваться мост, и впереди показалась дорожная развязка.
«А целоваться не умеет», – подумала Соня. Да, не умеет: для этого практика ведь нужна. Прак-ти-ка, а не три четыре, не поймешь каких, разика: будто улитка на улитку залезла, а вторая решила, что дождь пошел…
Вот она, эта монетка. Один рубль. А чего давать больше? – ведь на время. Потом заберет. Так принято. На случай, если у пассажира с собою нет денег. Жорик рассказал ей все, и Соня смиренно приняла участь. В конце концов, не она первая, не она последняя. Вот только маму, жалеет, не предупредила. Но маме люди скажут. А что не сразу повез, так объяснил, что руки не доходили. И в его деле, значит, бывают накладки. Вас, сказал, много, а я один. И помощник, сказал, ему не положен.
– И Фрейда ты вез? – спросила Соня из любопытства.
– Больше некому, – ответил Жорик. – Кто ж еще?..
Никакого особенного разочарования Соня не чувствовала: если бы у нее имелись определенные обязательства или невыполненные дела… А так, вроде ничего на ней и не висело. Не закончила с комиксами? И хорошо. Что, разве из нее получился бы второй Жан Эффель? Даже если получился бы – ведь второй. Не первый. Подумаешь, утонула. Рано или поздно со всеми это случается. Ну, коли не утонула, расшиблась бы.
– Если б не утонула, я бы все равно мало прожила? – спросила Соня.
– Не обязательно, – сказал Жорик. – По-разному бывает…
По-разному бывает… А что было бы, не сказал. Не хочет говорить, просто. Или не знает? Его дело маленькое: знай себе, перевози. Приехал, забрал, отвез. А сколько на этом кресле мертвецов перебывало… «Бр-р!» – и покосилась брезгливо на кресло. И машина-то задрипанная, не комильфо. А чего комильфо-то, небось не коммерческое предприятие? Какую дали, на той и ездит. Грузоперевозчик.
Ведь никто не виноват, что Соня утонула. Сама пошла, сама нырнула. За руку не тянули. Могла бы в это время к учебе готовиться, так ведь уже не готовилась. Скучала. Надела кольцо мамино, купальник новый… Вот он, под платьем. И кольцо при ней. А что, разве перед дорогой…
– А что, разве перед дорогой не переодевают? – поинтересовалась Соня.
– Тело переодевают, – разъяснил Жорик. И посмотрел на Соню: – купальник не нравится?
Да нет, ей все равно как-то. Тело, так тело… Соня осмотрела руки, колени, глянула в зеркало над Фрейдом. Будто это уже не тело. Сейчас спросишь Жорика, а он умничать начнет. Знает она тот репертуар. Скажет, например, что… Что субстанция полиметрическая. Или еще какая фигня. А ты сиди, думай. Нет уж, лучше не напрашиваться.
Две газеты дал ей Жорик. В одной короткая заметка о погибшей девушке, с Сониной фотографией. В другой – просьба откликнуться свидетелей. Два слова о купальнике, чуть больше о самой Соне. Интересно, кто-нибудь откликнулся? Должны были. Ведь она видела, ходили вокруг босоножки. И шлепанцы ходили. И просто пятки расплющенные. Но сейчас ведь как – пришли, поглазели и отвалили. А гражданский долг выполнить – таких нету. Только Соне теперь на это глубоко плевать. Теперь ее равнодушие охватило. И так было, но не полное – временами отдельными. Теперь окончательное. С равнодушием легкость пришла. Будто до пяти граммов Соня сократилась. Это как раз те пять грамм, что составляют разницу при взвешивании – Жорик рассказывал – до и после. Что от тела отрывается. Или она путает? Даже если путает, все равно легкость-то она вот, при ней.
– Если меня сейчас взвесить, я на сколько потяну? – спросила Соня. – Граммов на пять?
– Понятия не имею, – заявил Жорик. И уставился на дорожную развязку.
«Значит, лгал», – поняла Соня. А она ему никогда не лгала. Вообще, лгать – это труд. Причем, не малый. А у Сони никогда не было лишних сил, чтобы лгать. Поэтому Жорик такой худой? – трудится много. Изнашивается. Расход калорий большой, вот телу ничего и не достается, все из мяса уходит. Перестал бы врать, поправился. Ну что это за мужик такой костлявый?! Штаны висят, задница плоская. Сутулится! Никакой красоты физической. И ведь браться за себя не хочет!
«Копейка» шмыгнула под мост, выехала на грунтовую дорогу.
– Меня встретят там? – спросила Соня. – Хоть это можешь сказать?
– Встретят, – пообещал Жорик.
– Кто?
– Понятия не имею, – буркнул Жорик. – Оставлю у ворот и назад поеду.
– Ну и дурак, – обиделась Соня.
* * *
– А что касается Марины Петровны… – сказал незнакомец. – Я заметил, что вам свойственно рассуждать о справедливости так, будто она касается кого угодно, только не вас. Я не прав?
– Думаю, что не правы, – возразил Андрей. – Маленькая несправедливость и большая – это разные вещи. Дать на один подзатыльник больше, чем заслуживает ребенок, и убить человека… По-вашему, это равнозначно? В ее случае человек не один, а дво… Трое. Ощущаете разницу? Подзатыльник и убийство. Слово одно, «несправедливость», а действия разные.
– Меньшая несправедливость, большая… Это все выдумки недобросовестного человека, который считает смерть самым страшным, что с ним может приключиться. Принял смерть за эталон всего плохого и знать ничего не желает – сидит, себя жалеет. Разве не так?
– А для вас что эталон?
– Для меня – человеко-часы. Знаете, очень удобно. И никаких эмоций.
– Ну, это для вас… И все же, убить троих – это слишком. Даже одного…
– Не троих, – напомнил незнакомец, – а двоих: ребенок не родился. Это существенно.
– Для меня существенно, – сказал Андрей. – Существенно… После убийства, она отделалась легким испугом. Ее не нашли и не судили. А людей не вернешь. Очень часто – да почти всегда! – то, что для одного является справедливым, для другого – верх несправедливости. Для нее важным было скрыться и забыть о происшедшем, для меня – найти ее. А когда вы вернули меня, я начал искать. И нашел.
– Но ведь когда я вернул вас…Для вас ничего уже не было: ни смерти жены, ни вашей смерти.
– Смерти не было, вы правы, но я не остался тем же. Я хотел забыть, а оно не получилось… В тот вечер мы опять стояли в том самом месте. Катька ни о чем не знала. Я предложил пойти домой. Она отказалась. Сказала, что раз уж вышли, нужно идти. Или я сказал, не помню. Я увидел машину и вдруг все вспомнил, и испугался. Она летела на нас. От страха я закрыл глаза и прошел все заново. Но машина, ударив другого человека, не тронула нас. Она растворилась в темноте, а мы спустя час были у Плужниковых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57