– Как же вас зовут?
– Разве я не сказал? – удивился незнакомец и протянул руку. – Георгий. Из сочувствующих.
– Как это? – не понял Андрей.
– Очень просто, шутка такая, – улыбнулся незнакомец. – Всем сочувствую. Буддистам, сюрреалистам, коммунистам. Чтоб не скучно было: едешь в машине, порой так скучно станет…
– Всем сочувствую, никого не жалею, – произнес Андрей, – правильно я вас понимаю?
– А что мне вас жалеть? Достаточно, что вы сами себя жалеете под завязку…
– А фамилия у вас есть, или она вам ни к чему? Хотя, можете не говорить.
– Почему же, и фамилия имеется. Только я, в самом деле, ее не назову, она у меня очень смешная, на букву «г». Если хотите, зовите меня ГГ. Устроит? Вообще, у меня многое смешное: внешность, фамилия, даже машина.
– Да уж, машина – это я заметил, – согласился Андрей. – Жутко смешная.
– «Копейка», чего там, – улыбнулся ГГ. – Хотите кофе? Утром заваривал.
– Давайте. Где ваш термос? – Андрей оглянулся. – И от бутерброда не откажусь.
– Пожалуйста, пожалуйста! Сочувствовать, так до самого конца, – засмеялся ГГ и распахнул прикроватную тумбу. – Все здесь, к вашим услугам. Вам с колбасой или сыром? Держите…
ГГ отвинтил крышку трофейного немецкого термоса и разлил в бумажные стаканчики крепчайший кофе. Палату наполнил ароматный дух свежего зерна. Самым симпатичным местом, пожевать бутерброд и попить кофе, показалось окно, – Андрей вернулся туда, взгромоздился на подоконник, принялся сосредоточенно жевать бутерброд. За окном стояла заносимая снегом «копейка»: мятый бок, продолговатая впадина у двери, лысая резина…
ГГ сделал Андрею подарок: две картонные, высотой с бутылку шампанского, фигурки, раскрашенные акварелью и карандашами. Мужчина и женщина с большим животом. Похвастался, что теперь в свободное время всерьез отдается этому увлечению. Даже жалеет, что не открыл раньше это старомодное занятие, многое, в общем, потерял. Андрей тут же заметил, что фигурки похожи на них с Катькой, даже прически те самые, а ГГ признался, что это они и есть. Вы, дескать, шубу-то откиньте… А под бумажной шубой тушью шла каллиграфическая надпись: «МАТВЕЙ». ГГ сказал, что жизнь такая же хрупкая, как эти куклы и попросил Андрея хранить их непременно. Банально, правда, сказал, но в самую точку. Кто же не знает, что она хрупкая? Человек, он, наоборот, забыть об этом хочет, не знать. Ну ее, эту хрупкость, на фиг.
Потом ГГ выудил откуда-то из глубин тумбы газетный сверток и жестом фокусника явил из него малюсенький кактус в непропорционально большом горшке. На верхушке кактуса красовался бумажный клочок из ученической тетради в клетку с надписью «ПАПА». Обе «п» одного цвета, обе «а» – другого. Андрей понял, что это подарок из дома. Дом – дом – дому – дома – домом – доме. Воспоминания о доме… Воспоминания – это как снег, который идет с пустого, ясного неба: туча пролетела час назад, ее давно нет, а снег сыплет и сыплет. Почти плод фантазии, тень того, что было наяву и уже не явь. Правда: его семья, Катька, дом. И ложь: его семья, Катька, дом. Поди, разбери, что было, а что – нет.
– Еще хотите? – предложил ГГ и протянул термос. – Пейте, пока есть…
– Спасибо, больше не хочу, – отказался Андрей и повертел в руках термос.
Термос когда-то принадлежал солдату. Солдат отвинчивал крышку, заглядывал внутрь, иногда прикладывался вот сюда губами. Или наливал содержимое термоса в эту крышку… Андрей вдруг вспомнил первый свой бой. И, как оказалось, последний. Тогда он вынес двух человек. Не густо: всего двух. Но это были две полноценные жизни. И потом мог бы побежать к дому, но зачем-то бросился к дереву. А из-за леска, с едва различимой на большом расстоянии пожарной каланчи, прилетела пуля. Вот такая маленькая – Андрей посмотрел на мизинец – даже меньше, а какая быстрая. Потом еще одна, но он уже не почувствовал. Малюсенькая пуля в несколько граммов… Вес умножаем на скорость, получаем убойную силу. При заданном весе, знай себе, увеличивай скорость…
– Вы когда-нибудь испытывали боль? – спросил Андрей, по-детски елозя на подоконнике.
– Никогда не испытывал, – признался ГГ. – А зачем?
– Действительно, зачем, – кивнул Андрей и пожалел о своем вопросе.
– И не причинял, – сообщил ГГ. – Думаю, это из одной оперы: причинять и испытывать.
Андрей замолчал. Ему захотелось побыть одному и он попросил об этом ГГ. Тот легко согласился, вынул из тумбы сумку, бросил в нее термос, сверток с недоеденными бутербродами и вышел. Андрей опустился на кровать, забросил за голову руки, закрыл глаза. Через минуту он услышал шум отъезжающей машины. "Так бы и лежать целую вечность, – подумал Андрей, – и никуда не торопиться: камнем на берегу горной реки, когда все мимо тебя, морковкой, которую забыли убрать с поля подвыпившие огородники, или железнодорожной шпалой, неизвестно откуда вынесенной прибоем к необитаемому острову.
* * *
Андрей пошевелил рукой, приоткрыл глаза. Мучила жажда, и во рту было так сухо, будто он не пил несколько дней. Андрей попросил пить, и находившаяся в палате медсестра, вместо того, чтобы принести воды, бросилась к врачу, сообщить, что пациент Воронин пришел в себя.
И сразу же вокруг Андрея засуетился персонал, что-то зашелестело, его куда-то повезли на столе со скрипучими колесами. Потом кто-то сказал, что состояние Андрея стабильное и его можно будет перевести в палату, а пожилой женский голос над головой вздохнул и сказал, что если бы не возраст, все могло быть гораздо хуже, одним словом, хорошо, что молодой. Тридцать лет, как говорится, все еще «спереди». «Это как посмотреть», – подумал Андрей, ему и сейчас очень даже не сладко: несколько переломов, как шептались врачи, сотрясение мозга, и повреждение неких внутренних органов. Будучи хирургом, Андрей знал, что все это вещи непростые, замысловатые. А вы говорите…
Андрей временами забывался коротким пустым сном, просыпался, едва понимая, что с ним происходит, разглядывал потолок, не в состоянии повернуть головы, силился что-то вспомнить, но возникали лишь обрывки неясных, казалось, лишенных смысла, событий.
Вечером он открыл глаза и увидел Катьку. Катька пожаловалась, что просила разрешения принести Андрею бульон и манную кашу, даже готова была идти к главврачу, но предупредили, что нельзя, что нужно подождать и посмотреть, как разовьется динамика. Есть Андрею не хотелось, а вот пить – очень даже часто. Он слабым голосом попросил Катьку принести воды без газа, на что Катька возразила и предупредила, что Андрею можно лишь те жидкости, которые ему вводят врачи.
Когда на следующий день Андрей, превозмогая боль, спросил Катьку насчет дочери, та сделал большие удивленные глаза и, отнеся вопрос на особое состояние Андрея, сказала, что с Матвеем все в полном порядке, что он готовится к встрече Нового года, ждет домой папу и уже два раза примерял костюм медвежонка. Чуть позже Андрей спросил, что теперь с ним будет, после всех этих убийств и Катька вообще не нашлась, что ответить. Марину Петровну, сотрудницу Андрея, Катька знала хорошо: высокомерная девица в черных непроницаемых очках и лакированных ботинках стиля «милитари», – у них с Андреем даже сценка была со стихами для домашнего театра, и соответствующая кукла-дылда тоже была. Что ей сделается, этой Марине, никто ее не убивал, раскатывает на своей – как она придумала и думает, что оригинально – «божьей коровке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Разве я не сказал? – удивился незнакомец и протянул руку. – Георгий. Из сочувствующих.
– Как это? – не понял Андрей.
– Очень просто, шутка такая, – улыбнулся незнакомец. – Всем сочувствую. Буддистам, сюрреалистам, коммунистам. Чтоб не скучно было: едешь в машине, порой так скучно станет…
– Всем сочувствую, никого не жалею, – произнес Андрей, – правильно я вас понимаю?
– А что мне вас жалеть? Достаточно, что вы сами себя жалеете под завязку…
– А фамилия у вас есть, или она вам ни к чему? Хотя, можете не говорить.
– Почему же, и фамилия имеется. Только я, в самом деле, ее не назову, она у меня очень смешная, на букву «г». Если хотите, зовите меня ГГ. Устроит? Вообще, у меня многое смешное: внешность, фамилия, даже машина.
– Да уж, машина – это я заметил, – согласился Андрей. – Жутко смешная.
– «Копейка», чего там, – улыбнулся ГГ. – Хотите кофе? Утром заваривал.
– Давайте. Где ваш термос? – Андрей оглянулся. – И от бутерброда не откажусь.
– Пожалуйста, пожалуйста! Сочувствовать, так до самого конца, – засмеялся ГГ и распахнул прикроватную тумбу. – Все здесь, к вашим услугам. Вам с колбасой или сыром? Держите…
ГГ отвинтил крышку трофейного немецкого термоса и разлил в бумажные стаканчики крепчайший кофе. Палату наполнил ароматный дух свежего зерна. Самым симпатичным местом, пожевать бутерброд и попить кофе, показалось окно, – Андрей вернулся туда, взгромоздился на подоконник, принялся сосредоточенно жевать бутерброд. За окном стояла заносимая снегом «копейка»: мятый бок, продолговатая впадина у двери, лысая резина…
ГГ сделал Андрею подарок: две картонные, высотой с бутылку шампанского, фигурки, раскрашенные акварелью и карандашами. Мужчина и женщина с большим животом. Похвастался, что теперь в свободное время всерьез отдается этому увлечению. Даже жалеет, что не открыл раньше это старомодное занятие, многое, в общем, потерял. Андрей тут же заметил, что фигурки похожи на них с Катькой, даже прически те самые, а ГГ признался, что это они и есть. Вы, дескать, шубу-то откиньте… А под бумажной шубой тушью шла каллиграфическая надпись: «МАТВЕЙ». ГГ сказал, что жизнь такая же хрупкая, как эти куклы и попросил Андрея хранить их непременно. Банально, правда, сказал, но в самую точку. Кто же не знает, что она хрупкая? Человек, он, наоборот, забыть об этом хочет, не знать. Ну ее, эту хрупкость, на фиг.
Потом ГГ выудил откуда-то из глубин тумбы газетный сверток и жестом фокусника явил из него малюсенький кактус в непропорционально большом горшке. На верхушке кактуса красовался бумажный клочок из ученической тетради в клетку с надписью «ПАПА». Обе «п» одного цвета, обе «а» – другого. Андрей понял, что это подарок из дома. Дом – дом – дому – дома – домом – доме. Воспоминания о доме… Воспоминания – это как снег, который идет с пустого, ясного неба: туча пролетела час назад, ее давно нет, а снег сыплет и сыплет. Почти плод фантазии, тень того, что было наяву и уже не явь. Правда: его семья, Катька, дом. И ложь: его семья, Катька, дом. Поди, разбери, что было, а что – нет.
– Еще хотите? – предложил ГГ и протянул термос. – Пейте, пока есть…
– Спасибо, больше не хочу, – отказался Андрей и повертел в руках термос.
Термос когда-то принадлежал солдату. Солдат отвинчивал крышку, заглядывал внутрь, иногда прикладывался вот сюда губами. Или наливал содержимое термоса в эту крышку… Андрей вдруг вспомнил первый свой бой. И, как оказалось, последний. Тогда он вынес двух человек. Не густо: всего двух. Но это были две полноценные жизни. И потом мог бы побежать к дому, но зачем-то бросился к дереву. А из-за леска, с едва различимой на большом расстоянии пожарной каланчи, прилетела пуля. Вот такая маленькая – Андрей посмотрел на мизинец – даже меньше, а какая быстрая. Потом еще одна, но он уже не почувствовал. Малюсенькая пуля в несколько граммов… Вес умножаем на скорость, получаем убойную силу. При заданном весе, знай себе, увеличивай скорость…
– Вы когда-нибудь испытывали боль? – спросил Андрей, по-детски елозя на подоконнике.
– Никогда не испытывал, – признался ГГ. – А зачем?
– Действительно, зачем, – кивнул Андрей и пожалел о своем вопросе.
– И не причинял, – сообщил ГГ. – Думаю, это из одной оперы: причинять и испытывать.
Андрей замолчал. Ему захотелось побыть одному и он попросил об этом ГГ. Тот легко согласился, вынул из тумбы сумку, бросил в нее термос, сверток с недоеденными бутербродами и вышел. Андрей опустился на кровать, забросил за голову руки, закрыл глаза. Через минуту он услышал шум отъезжающей машины. "Так бы и лежать целую вечность, – подумал Андрей, – и никуда не торопиться: камнем на берегу горной реки, когда все мимо тебя, морковкой, которую забыли убрать с поля подвыпившие огородники, или железнодорожной шпалой, неизвестно откуда вынесенной прибоем к необитаемому острову.
* * *
Андрей пошевелил рукой, приоткрыл глаза. Мучила жажда, и во рту было так сухо, будто он не пил несколько дней. Андрей попросил пить, и находившаяся в палате медсестра, вместо того, чтобы принести воды, бросилась к врачу, сообщить, что пациент Воронин пришел в себя.
И сразу же вокруг Андрея засуетился персонал, что-то зашелестело, его куда-то повезли на столе со скрипучими колесами. Потом кто-то сказал, что состояние Андрея стабильное и его можно будет перевести в палату, а пожилой женский голос над головой вздохнул и сказал, что если бы не возраст, все могло быть гораздо хуже, одним словом, хорошо, что молодой. Тридцать лет, как говорится, все еще «спереди». «Это как посмотреть», – подумал Андрей, ему и сейчас очень даже не сладко: несколько переломов, как шептались врачи, сотрясение мозга, и повреждение неких внутренних органов. Будучи хирургом, Андрей знал, что все это вещи непростые, замысловатые. А вы говорите…
Андрей временами забывался коротким пустым сном, просыпался, едва понимая, что с ним происходит, разглядывал потолок, не в состоянии повернуть головы, силился что-то вспомнить, но возникали лишь обрывки неясных, казалось, лишенных смысла, событий.
Вечером он открыл глаза и увидел Катьку. Катька пожаловалась, что просила разрешения принести Андрею бульон и манную кашу, даже готова была идти к главврачу, но предупредили, что нельзя, что нужно подождать и посмотреть, как разовьется динамика. Есть Андрею не хотелось, а вот пить – очень даже часто. Он слабым голосом попросил Катьку принести воды без газа, на что Катька возразила и предупредила, что Андрею можно лишь те жидкости, которые ему вводят врачи.
Когда на следующий день Андрей, превозмогая боль, спросил Катьку насчет дочери, та сделал большие удивленные глаза и, отнеся вопрос на особое состояние Андрея, сказала, что с Матвеем все в полном порядке, что он готовится к встрече Нового года, ждет домой папу и уже два раза примерял костюм медвежонка. Чуть позже Андрей спросил, что теперь с ним будет, после всех этих убийств и Катька вообще не нашлась, что ответить. Марину Петровну, сотрудницу Андрея, Катька знала хорошо: высокомерная девица в черных непроницаемых очках и лакированных ботинках стиля «милитари», – у них с Андреем даже сценка была со стихами для домашнего театра, и соответствующая кукла-дылда тоже была. Что ей сделается, этой Марине, никто ее не убивал, раскатывает на своей – как она придумала и думает, что оригинально – «божьей коровке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57