Мальчика назвали Василием, по настоянию Марфы.
Ребенок был хороший, толстенький, веской — как на руки взять. Ему тотчас наняли кормилицу со стороны и приставили няньку из дворовых.
Марфа сама сильными бережными руками ловко запеленывала младенца. В лице у Борецкой появилась примиренная тихость. Баба, бабушка! Второй внучок уже, и оба пареньки. Между семейными заботами она, как всегда, успевала вести огромное хозяйство, принимала начавшие прибывать по первопутку санные обозы, следила за девками, что рукодельничали в девичьей, считала, меряла, сама принимала купцов и торговалась с ними, строила, заказывала образа для новой церкви в Березовце. Дмитрий был далеко, в трудах посадничьих и посольских, и мать не озабочивала его и в мужские дела сына пока не вмешивалась. Федора и того на время оставила в покое.
Ясно стало, что этой зимой войны не будет. Москве угрожала Орда, да и не простое это дело, собрать войска со всех земель, чтобы двинуть на Новгород. Посольство от короля Казимира еще не возвращалось, и ждали его не раньше Крещения. В трудах и заботах вседневных неприметно подкатило Рождество.
Светлое Рождество Христово — самый веселый праздник в году. Дети прыгают, не в силах дождаться, когда можно начинать славить, когда пойдут со звездой, а там игры, гаданья, ряженые — кудеса (или хухляки, или шилигины, кто уж как назовет).
— Баба, я славить пойду! — радовался Ванятка, снимая красные сапожки и разоболакиваясь на ночь. (В отсутствие Дмитрия Борецкая, к неудовольствию Капы, хозяйничала и на половине старшего сына.) — Пойдешь, пойдешь! Спати надоть! — усмехаясь, укладывала Марфа внука. («Весь в Митю! И тот такой же был настырный да нетерпеливый!») — Баба, а ты меня побуди! — бормотал Ванятка, укутанный шелковым одеялом, уже сонный, со смыкающимися глазками.
И так же, как этот наследник сотен деревень с крестьянами, рыбных ловищ, угодий, варниц, торговых пристаней, радовался, что завтра пойдет славить и получать в подарок аржаные пряники, так же и дочка Ивана, худенькая светлая девчушка в залатанном платьице, засыпая под вытертой овчинной шубой, сладко грезила о завтрашнем дне и уже украдкой связала плат в узелки — было бы куда складывать славленые пироги.
— Батя, а мы к боярыне Марфе пойдем! — выдавала она отцу ребячьи тайны.
— Куды! На том конци живет! К Захарьиным походьте, любо ищо к кому!
— Не! Мы хотим к Марфе! — капризно протянула девочка, уверенная, что отец не откажет ей.
— Спи! К Марфе ей… «Госпожа Марфа» надоть говорить…
В Сочельник, под Рождество, девки гадали, лили воск и олово на воду, бегали в баню глядеть суженого, выкликали, пололи снег. У ворот окликали прохожих — какое имя скажет, так будут звать жениха. Олена Борецкая сама бегала на Волхово за свежей водой — сидели в нижней горнице с девками, смотрели в кольцо. Сыпали перстни в шапку, под песню вынимали — кому что придет.
Aудем перстни тресть.
Aудем песни петь.
Eим-лели!
Iы кому поем, Iы добра даем, Eим-лели!
Aй, чей перстенек.
Oого песенка, Eим-лели!
Eому выдастся.
Oому справдиться, Eим-лели!
Cалетел воробей Iа чужу сторону, Eим-лели!
A с чужой стороны Iн не вернетце, Eим-лели!
Aевушка, доставшая перстень, расстроилась — к разлуке. Оленке досталось еще хуже:
Iа гумно иду, Aо трубу трублю, Eим-лели!
A с гумна иду ? потрубливаю, Eим-лели!
Yто значит, горе горевать. Следующей зато достается близкое замужество:
Oодит кошечка Aа по лавочке, Eим-лели!
Aодит котика Aа за лапочки, Eим-лели!
N утра только что окончилась Христова заутреня, как на дворе Борецких уже раздался хор согласных мужских голосов:
Oристос рождается, славите, Oристос с небес, срящите, Oристос на земли, возноситеся.
Iойте Господеви, вся земля, E веселием воспойте людие, ?ко прославися!
Yто собрались свои мужики-холопы и парни-уличане. Окончив ирмос, тотчас начинают кондак:
Aева днесь пресущественного раждает, E земля вертеп-неприступному приносит, Aнгели с пастырьми славословят, Aолсви же со звездою путешествуют:
Iас бо ради родися отроча младо, Iревечный Бог!
Cа первыми славщиками последовали другие, там третьи, четвертые…
Из поварни Борецких славщикам решетами выносили пироги, подносили пиво. Сама боярыня спускалась на крыльцо, раздавала мелкие деньги.
Приходили старики и калики, парни и девки, артельные грузчики, свои холопы. Скоро обширную горницу наполнили дети:
— Баба Марфа, мы славить пришли! — ликуя, кричал Ванятка из толпы ребят, одетых кто как: кто во свое, по росту, ладное и дорогое, кто попроще, кто и совсем в тряпье и опорках. Бедные озирались по сторонам, разглядывали, раскрывая рты, великолепие боярской избы.
— Славьте, славьте!
Скрестив руки на груди и улыбаясь, Марфа слушала, как детские голоса старательно, хоть и не совсем складно, выводят ирмосы, а затем, переглянувшись и потолкав друг друга с юным восторгом, — древнюю поздравительную:
A и шел Дристун Aдоль по улице, Eим-лели!
A кому поем, A тому добро.
Eим-лели!
Iна сама раздала малышам козюли, печенные из крутого теста: олешек, всадников, коней и баранов с загнутыми рогами, птиц и те, свернутые, заплетенные кольцами витушки, в которых нетрудно было угадать проклятых не один раз языческих змеев. Оленка, Пиша и несколько баб из дворни помогали детям завязывать в платочки сладкие пряники, шаньги и медовые коврижки.
Один, маленький, впервые в боярском тереме, струсил, разревелся. Марфа подняла на руки, огладила по голове.
— Сопли-то распустил! — приняла платок, протянутый Пишей, утерла нос и зареванные глазки. — Как зовут-то тебя, добрый молодец, величают по изотчеству?
Мальчонка робко улыбнулся, потупился. Марфа сама уложила ему гостинцы в плат, перевязала получше:
— На, бежи! Да не робей вдругорядь!
С вечера второго дня уже заходили кудесы. Захлопали двери домов.
Косматые фигуры в вывороченных шубах, в бабьих сарафанах, кто козелью — с козьей головой на плечах, кто лесовиком, кто медведем. Тряпки машутся, хрюкающие голоса, пляшут. Ну, началось!
У Борецких ворота настежь. Одни, другие, третьи! Топот шагов по лестнице, стук в двери, слышно, как отряхают снег в сенях, облако морозного пара — и вваливаются новые. Одни других чуднее, толстые и тонкие, с рогами, хвостами и той еще украсотой, от которой девки закрываются и прыскают в рукава.
Оленка только забежит, схватит кусок пирога, на ходу опружит, обжигаясь, ковшик горячего сбитню — и опять вон из терема.
— Куды?! — окликнет Марфа.
— Мы кудесами!
— С кем-то?
— С Маней Есиповой да с Иришей Пенковой!
— Глядите там, парни изволочат!
— Ничо, Никита с нами!
А то явится со всею свитой домой. Смех, перешутки в задней горнице, и вот выходят: кто козой, кто толстой бабой — титки ниже пояса, кто бухарским купцом либо фрязином.
Федор от молодой жены и новорожденного тоже ушел кудесом. «Кого-то волочили, охальники; други ходят, как ходят, ну, снегом покидаютце, а Федор все не может по-людски. То задеретце с парнями, то девок задевать учнет — боярин!»
Маленькие кудеса забежали. Ну, то Ванятка, внук! Так и есть, по голосу признала, еще не умеет говорить-то по-годному.
— Ты в себя дыши-то, кудес!
Потом пришли хухляки с живым петухом. Девки сбежались. Петух, выскочив из коробьи, ошалело тряс гребнем, топотался по полу. Девки сыпали ему зерно — чье раньше будет клевать, та первее прочих замуж выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Ребенок был хороший, толстенький, веской — как на руки взять. Ему тотчас наняли кормилицу со стороны и приставили няньку из дворовых.
Марфа сама сильными бережными руками ловко запеленывала младенца. В лице у Борецкой появилась примиренная тихость. Баба, бабушка! Второй внучок уже, и оба пареньки. Между семейными заботами она, как всегда, успевала вести огромное хозяйство, принимала начавшие прибывать по первопутку санные обозы, следила за девками, что рукодельничали в девичьей, считала, меряла, сама принимала купцов и торговалась с ними, строила, заказывала образа для новой церкви в Березовце. Дмитрий был далеко, в трудах посадничьих и посольских, и мать не озабочивала его и в мужские дела сына пока не вмешивалась. Федора и того на время оставила в покое.
Ясно стало, что этой зимой войны не будет. Москве угрожала Орда, да и не простое это дело, собрать войска со всех земель, чтобы двинуть на Новгород. Посольство от короля Казимира еще не возвращалось, и ждали его не раньше Крещения. В трудах и заботах вседневных неприметно подкатило Рождество.
Светлое Рождество Христово — самый веселый праздник в году. Дети прыгают, не в силах дождаться, когда можно начинать славить, когда пойдут со звездой, а там игры, гаданья, ряженые — кудеса (или хухляки, или шилигины, кто уж как назовет).
— Баба, я славить пойду! — радовался Ванятка, снимая красные сапожки и разоболакиваясь на ночь. (В отсутствие Дмитрия Борецкая, к неудовольствию Капы, хозяйничала и на половине старшего сына.) — Пойдешь, пойдешь! Спати надоть! — усмехаясь, укладывала Марфа внука. («Весь в Митю! И тот такой же был настырный да нетерпеливый!») — Баба, а ты меня побуди! — бормотал Ванятка, укутанный шелковым одеялом, уже сонный, со смыкающимися глазками.
И так же, как этот наследник сотен деревень с крестьянами, рыбных ловищ, угодий, варниц, торговых пристаней, радовался, что завтра пойдет славить и получать в подарок аржаные пряники, так же и дочка Ивана, худенькая светлая девчушка в залатанном платьице, засыпая под вытертой овчинной шубой, сладко грезила о завтрашнем дне и уже украдкой связала плат в узелки — было бы куда складывать славленые пироги.
— Батя, а мы к боярыне Марфе пойдем! — выдавала она отцу ребячьи тайны.
— Куды! На том конци живет! К Захарьиным походьте, любо ищо к кому!
— Не! Мы хотим к Марфе! — капризно протянула девочка, уверенная, что отец не откажет ей.
— Спи! К Марфе ей… «Госпожа Марфа» надоть говорить…
В Сочельник, под Рождество, девки гадали, лили воск и олово на воду, бегали в баню глядеть суженого, выкликали, пололи снег. У ворот окликали прохожих — какое имя скажет, так будут звать жениха. Олена Борецкая сама бегала на Волхово за свежей водой — сидели в нижней горнице с девками, смотрели в кольцо. Сыпали перстни в шапку, под песню вынимали — кому что придет.
Aудем перстни тресть.
Aудем песни петь.
Eим-лели!
Iы кому поем, Iы добра даем, Eим-лели!
Aй, чей перстенек.
Oого песенка, Eим-лели!
Eому выдастся.
Oому справдиться, Eим-лели!
Cалетел воробей Iа чужу сторону, Eим-лели!
A с чужой стороны Iн не вернетце, Eим-лели!
Aевушка, доставшая перстень, расстроилась — к разлуке. Оленке досталось еще хуже:
Iа гумно иду, Aо трубу трублю, Eим-лели!
A с гумна иду ? потрубливаю, Eим-лели!
Yто значит, горе горевать. Следующей зато достается близкое замужество:
Oодит кошечка Aа по лавочке, Eим-лели!
Aодит котика Aа за лапочки, Eим-лели!
N утра только что окончилась Христова заутреня, как на дворе Борецких уже раздался хор согласных мужских голосов:
Oристос рождается, славите, Oристос с небес, срящите, Oристос на земли, возноситеся.
Iойте Господеви, вся земля, E веселием воспойте людие, ?ко прославися!
Yто собрались свои мужики-холопы и парни-уличане. Окончив ирмос, тотчас начинают кондак:
Aева днесь пресущественного раждает, E земля вертеп-неприступному приносит, Aнгели с пастырьми славословят, Aолсви же со звездою путешествуют:
Iас бо ради родися отроча младо, Iревечный Бог!
Cа первыми славщиками последовали другие, там третьи, четвертые…
Из поварни Борецких славщикам решетами выносили пироги, подносили пиво. Сама боярыня спускалась на крыльцо, раздавала мелкие деньги.
Приходили старики и калики, парни и девки, артельные грузчики, свои холопы. Скоро обширную горницу наполнили дети:
— Баба Марфа, мы славить пришли! — ликуя, кричал Ванятка из толпы ребят, одетых кто как: кто во свое, по росту, ладное и дорогое, кто попроще, кто и совсем в тряпье и опорках. Бедные озирались по сторонам, разглядывали, раскрывая рты, великолепие боярской избы.
— Славьте, славьте!
Скрестив руки на груди и улыбаясь, Марфа слушала, как детские голоса старательно, хоть и не совсем складно, выводят ирмосы, а затем, переглянувшись и потолкав друг друга с юным восторгом, — древнюю поздравительную:
A и шел Дристун Aдоль по улице, Eим-лели!
A кому поем, A тому добро.
Eим-лели!
Iна сама раздала малышам козюли, печенные из крутого теста: олешек, всадников, коней и баранов с загнутыми рогами, птиц и те, свернутые, заплетенные кольцами витушки, в которых нетрудно было угадать проклятых не один раз языческих змеев. Оленка, Пиша и несколько баб из дворни помогали детям завязывать в платочки сладкие пряники, шаньги и медовые коврижки.
Один, маленький, впервые в боярском тереме, струсил, разревелся. Марфа подняла на руки, огладила по голове.
— Сопли-то распустил! — приняла платок, протянутый Пишей, утерла нос и зареванные глазки. — Как зовут-то тебя, добрый молодец, величают по изотчеству?
Мальчонка робко улыбнулся, потупился. Марфа сама уложила ему гостинцы в плат, перевязала получше:
— На, бежи! Да не робей вдругорядь!
С вечера второго дня уже заходили кудесы. Захлопали двери домов.
Косматые фигуры в вывороченных шубах, в бабьих сарафанах, кто козелью — с козьей головой на плечах, кто лесовиком, кто медведем. Тряпки машутся, хрюкающие голоса, пляшут. Ну, началось!
У Борецких ворота настежь. Одни, другие, третьи! Топот шагов по лестнице, стук в двери, слышно, как отряхают снег в сенях, облако морозного пара — и вваливаются новые. Одни других чуднее, толстые и тонкие, с рогами, хвостами и той еще украсотой, от которой девки закрываются и прыскают в рукава.
Оленка только забежит, схватит кусок пирога, на ходу опружит, обжигаясь, ковшик горячего сбитню — и опять вон из терема.
— Куды?! — окликнет Марфа.
— Мы кудесами!
— С кем-то?
— С Маней Есиповой да с Иришей Пенковой!
— Глядите там, парни изволочат!
— Ничо, Никита с нами!
А то явится со всею свитой домой. Смех, перешутки в задней горнице, и вот выходят: кто козой, кто толстой бабой — титки ниже пояса, кто бухарским купцом либо фрязином.
Федор от молодой жены и новорожденного тоже ушел кудесом. «Кого-то волочили, охальники; други ходят, как ходят, ну, снегом покидаютце, а Федор все не может по-людски. То задеретце с парнями, то девок задевать учнет — боярин!»
Маленькие кудеса забежали. Ну, то Ванятка, внук! Так и есть, по голосу признала, еще не умеет говорить-то по-годному.
— Ты в себя дыши-то, кудес!
Потом пришли хухляки с живым петухом. Девки сбежались. Петух, выскочив из коробьи, ошалело тряс гребнем, топотался по полу. Девки сыпали ему зерно — чье раньше будет клевать, та первее прочих замуж выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135