Заметив на его лице удивленное выражение, я добавила своим самым высокомерным тоном:
-- Как это тебе пришло в голову, что я к тебе привяжусь?
Он не покраснел, как я ожидала. Он хлопнул себя по коленям и стал неудержимо хохотать, словно ничего смешнее в своей жизни не слышал. И к моему полнейшему изумлению, стал толкать меня в бок, как будто я была ребенком.
Опасаясь, что рассмеюсь -- я боялась щекотки, -- я возмущенно взвизгнула:
-- Как ты смеешь ко мне прикасаться!
Я вскочила, собираясь уйти. Меня трясло. А затем я поразила себя тем, что снова села.
Видя, что он готов опять начать толкать меня в ребра, я сжала руки в кулаки и выставила их перед собой:
-- Если ты еще раз меня коснешься, я разобью тебе нос, -предупредила я его.
Абсолютно не обратив внимания на мои угрозы, он откинулся на спинку скамейки, запрокинул голову и закрыл глаза. Смеялся он весело, глубоким фыркающим смехом, от которого вздрагивало все его тело.
-- Ты типичная немка, которая росла в окружении мулатов, -- сказал он, повернувшись в мою сторону.
-- Откуда ты знаешь, что я немка? Я никогда тебе этого не говорила, -- сказала я дрожащим голосом, хотя мне очень хотелось, чтобы он звучал слегка угрожающе.
-- Я понял, что ты немка, еще в нашу первую встречу, -сказал он. -- Ты подтвердила это, когда соврала, что ты -шведка. Только немцы, рожденные в Новом Свете после Второй Мировой войны, могут так врать. То есть, если они живут в Соединенных Штатах, разумеется.
И хотя я не собиралась с ним соглашаться, он был прав. Я всегда ощущала, как в отношении ко мне у людей появлялась враждебность, стоило им узнать, что мои родители -- немцы. В их глазах это автоматически делало нас нацистами. И даже когда я говорила, что мои родители были идеалистами, все равно ничего не менялось. Конечно, я вынуждена признать, что как и всякие добропорядочные немцы, они верили, что их нация лучше по самой своей природе, но в общем-то у них было доброе сердце, и всю свою жизнь они были вне политики.
-- Все что мне остается, -- это согласиться с тобой, -заметила я ядовито. -- Ты увидел светлые волосы, голубые глаза, скуластое лицо, все, что по твоему мнению отличает шведов. Не слишком у тебя богатое воображение, правда? -- я двинулась в наступление. -- А зачем тебе самому понадобилось врать, если только ты не бесстыдный лгун по натуре? -- продолжала я, помимо своей воли повышая голос. Постучав указательным пальцем по его запястью, я добавила с издевкой:
-- Джо Кортез, а?
-- А твое настоящее имя -- Кристина Гебауэр? -- выпалил он в ответ, подражая моей одиозной интонации.
-- Кармен Гебауэр! -- крикнула я, задетая тем, что он неправильно запомнил имя. Затем, смущенная своей вспышкой, я принялась хаотически защищаться. Через пару минут, сообразив, что сама не знаю, что говорю, я резко остановилась и призналась, что я и вправду немка, а Кармен Гебауэр -- это имя подруги детства.
-- Мне это нравится, -- сказал он мягко, на его губах играла сдержанная улыбка.
Имел он в виду мою ложь или мое признание, я понять не смогла. Его глаза до краев были полны добротой и лукавством. Мягким, полным задумчивости голосом он принялся рассказывать мне историю своей детской подружки Фабиолы Кунз.
Озадаченная его реакцией, я отвернулась и стала смотреть на стоящий поблизости платан и сосны позади него. Затем, желая скрыть свой интерес к его рассказу, я стала заниматься своими ногтями -- поджимать обрамляющую их кожицу и сдирать лак, методично и задумчиво.
История Фабиолы Кунз была столь похожа на мою собственную жизнь, что через несколько минут я забыла все свое наигранное безразличие и стала внимательно слушать. Я подозревала, что историю он выдумал, но вместе с тем должна была признать, что он выдавал подробности, которые может знать лишь дочь немцев в Новом Свете.
Фабиола якобы до смерти боялась темнокожих латиноамериканских мальчиков, однако она точно так же боялась немцев. Латиноамериканцы пугали ее своей безответственностью, немцы -- своей предсказуемостью.
Мне пришлось сдерживаться, чтобы не расхохотаться, когда он описывал сцены, имевшие место в обед по воскресеньям в доме Фабиолы, когда два десятка немцев усаживались вокруг превосходно сервированного стола -- там был лучший фарфор, серебро и хрусталь -- и ей приходилось слушать два десятка монологов, которые играли роль беседы.
По мере того, как он продолжал выдавать специфические детали этих воскресных обедов, мне становилось все более и более не по себе: здесь был отец Фабиолы, который запрещал в доме политические споры, вместе с тем навязчиво старался их разжигать, выискивая окольные пути, чтобы отпускать пошлые шуточки в адрес католических священников. Или вечный страх ее матери: ее изысканный фарфор попал в руки этих неуклюжих олухов.
Его слова были сигналом, на который я подсознательно отвечала. Передо мной словно кадры на экране стали развертываться сцены воскресных обедов из моей жизни.
Я превратилась в сплошной пучок нервов. Мне хотелось выйти из себя и побить его, если бы только я знала как. Мне хотелось ненавидеть этого человека, но я не могла. Я жаждала мести, извинений, но от него их добиться было невозможно. Я хотела иметь над ним власть. Мне хотелось, чтобы он в меня влюбился, чтобы я могла его отвергнуть.
Пристыженная своими незрелыми чувствами, я сделала огромное усилие с целью собраться. Сделав вид, что мне скучно, я наклонилась к нему и спросила:
-- А почему ты соврал о своем имени?
-- Я не врал, -- произнес он. -- Это мое имя. У меня несколько имен. У магов для разных случаев есть разные имена.
-- Как удобно! -- воскликнула я саркастически.
-- Очень удобно, -- эхом подтвердил он и едва заметно подмигнул, что еще больше вывело меня из себя.
И тут он сделал нечто совершенно странное и неожиданное. Он обнял меня. В этом объятии не было никаких сексуальных примесей. Это был простой добрый спокойный жест ребенка, который желает утешить своего друга. Его касание успокоило меня столь полно, что я начала бесконтрольно рыдать.
-- Я такое дерьмо, -- всхлипнула я. -- Я хотела взять над тобой верх, и посмотри теперь на меня. Я в твоих объятиях.
Я уже было собиралась добавить, что пребывать в его объятиях мне нравится, как вдруг меня наполнил всплеск энергии. Словно очнувшись ото сна, я оттолкнула его.
-- Оставь меня, -- прошипела я и бросилась прочь.
Я слышала, как он задыхается от смеха, но это меня ничуть не беспокоило; мой всплеск внезапно рассеялся. Я остановилась, словно вкопанная, я вся дрожала, но была не в силах уйти прочь. А затем, словно меня притянуло огромной резиновой лентой, я вернулась на скамейку.
-- Не расстраивайся, -- сказал он добродушно.
Казалось, он точно знает, что это было такое, что притянуло меня назад к скамейке. Он похлопал меня по спине, как хлопают детей после еды.
-- Не ты и не я это делаем, -- пояснил он. -- Нечто вне нас двоих совершает над нами действия. Это действует на меня долгое время. Я к этому уже привык. Но я не могу понять, почему это действует и на тебя. Не спрашивай меня, что это, -- сказал он, предвосхищая мой вопрос. -- Я не смогу тебе этого объяснить.
Я все равно не собиралась его ни о чем спрашивать. Мой ум перестал работать. У меня было совершенно такое же ощущение, как если бы я спала, и мне снилось, что я разговариваю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88