Ведь не исключено, что постоянно выдвигавшееся обвинение могло оказаться справедливым в отдельных случаях. К тому же никому из тогдашних политиков не было предъявлено таких конкретных улик, как Эберу. Другой вопрос, было ли все же обвинение достаточно обоснованным.
Чтобы приблизиться к истине, надо в полной мере учитывать «человеческий фактор». Никто из революционных деятелей не имел революционного прошлого до взятия Бастилии. Они были, конечно, сторонниками идей Просвещения, но оно было революционным только в потенции, а его идеологи, как правило, возлагали свои надежды на просвещенного монарха, и те из них, кто дожил до 1789 г., за очень немногими исключениями, не приняли революцию. В начале революции будущие якобинцы были конституционными монархистами. Республика многим из них рисовалась аристократическим учреждением, образцом чего были Древний Рим, итальянские торговые республики, вроде Венеции, или шляхетская Речь Посполита. Жирондистам представлялось, что плебейские выступления губят свободу, ведут к «анархии», прокладывая тем самым путь к восстановлению абсолютизма или к личной диктатуре одного или нескольких честолюбивых демагогов типа древнеримских триумвиров. Позднее гибель собственной партии казалась и жирондистам, и дантонистам, и робеспьеристам равносильной гибели республики и свободы. Жирондисты в победе якобинцев видели не только угрозу собственности, но и покушение на основы нового гражданского общества. Для борьбы против якобинцев оправдан даже союз со вчерашними противниками — сторонниками восстановления монархии.
Хотя в годы революции огромные массы французов порвали с монархическими иллюзиями и подтвердили делом свою преданность республике, однако для определенной части народа монархические иллюзии отнюдь не ушли в прошлое, причем не только в Вандее и других департаментах, где контрреволюционное движение приняло широкий размах. Напомним, что позиции католической церкви оставались крепкими во многих районах Франции и ее влияние было полностью употреблено в пользу роялистов. Не забудем, что особенно важно, что роялистские настроения даже усилились среди значительной части буржуазии, считавшей восстановление монархии гарантией против «санкюлотских эксцессов». Вспомним, что в октябре 1795 г. значительная часть буржуазных кварталов Парижа выступила под роялистским знаменем против Конвента, что в 1797 г. роялисты, казалось, были близки к овладению властью парламентским путем. В 1793 г. не только Болото Конвента, но и три четверти жирондистов были роялистами.
Разногласия между конституционными и «чистыми» монархистами имели глубокие корни. Эмигранты и их единомышленники строили планы беспощадной расправы с «цареубийцами», восстановления сословного строя, абсолютизма, всех институтов феодально-абсолютистского режима. При этом многие из них не скупились на угрозы, вроде пожелания графа Утремона, чтобы повесили всех тех, кто остался в живых из членов Учредительного собрания. Другие считали, что лица, купившие имущество духовенства, должны быть расстреляны.
Тем самым эмигрантские круги толкали в ряды своих противников подавляющую часть собственнической Франции, не только политических вождей новой буржуазии, таких как бывшие якобинцы Баррас, Фрерон, Тальен, но и тех представителей старой денежной и торгово-промышленной буржуазии, от лица которых как раз выступало большинство членов Учредительного собрания и Болото в Конвенте.
По мере углубления революции в лагерь ее противников переходили различные фракции буржуазии, представленные на политической арене первоначально партиями фейянов и жирондистов. Хотя эти партии потерпели поражение в борьбе, включая вооруженную (в 1793 г.), и фактически сошли со сцены, их социальная база не исчезла и дала потенциальную опору противникам революционного правительства, дантонистам, формировавшемуся блоку будущих термидорианцев. Все же слои собственнической Франции, рассматривая вопрос о формах своей будущей власти, не могли не взвешивать вопроса о том, насколько реставрация монархии могла бы способствовать стабилизации их господства. Однако в любом случае для них была неприемлема такая реставрация, которая включала бы полное восстановление старого режима, возвращение дворянству и духовенству их земель и привилегий, отмену всех тех основ нового буржуазного правопорядка, которые возникли в революционные годы. Поэтому исключалась возможность соглашения с находившимися в эмиграции братьями Людовика XVI — графом Прованским и графом д'Артуа. Ведь они требовали безоговорочного восстановления абсолютизма, всего старого строя и вдобавок сурового наказания «цареубийц», то есть депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля, среди которых было большинство руководителей контрреволюционного переворота 9 термидора, и находившихся у власти после этого переворота на протяжении последующих пяти с лишним лет — до установления диктатуры Наполеона Бонапарта. В этих условиях реальная возможность осуществления планов реставрации — так по крайней мере казалось многим политическим деятелям — появится, только если будет восстановлена конституционная монархия, санкционирующая главные итоги революции, выгодные буржуазии. А такая частичная реставрация была мыслима только при возведении на престол малолетнего дофина — к тому же в глазах всех монархистов единственного законного претендента на трон — и учреждении регентства, которое состояло бы из политиков, всеми своими корнями связанных с Францией и являвшихся гарантами сохранения новых порядков, рожденных революцией. Немало честолюбцев связывало с такой возможностью и планы личного возвышения. Конституционные монархисты, отмечает Матьез, «мечтали о национальной династии с молодым дофином, который перейдет из Тампля в Тюильри, не приведя с собой эмигрантов и иностранцев». Правление Людовика XVII в представлении значительного числа политиков имело бы то преимущество, что фактическая власть при малолетнем короле должна была принадлежать регенту или регентам. Вместе с тем дофин был бы изолирован от роялистов, и возведение его на престол могло нисколько не сопровождаться перечеркиванием основных социальных завоеваний революции и, в частности, возвращением эмигрантам конфискованных у них владений. Иными словами, в рамках такого правления могло быть осуществлено то, что позднее было проделано режимом империи, — закрепление тех итогов революции, которые были выгодны буржуазии и собственническому крестьянству. Признанный идеолог левого крыла якобинцев Эбер писал в э 180 «Пер Дюшен»: «В сознании роялистов и умеренных король не умирает никогда. Он в Тампле, они могут захватить этот призрак, и именно вокруг него они сплачиваются».
Указанные обстоятельства должны были занимать мысли и руководителей различных фракций монтаньяров, столкнувшихся в ожесточенной схватке. Революционный процесс начал явно буксовать, когда в обстановке напряженной борьбы внутри якобинского блока перспективы его дальнейшего развития стали явно туманными. Серьезные политики не могли не думать о будущем, и их публичные заявления были нередко в большой мере продиктованы сложившейся ситуацией, пропагандистскими задачами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257
Чтобы приблизиться к истине, надо в полной мере учитывать «человеческий фактор». Никто из революционных деятелей не имел революционного прошлого до взятия Бастилии. Они были, конечно, сторонниками идей Просвещения, но оно было революционным только в потенции, а его идеологи, как правило, возлагали свои надежды на просвещенного монарха, и те из них, кто дожил до 1789 г., за очень немногими исключениями, не приняли революцию. В начале революции будущие якобинцы были конституционными монархистами. Республика многим из них рисовалась аристократическим учреждением, образцом чего были Древний Рим, итальянские торговые республики, вроде Венеции, или шляхетская Речь Посполита. Жирондистам представлялось, что плебейские выступления губят свободу, ведут к «анархии», прокладывая тем самым путь к восстановлению абсолютизма или к личной диктатуре одного или нескольких честолюбивых демагогов типа древнеримских триумвиров. Позднее гибель собственной партии казалась и жирондистам, и дантонистам, и робеспьеристам равносильной гибели республики и свободы. Жирондисты в победе якобинцев видели не только угрозу собственности, но и покушение на основы нового гражданского общества. Для борьбы против якобинцев оправдан даже союз со вчерашними противниками — сторонниками восстановления монархии.
Хотя в годы революции огромные массы французов порвали с монархическими иллюзиями и подтвердили делом свою преданность республике, однако для определенной части народа монархические иллюзии отнюдь не ушли в прошлое, причем не только в Вандее и других департаментах, где контрреволюционное движение приняло широкий размах. Напомним, что позиции католической церкви оставались крепкими во многих районах Франции и ее влияние было полностью употреблено в пользу роялистов. Не забудем, что особенно важно, что роялистские настроения даже усилились среди значительной части буржуазии, считавшей восстановление монархии гарантией против «санкюлотских эксцессов». Вспомним, что в октябре 1795 г. значительная часть буржуазных кварталов Парижа выступила под роялистским знаменем против Конвента, что в 1797 г. роялисты, казалось, были близки к овладению властью парламентским путем. В 1793 г. не только Болото Конвента, но и три четверти жирондистов были роялистами.
Разногласия между конституционными и «чистыми» монархистами имели глубокие корни. Эмигранты и их единомышленники строили планы беспощадной расправы с «цареубийцами», восстановления сословного строя, абсолютизма, всех институтов феодально-абсолютистского режима. При этом многие из них не скупились на угрозы, вроде пожелания графа Утремона, чтобы повесили всех тех, кто остался в живых из членов Учредительного собрания. Другие считали, что лица, купившие имущество духовенства, должны быть расстреляны.
Тем самым эмигрантские круги толкали в ряды своих противников подавляющую часть собственнической Франции, не только политических вождей новой буржуазии, таких как бывшие якобинцы Баррас, Фрерон, Тальен, но и тех представителей старой денежной и торгово-промышленной буржуазии, от лица которых как раз выступало большинство членов Учредительного собрания и Болото в Конвенте.
По мере углубления революции в лагерь ее противников переходили различные фракции буржуазии, представленные на политической арене первоначально партиями фейянов и жирондистов. Хотя эти партии потерпели поражение в борьбе, включая вооруженную (в 1793 г.), и фактически сошли со сцены, их социальная база не исчезла и дала потенциальную опору противникам революционного правительства, дантонистам, формировавшемуся блоку будущих термидорианцев. Все же слои собственнической Франции, рассматривая вопрос о формах своей будущей власти, не могли не взвешивать вопроса о том, насколько реставрация монархии могла бы способствовать стабилизации их господства. Однако в любом случае для них была неприемлема такая реставрация, которая включала бы полное восстановление старого режима, возвращение дворянству и духовенству их земель и привилегий, отмену всех тех основ нового буржуазного правопорядка, которые возникли в революционные годы. Поэтому исключалась возможность соглашения с находившимися в эмиграции братьями Людовика XVI — графом Прованским и графом д'Артуа. Ведь они требовали безоговорочного восстановления абсолютизма, всего старого строя и вдобавок сурового наказания «цареубийц», то есть депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля, среди которых было большинство руководителей контрреволюционного переворота 9 термидора, и находившихся у власти после этого переворота на протяжении последующих пяти с лишним лет — до установления диктатуры Наполеона Бонапарта. В этих условиях реальная возможность осуществления планов реставрации — так по крайней мере казалось многим политическим деятелям — появится, только если будет восстановлена конституционная монархия, санкционирующая главные итоги революции, выгодные буржуазии. А такая частичная реставрация была мыслима только при возведении на престол малолетнего дофина — к тому же в глазах всех монархистов единственного законного претендента на трон — и учреждении регентства, которое состояло бы из политиков, всеми своими корнями связанных с Францией и являвшихся гарантами сохранения новых порядков, рожденных революцией. Немало честолюбцев связывало с такой возможностью и планы личного возвышения. Конституционные монархисты, отмечает Матьез, «мечтали о национальной династии с молодым дофином, который перейдет из Тампля в Тюильри, не приведя с собой эмигрантов и иностранцев». Правление Людовика XVII в представлении значительного числа политиков имело бы то преимущество, что фактическая власть при малолетнем короле должна была принадлежать регенту или регентам. Вместе с тем дофин был бы изолирован от роялистов, и возведение его на престол могло нисколько не сопровождаться перечеркиванием основных социальных завоеваний революции и, в частности, возвращением эмигрантам конфискованных у них владений. Иными словами, в рамках такого правления могло быть осуществлено то, что позднее было проделано режимом империи, — закрепление тех итогов революции, которые были выгодны буржуазии и собственническому крестьянству. Признанный идеолог левого крыла якобинцев Эбер писал в э 180 «Пер Дюшен»: «В сознании роялистов и умеренных король не умирает никогда. Он в Тампле, они могут захватить этот призрак, и именно вокруг него они сплачиваются».
Указанные обстоятельства должны были занимать мысли и руководителей различных фракций монтаньяров, столкнувшихся в ожесточенной схватке. Революционный процесс начал явно буксовать, когда в обстановке напряженной борьбы внутри якобинского блока перспективы его дальнейшего развития стали явно туманными. Серьезные политики не могли не думать о будущем, и их публичные заявления были нередко в большой мере продиктованы сложившейся ситуацией, пропагандистскими задачами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257