Я его не возвращал. Они, наверное, поменяли замок после окончания работ.
– Они его не меняли.
Возникла пауза, в продолжении которой Курский рассматривал свою шляпу. Йогурту вдруг стало скучно.
– Ну я пойду? – сказал он. – Я вам еще нужен?
– Спасибо, вы мне очень помогли. Не смею вас дольше задерживать, я и так отнял у вас слишком много времени.
Курский подал Йогурту руку, и молодой человек ушел, оставив старого следователя одного в разрушенной квартире. Старик еще некоторое время вертел в руках репродукцию с изображением головы Олоферна, потом аккуратно убрал репродукцию в папку и тоже покинул квартиру. На следующее утро Йогурт проснулся совершенно больным, впрочем, это было не утро – дело подходило к четырем часам дня. Он проспал часов пятнадцать. Снились ему отвратительные кошмары, что и не странно после таких событий.
Несмотря на долгий сон, он ощущал себя руиной, и эта руина не собиралась вставать со своего дивана.
Он лежал одетый, под одеялом, в темную старую квартиру скудно сочился свет сквозь пыльные зеленые шторы. Все тело болело и ломило, голова казалась тяжелой, как пушечное ядро. Его девушка, Лена Шведова, была в отъезде, в Швеции (бывают такие глупые совпадения), она там отдыхала с родителями, и Женя не знал, когда она вернется.
Ему стало ясно, что во «Флорз» он больше не пойдет – и не только сегодня, из-за болезни, но вообще никогда. Решение бросить работу явилось перед ним во всей своей несомненности, и это решение – абсолютно твердое и отчетливое – принесло ему облегчение.
Сил не нашлось, чтобы дойти до кухни, но все же хотелось чаю. К счастью, электрический чайник стоял рядом на полу, тут же стояли чашки, пачка с чаем. Йогурт дотянулся до чайника – тот был почти полный – и нажал на кнопку: кнопка засветилась красным светом, вскоре зашелестела вскипающая вода… Сделав глоток горячего чая, Йогурт откинулся на подушку – вот так он теперь и будет жить, думалось ему: потаенно, в глубоком анабиозе, в той застылости, в какую впадают животные во время зимней спячки. Но его спячка не ограничится зимой, она обнимет все месяцы года…
Endless hibernation. Endless… К своим двадца ти пяти годам он повидал мир, и мир ему не понравился. Ему вспомнилось стихотворение «Не понравилось нигде», недавно прочитанное в одном журнале:
Он объездил целый мир
Видел Конго и Памир,
Видел Перу и Вьетнам
Видел сотню разных стран…
Возвращается к себе:
Не понравилось нигде.
В Небраске неброско
В Анголе голо
В Гане погано
В Гвиане говняно
В России морось
В Париже жижа
В Аризоне зона
Гваделупа – залупа
В Житомире жид помер
В Кракове крякают
В Сракове сракают
В Бордо бурда
В Польше пошло
В Бресте пресно
В Ниде гниды
В Ницце фрицы
На Канарах нары
Лондон – гондон
В Китае кидали
В Непале напали
В Стамбуле обули
В Кабуле надули
В Загребе загребли
В Дели раздели
В Назрани насрали
В Портсмуте смутно
В Плимуте мутно
В Шанхае хай
В Индии прохиндеи
В Иране раны
В Ираке драки
В Газе газы
В Грозном грозно
В Грязном грязно
В Ливерпуле – ливер, пули…
Европа – жопа
Турки – урки
Унесите, унесите
Карту мира! И сожгите.
Бросьте глобус за окно.
Разобьется? Все равно.
Я ра-зо-ча-ро-вался в мире
Буду жить в своей квартире.
– Буду жить в своей квартире! Буду жить в своей квартире! – шептал Йогурт, как заклинание, и трогал кончиками пальцев маленькую, парадоксальную улыбочку, расплывающуюся по его лицу. Но тут же улыбочка эта исчезала, белое лицо каменело, голова тяжело опускалась на подушку, и казалось, здесь лежит античная статуя, глядя неподвижными тяжелыми глазами на грязную комнату. Он, профессиональный дизайнер по интерьерам, ничего не прибавил от себя в этой квартире.
Все здесь осталось таким, каким было при покойной бабушке, только еще больше обветшало и состарилось под слоем молодежной мишуры: разбросанных ярких журналов, маек, модных рубашек, видеокассет, технических гаджетов и прочего.
Йогурт лежал несколько часов, потом ему захотелось есть. Он с трудом встал, прошел, шатаясь, на кухню и открыл холодильник. Там (еще одно глупое совпадение) стоял лишь одинокий стаканчик йогурта. Хозяин квартиры вернулся с этим стаканчиком на диван, тяжело упал в слои пледов и стал есть йогурт старинной серебряной ложкой.
И как всегда, ему казалось, что он ест свою собственную душу или свой мозг – кисло-сладкий, с фруктовыми вкраплениями…
– Это не йогурт. Это йогурд, – сказал он сам себе, – и я больше не Йогурт, я – Йогурд. Я меняю последнюю букву своего имени! – и он схватил авторучку и стал лихорадочно подписываться на разбросанных везде листках бумаги, на упаковке чая, на обложках журналов и книг – Йогурд, Йогурд, Йогурд…
Изменение имени вдохновило его. Куда делась античная статуя! Его глаза горели, он исписал своим новым именем скатерть, стены, корешки книг… И, наконец, изможденный, он выронил авторучку из своих вновь похолодевших пальцев и снова упал на диван, восхищенно глядя на дело своих рук. Обежав глазами все свои подписи, разбежавшиеся вокруг него по предметам и поверхностям, он наконец громко произнес:
– Другой. Я – Другой.
Так звучало его новое имя, если прочитать его наоборот.!
(Продолжение данного рассказа, возможно, следует.)
2005
АБСТРАКТНЫЕ ВОЙНЫ
Летят два квадрата…
Казимир Малевич
Клином красным бей белых…
Эль Лисицкий
Я с детства не любил овал,
Я с детства просто убивал.
Стишок 60-х годов XXв.

Нашему времени не хватает абстракций – везде сплошная конкретика, да и та по большей части – обман.
Но так было не всегда. И так будет не всегда.
Стоит лишь совершить то, что несколько скороспело называют «просчитыванием ситуации на несколько ходов вперед», как становится ясно, что абстракции не просто вернутся – они вернутся в такой силе, они возьмут столь потрясающий реванш, что все конкретное попрячется по щелям, и там станет жить своей, то ли криминальной, то ли партизанской жизнью. Что же касается развернутых, больших, «общепризнанных» пространств, то они целиком будут предоставлены для осуществления того, что мы называем «супрематической утопией» (в наши дни триумфа конкретного эта утопия воспринимается как разновидность дизайна), но в утопленные глубоко в будущем годы слово «супрематический», возможно, и позабудется, останется лишь свободное саморазворачивание отвлеченных идей и абстрактных фигур, постоянно «шлифующих» себя, доводящих себя до абсолютно завершенного, идеального состояния.
Тогда-то и вспыхнут так называемые «Абстрактные войны» – ведь если происходит свободное саморазворачивание чего-то в пространстве, то это саморазворачивание вполне может натолкнуться на саморазворачивание чего-то другого.
Это утверждение, признаемся, попахивает Временами Конкретного, с их страшными, ограниченными мирами, с их теснотой, с их постоянной борьбой за усеченные и раздробленные пространства.
В Абстрактную эпоху в таком утверждении не содержится ничего обязательного, ничего неизбежного (в отличие от Конкретных Веков), такое столкновение будет лишь возможностью, но мы знаем, что такая возможность осуществится по крайней мере три раза – во время Трех Абстрактных Войн: Первой, Второй и Третьей.
Первая Абстрактная Война разразится приблизительно в 4083 году по Человеческому Летоисчислению (людей тогда уже, конечно, не будет, но Человеческое Летоисчисление сохранится в качестве одного из возможных регистров Абстрактного Времени).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49