Опять-таки задача здесь только поставлена, – задача почетная и огромная. Ее разрешение по плечу лишь бурному взрыву культурно-национального творчества, целой культурной эпохе, новому Ренессансу. Однако он должен сопровождаться или, вернее, предваряться приливом государственного созидания, политического цветения. Этим приливом и стремится стать в первую очередь и непосредственно – фашизм.
Он хочет воплотить в жизнь основы новой государственности, в корне преобразовать существующее демократическое государство. Фашизм пронизан пафосом антилиберальным и антидемократическим. Пожалуй, именно здесь наиболее существенная и устойчивая его черта, его острие, его «изюминка».
Правда, в 1919 году он выступал на парламентских выборах с ультра-демократической программой. Но это обстоятельство не мешало Муссолини одновременно держать за пазухой камень против формально-демократического государства. Очевидно, он был бы не прочь «овладеть демократией» для ее упразднения, – по стопам Ленина, в течение чуть ли не всего 1917 года выступавшего защитником идеи Учредительного Собрания и добивавшегося победы большевиков на выборах в него.
«Марксизм – не догма, а руководство к действию» – пояснял при этом свою тактику вождь русской революции. «Фашизм – не музей догм и бессмертных принципов» – вторит ему из Рима его ученик и враг.
Еще будучи социалистом грядущий диктатор Италии заявлял себя яростным противником и обличителем демократического строя. В своей борьбе с реформистами он беспощадно бичевал пороки и язвы парламентаризма. Он опирался при этом на революционный синдикализм, на Сореля, на «левую» критику буржуазно-парламентских порядков. Его психика органически не принимала либерализма. Про него справедливо утверждают, что он мог быть чем угодно, – коммунистом, католиком, ницшеанцем, – но только не либералом.
«Качество для нас важнее количества, – писал он в те времена на страницах провинциального социалистического листка „La lotta di classe“. – Отборное меньшинство, полное крепкой веры и знающее свою цель, нам дороже кроткого, терпеливого стада, покорного пастуху и разбегающегося при первом волчьем крике. Выборы – лишь средство, эпизод в борьбе, на которую мы тратим все наши силы, и вовсе не ради только выполнения избирательных обещаний».
В 1915, уйдя от социалистов и ратуя за военную интервенцию Италии, он не жалеет слов для обличения демократического парламента. «Что касается меня – заявляет он в одном из тогдашних своих выступлений, – то я все тверже убеждаюсь, что для блага Италии полезно было бы расстрелять дюжину депутатов, а также сослать на каторгу хотя бы несколько экс-министров. Я все более утверждаюсь в мысли, что парламент в Италии – это чумная язва, отравляющая кровь нации. Необходимо вырезать ее».
В 1919, став фашистом, он продолжает по отношению к «великим принципам 1789», в основном, ту же линию: критика, отрицание, борьба. И самый язык его, в общем, тот же, явственно отдающий Сорелем: «с 1876 года – пишет он в „Popolo“ 20 марта 1919 – Италией правит шайка адвокатов, услужающая меняющимся и своеобразным группам спекулянтов. Это – профессионалы парламентской политики, не опирающиеся ни на какой прочный класс нации, ни на земледельцев, ни на индивидуалистический капитализм, но сохраняющее равновесие, опираясь сегодня на одного, завтра на другого. Эта шайка лишена глубоких инстинктов и наделена лишь неизменною сноровкой эксплуатировать – путем лукавства, лжи, а также специального искусства, именуемого демагогией – народные инстинкты. Это ей позволяет держаться за власть».
Позднее, в годы жестокой и непосредственной борьбы с красной революцией, фашизм уже не может довольствоваться лишь критикой либерально-демократических установлений, а принужден решительно противопоставить им сое собственное понимание государственной власти. Бессилие демократического правительства перед лицом революции заставляет Муссолини перейти к прямому действию в практической политике и к обоснованию национальной диктатуры в области политической идеологии. «Я никогда не говорил, пишет он летом 1921, – что период широчайшей свободы, величайшей выборной демократии уже близок. Возможно, что грядущие десятилетия увидят бесславный конец всех демократических завоеваний. От правления многих и всех, – предельный идеал демократии, – вероятно, вернутся к власти немногих и одного. В экономике опыт управления многих и всех – уже провалился: в России ныне возвратились к диктатору завода. Политика не замедлит последовать за экономикой. Мне представляются туманными судьбы всеобщего голосования и пропорциональных добавлений к нему. Скоро они станут строй игрушкой. Быть может, люди еще почувствуют острую тоску по диктатуре».
В феврале 1922 он высказывается на этот счет уже более уверенно и категорично. «Мировая войны, – говорит он, – эта война демократии par excellnce, долженствовавшая реализовать для наций и классов бессмертные демократические принципы, на самом деле открывает собою эру антидемократии. XIX век был преисполнен лозунгом все, этим боевым кличем демократии. Теперь настало время сказать: немногие и избранные! Жизнь возвращается к индивидууму… Тысяча признаков свидетельствует, что нынешнее столетие является не продолжением минувшего, а его антитезой».
По мере развития борьбы за власть и усиления фашизма антидемократическая его направленность становится все более заостренной. В политике дня ему приходится воевать сразу на два фронта: против неуклонно слабеющей левой революции и против римского парламентарного правительства, тоже достаточно бессильного, беспомощно качающегося из стороны в сторону. Когда в 1922 году кабинет Факта объявил 1 мая национальным праздником, фашистские «Иерархия» и «Попола» отозвались на это мероприятие вызывающей, гневной и до оскорбительности ясной статьей. «Высшей целью фашизма – значилось в ней – является разрушение либерального государства. Правительственная система, подобная нынешней, покоящаяся лишь исключительно на компромиссе, на золотой середине, на ухищрениях, – уже осуждена историей. Либо рукою внешнего врага либо внутренним восстанием с итальянской демократией будет покончено. Патриотизм настаивает на втором варианте».
Ссылаясь на благо самого народа, фашисты атакуют демократический строй. «Необходимо, – твердит Муссолини, – разрушить алтари, воздвигнутые демосу, ее величеству массе, но это не значит. что не следует заботиться об ее благосостоянии».
Уже после переворота, достигнув высшей власти, вождь победоносного фашизма счел нужным возвратиться к той же теме в специальной статье, напечатанной в «Иерархии» весною 1923 года. Там он развенчивает идеал свободы и противопоставляет ему новые ценности. В торжестве фашистской диктатуры он усматривает не случай, не временное стечение обстоятельств, не печальную и преходящую необходимость, а вещий знак новой исторической эпохи, значительной и неотвратимой.
«Либерализм – пишет Муссолини в этой нашумевшей статье – не есть последнее слово, окончательная формулировка искусства управлять. Либерализм – метод 19 века, характеризующегося двумя основными явлениями: развитием капитализма и утверждением чувства национальности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52