Если и раньше Святой Отец, считаясь с паствой итальянских католиков, меньше всего склонен был превращаться в «придворного капеллана савойского дома», то захочет ли он теперь стать кардиналом ликторского пучка? Фашизм после своей победы пошел очень далеко навстречу Ватикану, ввел религиозную идеологию глубоко себе в кровь (идеи Джентиле), и естественно даже задать вопрос, не грозит ли ему эта тактика органическим «перерождением тканей». Что касается Святейшего Престола, то неторопливо, осторожно и независимо ведет он, по обыкновению, свою извилистую, живописную и сложную, как сама история, линию. Он признал «заслуги» фашизма по восстановлению порядка – и вздохнул по поводу насилий, которыми оно сопровождалось. Одобрил разгром нечестивых большевиков – и отпустил средства пострадавшим от фашизма пополярам. Он благосклонно взирает на поворот итальянского государства к религии, но очень неблагосклонно – на культ обожествленной Нации. Он весьма желал бы теперь так или иначе добиться восстановления светской власти папы. Преццолини называет фашистско-ватиканский альянс «союзом воздушного змея с черепахой». Такие союзы всегда наводят на размышления и редко бывают надежны. Еще Маккиавелли видел в Престоле святого Петра одно из главных препятствий к объединению и процветанию Италии. Некий современный автор, правда, весьма враждебный фашизму, римский корреспондент немецкого социалистического журнала, уподобляет фашизм «мышонку, пустившемуся играть с матерым котом, за спиною которого – двадцать веков жизни и опыта». Как бы то ни было, перелицовка в фашистской позиции в вопросе об отношении к религии и церкви – за эти годы несомненна. Не вполне еще только ясно, куда и как обернет эту перелицовку объективная историческая диалектика.
Поучительным проявлением идейно-политической трансформации фашизма за первые годы его существования должна быть также признана эволюция его отношений с итальянским национализмом. Интересно наблюдать, как происходит постепенное сближение обоих партий и как в конце концов националисты, самораспустившись, растворяются в фашизме. Но было бы ошибочно отсюда сделать вывод, что национализм пришел к фашизму. Вернее, напротив, фашизм идеологически подошел к националистическому символу веры. «Фашизм – гласит девятая заповедь фашистского декалога – есть религия страстной любви к отечеству, гордость латинского имени, непоколебимая вера в великие судьбы Италии, предвестие и залог нового итальянского первородства». Любой итальянский националист назовет эти идеи и даже слова, избранные для их выражения, – своими.
Фашизм шел слева и по дороге увлек за собою массу. Он – типичная «партия массы»; все повадки его героического периода простонародны и революционны. Национализм, наоборот, никогда и ни в какой мере не был «левым». Он был аристократичен и пользовался успехом среди известной части буржуазной молодежи; он выступал с самого своего рождения как «партия верхов», куда устремлялись «сливки общества»; он был консервативен и утонченно культурен. По своим социальным истокам, он – полярная противоположность фашизму: «вода и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой».
Лидеры фашистов сами вначале чувствовали всю глубину различия. Фашистская программа 1919 года не имела, разумеется, ничего общего с политической доктриной националистов. Но даже еще и в 1921 году Горголини настойчиво возражал против отождествления фашизма с национализмом: национализм исключительно связан с нацией, а ценности фашизма общечеловечны; национализм за монархию, в то время как фашизм, относясь к монархии с уважением, все же тяготеет к республике; национализм империалистичен, а фашизм отстаивает торговый экспансивизм, т.е. не захват чужих земель, но «благоразумное отведение заграницу излишней энергии, накопившейся в стране».
Однако мало-по-малу различия стирались. Общий враг – социалисты – объединяли фашизм и национализм в общей борьбе. Националисты ценили действенность черных когорт и радостно созерцали свои любимые идеи – крепкое государство, сильная власть, культурно национальный традиционализм – воплощающимися в широкие народные массы. Логика событий нудила фашизм не только порвать с радикальной своей платформой 1919 года, но и примиряться с исторической итальянской монархией, даже протягивать руку Ватикану, а в арсенале своих идей-сил налегать, главным образом, на начала иерархии, государственной дисциплины и романтической традиции. Фашизм фатально вступал на националистические рельсы, становился национал-фашизмом, и Муссолини сам этого не хотел скрывать: «мы вам принесли число, – заявил он националистам, – вы нам дали доктрину».
Это верно, но вряд ли все-таки в этом – вся истина. Истина сложнее, так же как историческое явление фашизма сложней националистической доктрины. Но естественно, что после перехода власти в руки Муссолини обособленное существование националистической партии теряло смысл. Не говоря уже о том, что диктаторствующий фашизм не желал терпеть рядом с собою другой самостоятельной партийной организации, – вождям националистов представлялось целесообразней и заманчивей влиться в правящую партию, дабы активнее влиять на политику итальянского государства. Слияние состоялось после длительных переговоров в марте 1923, а после убийства Маттеотти (июль 1924) к одному из националистических лидеров, умному и политичному Федерцони, перешел ответственнейший портфель министра внутренних дел, который он и сохранял за собою до ноября 1926 г., чтобы после четвертого покушения на Муссолини передать его самому премьеру. Другому выходцу националистической партии, Рокка, был предоставлен пост министра юстиции: нужно было «дезинфицировать» атмосферу.
Резюмируя свои размышления о взаимоотношении национализма и фашизма, Коррадини правильно указывает моменты сходства и различия между тем и другим. «Те же причины, – пишет он, – которые взрастили фашизм, вскармливали и национализм, только в ином масштабе, соответствующем различию корней обоих движений. Национализм возник еще в предвоенную эпоху и вышел преимущественно из кругов интеллигентного буржуазного юношества, в то время как фашизм – послевоенное явление, всецело порожденное духом победоносной войны и охватившее все классы и слои итальянского народа».
Так совершалась идейно-политическая эволюция фашистского движения: из республиканского оно становилось монархическим, из атеистического и свободомыслящего – преданным религии и верным церкви, из революционного и радикально-демократического – консервативным и принципиально иерархичным. В сознании его вождя эта эволюция имела осмысленный тактический характер: ею покупалась власть над страной, ею достигался порядок, возрождалась национальная государственность. И, кроме того, ею создавалась почва для большого государственного преобразования, издавна лелеемого фашизмом: преобразования формально-демократического, «либерального» государства в государство корпоративное. Эволюционируя, фашизм не хотел отказываться от того, что он считал своей сущностью: от своих национально-синдикалистских планов. Приспосабливаясь к «новым рекрутам», олицетворяющим собою старые вожделения и старые мысли, фашистская верхушка в то же время не теряла надежды сделать фашизм новым словом истории, осилить, когда это будет нужно, неуклюжих, путающихся под ногами попутчиков и не только «спасти Италию», но и превратить фашизм в существенно новый, грандиозный, мировой политический опыт, подобный великой русской революции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Поучительным проявлением идейно-политической трансформации фашизма за первые годы его существования должна быть также признана эволюция его отношений с итальянским национализмом. Интересно наблюдать, как происходит постепенное сближение обоих партий и как в конце концов националисты, самораспустившись, растворяются в фашизме. Но было бы ошибочно отсюда сделать вывод, что национализм пришел к фашизму. Вернее, напротив, фашизм идеологически подошел к националистическому символу веры. «Фашизм – гласит девятая заповедь фашистского декалога – есть религия страстной любви к отечеству, гордость латинского имени, непоколебимая вера в великие судьбы Италии, предвестие и залог нового итальянского первородства». Любой итальянский националист назовет эти идеи и даже слова, избранные для их выражения, – своими.
Фашизм шел слева и по дороге увлек за собою массу. Он – типичная «партия массы»; все повадки его героического периода простонародны и революционны. Национализм, наоборот, никогда и ни в какой мере не был «левым». Он был аристократичен и пользовался успехом среди известной части буржуазной молодежи; он выступал с самого своего рождения как «партия верхов», куда устремлялись «сливки общества»; он был консервативен и утонченно культурен. По своим социальным истокам, он – полярная противоположность фашизму: «вода и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой».
Лидеры фашистов сами вначале чувствовали всю глубину различия. Фашистская программа 1919 года не имела, разумеется, ничего общего с политической доктриной националистов. Но даже еще и в 1921 году Горголини настойчиво возражал против отождествления фашизма с национализмом: национализм исключительно связан с нацией, а ценности фашизма общечеловечны; национализм за монархию, в то время как фашизм, относясь к монархии с уважением, все же тяготеет к республике; национализм империалистичен, а фашизм отстаивает торговый экспансивизм, т.е. не захват чужих земель, но «благоразумное отведение заграницу излишней энергии, накопившейся в стране».
Однако мало-по-малу различия стирались. Общий враг – социалисты – объединяли фашизм и национализм в общей борьбе. Националисты ценили действенность черных когорт и радостно созерцали свои любимые идеи – крепкое государство, сильная власть, культурно национальный традиционализм – воплощающимися в широкие народные массы. Логика событий нудила фашизм не только порвать с радикальной своей платформой 1919 года, но и примиряться с исторической итальянской монархией, даже протягивать руку Ватикану, а в арсенале своих идей-сил налегать, главным образом, на начала иерархии, государственной дисциплины и романтической традиции. Фашизм фатально вступал на националистические рельсы, становился национал-фашизмом, и Муссолини сам этого не хотел скрывать: «мы вам принесли число, – заявил он националистам, – вы нам дали доктрину».
Это верно, но вряд ли все-таки в этом – вся истина. Истина сложнее, так же как историческое явление фашизма сложней националистической доктрины. Но естественно, что после перехода власти в руки Муссолини обособленное существование националистической партии теряло смысл. Не говоря уже о том, что диктаторствующий фашизм не желал терпеть рядом с собою другой самостоятельной партийной организации, – вождям националистов представлялось целесообразней и заманчивей влиться в правящую партию, дабы активнее влиять на политику итальянского государства. Слияние состоялось после длительных переговоров в марте 1923, а после убийства Маттеотти (июль 1924) к одному из националистических лидеров, умному и политичному Федерцони, перешел ответственнейший портфель министра внутренних дел, который он и сохранял за собою до ноября 1926 г., чтобы после четвертого покушения на Муссолини передать его самому премьеру. Другому выходцу националистической партии, Рокка, был предоставлен пост министра юстиции: нужно было «дезинфицировать» атмосферу.
Резюмируя свои размышления о взаимоотношении национализма и фашизма, Коррадини правильно указывает моменты сходства и различия между тем и другим. «Те же причины, – пишет он, – которые взрастили фашизм, вскармливали и национализм, только в ином масштабе, соответствующем различию корней обоих движений. Национализм возник еще в предвоенную эпоху и вышел преимущественно из кругов интеллигентного буржуазного юношества, в то время как фашизм – послевоенное явление, всецело порожденное духом победоносной войны и охватившее все классы и слои итальянского народа».
Так совершалась идейно-политическая эволюция фашистского движения: из республиканского оно становилось монархическим, из атеистического и свободомыслящего – преданным религии и верным церкви, из революционного и радикально-демократического – консервативным и принципиально иерархичным. В сознании его вождя эта эволюция имела осмысленный тактический характер: ею покупалась власть над страной, ею достигался порядок, возрождалась национальная государственность. И, кроме того, ею создавалась почва для большого государственного преобразования, издавна лелеемого фашизмом: преобразования формально-демократического, «либерального» государства в государство корпоративное. Эволюционируя, фашизм не хотел отказываться от того, что он считал своей сущностью: от своих национально-синдикалистских планов. Приспосабливаясь к «новым рекрутам», олицетворяющим собою старые вожделения и старые мысли, фашистская верхушка в то же время не теряла надежды сделать фашизм новым словом истории, осилить, когда это будет нужно, неуклюжих, путающихся под ногами попутчиков и не только «спасти Италию», но и превратить фашизм в существенно новый, грандиозный, мировой политический опыт, подобный великой русской революции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52