Но практически его политика, преследуя цель восстановления нарушенных войною нормальных связей внутри национального хозяйства, неизбежно оказывалась буржуазно-окрашенной. Его субъективные умыслы встречались с объективной логикой исторического процесса, и если он и его ближайшие сподвижники хотели и хотят использовать буржуазию для создания нового национально-синдикального государства, то и буржуазия всех слоев и сортов стремилась и стремится воспользоваться фашизмом в своих интересах. Непосредственно опираясь на средние классы и удачно обратя в свою пользу испуг крупного капитала перед красной опасностью, фашистское правительство сумело благополучно перевести национальное хозяйство с военного покроя на мирный. Но сделать это, не рискуя ужасными потрясениями, возможно было лишь путем отказа от хозяйственного этатизма, сознательного развязывания частно-хозяйственной стихии. Режим экономии, под знаком которой начала свою деятельность фашистская власть, неминуемо означал режим денационализацией. И денационализации не заставили себя ждать, равно как не стало дело и за их пышным идеологическим обоснованием в духе английского гильдеизма: «только тогда государство становится великим, когда оно отказывается от господства над материей и господствует над духом»…
На первый взгляд было нечто парадоксальное в сочетании государственного культа с государственным самоотречением, – сочетании, столь характерном для фашизма. Но более пристальный взгляд вскрывал естественность этого парадокса. Так, например, превосходная работа Marschak-а убедительно показывает социологическую закономерность обоих моментов фашистской политики. «Следует спросить, – пишет автор: – в чьих интересах осуществляется укрепление политической власти государства и в чьих интересах демобилизуется государство хозяйствующее? И когда выяснится, что и то, и другое идет на пользу одному и тому же комплексу социальных групп, – станет ясно, что противоречие отвлеченных понятий („государство“ и „хозяйство“) ни в какой мере не есть противоречие конкретных сил». Средним классам, испытавшим натиск рабочей революции, была одновременно нужна и политическая диктатура, и экономическая свобода. Крупная буржуазия ценою лишения государственных дотаций приобретала уверенность в завтрашнем дне и право на существование. Все национальное хозяйство, истощенное госкапитализмом военного покроя, нуждалось в индивидуалистической реакции.
Отсюда становится понятен жест Муссолини, после прихода к власти объявившего фашистов «либералами в классическом смысле этого слова». Не слишком искушенные в политической премудрости и весьма наслышанные о гнусных свойствах «либерального государства», многие из бравых чернорубашечников, наверное, долго на могли понять, как и почему они вдруг оказались классическими либералами. Но их, впрочем, никто об этом и не спрашивал…
Политике национализаций и монополий приходит конец. По всей линии проводится энергичная реакция против этатизма в экономике. В аграрных отношениях тоже культивируется начало свободы, прекращаются сразу субсидии кооперативам и прочим общественным организациям, жившим за счет государства. Отменяется закон о наследовании 1920 года и заменяется новым, значительно снижающим налоги на наследства и вовсе освобождающим от налога ближайших родственников. Снимаются ограничения квартирной платы. Отменяется страхование на случай старости. Усиленно проповедуется уважение к семье и собственности, причем последнюю любят освящать почтительными ссылками на древнеримскую традицию. Денационализируются телефонные предприятия и радиотелеграф, отменяется спичечная монополия. Ставится вопрос о переходе в частные руки некоторых железных дорог. Общая налоговая политика правительства диаметрально противоположна фашистским требованиям 1919 года: она переносит центр тяжести с прямых налогов на косвенные, а прямые налоги из прогрессивных превращает в пропорциональные. Власть откровенно призывает граждан копить и обогащаться. Над всем господствует принцип «Produttivismo», и сильное фашистское государство, отвергая политические вольности, меньше всего хочет прибегать к стенаниям экономической самодеятельности индивида. Оно смело ставит ставку на личный интерес – старую ставку третьего сословия.
Эта «ультра-либеральная» политика успешно взращивает соответствующие плоды. По данным министерства финансов, в первую половину 1923 года в Италии открываются 595 новых акционерных обществ. Общее увеличение акционерного капитала за этот промежуток времени исчисляется в 1 и 1/4 миллиарда (200 миллионов на химическую промышленность, 165 м. на электрич. индустрию, 100-150 м. на строительство и т.д.). Со своей стороны государство жестко проводит экономию. Беспощадно сокращаются штаты чиновников: в первый же год их было уволено до тридцати тысяч. Разрешаются отступления от восьмичасового рабочего дня, а затем и вообще, путем особого, «жертвенного» решения самих рабочих синдикатов, устанавливается, как правило, девятичасовой рабочий день. Но основной сравнительно быстрый эффект обусловливается, конечно, резким разрывом с политикою субсидий и увеличением ставок косвенных налогов.
Установление порядка в стране, соединенное со всеми этими чрезвычайными финансовыми мероприятиями, вскоре отразилось и на государственном бюджете. Борьба с дефицитом привела уже через год к бездефицитному бюджету и даже к превышению доходов над расходами, а через пять лет, в декабре 1927 – к официальной стабилизации лиры и возобновлению размена билетов национального Банка на золото (по курсу 1 зол. лира = 3, 66 л. бум.). Оправился и экспорт, выправляя коммерческий баланс, убийственный для национального хозяйства в годы разрухи. Сторонники нового строя – а их число росло – получили основание радостно констатировать, что «Италия воскресла, как Лазарь».
Разумеется, это воскресение было относительным. Из бедной страны Италия не могла превратиться в богатую. Да и для относительного оздоровления хозяйства все-таки нужно было время. Сам Муссолини не строил особых иллюзий. «Чудеса не в нашей власти, – говорил он в палате 17 января 1923, – и никто не может требовать, чтобы мы восстановили положение в течение недели или месяца. Такое требование было бы, согласно слову Ленина, признаком „детской болезни“… Но этот корабль, во всяком случае, гордо плывет по морю, направляясь в гавань: мир, процветание, величие Италии!».
Надлежит признать, что первые годы фашистского правления оправдали надежды «элементов порядка», связанные с переворотом. Средние классы и буржуазия, в общем, могли себя считать удовлетворенными. В сущности, Италия, подобно другим европейским странам, переживала на свой манер процесс послевоенной национальной стабилизации. Отмеченная выше эволюция экономической политики фашизма как будто вполне гармонирует с эволюцией общего его идеологического облика за послевоенные годы. От республики к национальной монархии. От атеизма и религиозного индифферентизма к исторической религии, к Ватикану. От радикального демократизма к иерархизму и консерватизму. И, наконец, от революционного синдикализма к… буржуазному экономическому либерализму?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
На первый взгляд было нечто парадоксальное в сочетании государственного культа с государственным самоотречением, – сочетании, столь характерном для фашизма. Но более пристальный взгляд вскрывал естественность этого парадокса. Так, например, превосходная работа Marschak-а убедительно показывает социологическую закономерность обоих моментов фашистской политики. «Следует спросить, – пишет автор: – в чьих интересах осуществляется укрепление политической власти государства и в чьих интересах демобилизуется государство хозяйствующее? И когда выяснится, что и то, и другое идет на пользу одному и тому же комплексу социальных групп, – станет ясно, что противоречие отвлеченных понятий („государство“ и „хозяйство“) ни в какой мере не есть противоречие конкретных сил». Средним классам, испытавшим натиск рабочей революции, была одновременно нужна и политическая диктатура, и экономическая свобода. Крупная буржуазия ценою лишения государственных дотаций приобретала уверенность в завтрашнем дне и право на существование. Все национальное хозяйство, истощенное госкапитализмом военного покроя, нуждалось в индивидуалистической реакции.
Отсюда становится понятен жест Муссолини, после прихода к власти объявившего фашистов «либералами в классическом смысле этого слова». Не слишком искушенные в политической премудрости и весьма наслышанные о гнусных свойствах «либерального государства», многие из бравых чернорубашечников, наверное, долго на могли понять, как и почему они вдруг оказались классическими либералами. Но их, впрочем, никто об этом и не спрашивал…
Политике национализаций и монополий приходит конец. По всей линии проводится энергичная реакция против этатизма в экономике. В аграрных отношениях тоже культивируется начало свободы, прекращаются сразу субсидии кооперативам и прочим общественным организациям, жившим за счет государства. Отменяется закон о наследовании 1920 года и заменяется новым, значительно снижающим налоги на наследства и вовсе освобождающим от налога ближайших родственников. Снимаются ограничения квартирной платы. Отменяется страхование на случай старости. Усиленно проповедуется уважение к семье и собственности, причем последнюю любят освящать почтительными ссылками на древнеримскую традицию. Денационализируются телефонные предприятия и радиотелеграф, отменяется спичечная монополия. Ставится вопрос о переходе в частные руки некоторых железных дорог. Общая налоговая политика правительства диаметрально противоположна фашистским требованиям 1919 года: она переносит центр тяжести с прямых налогов на косвенные, а прямые налоги из прогрессивных превращает в пропорциональные. Власть откровенно призывает граждан копить и обогащаться. Над всем господствует принцип «Produttivismo», и сильное фашистское государство, отвергая политические вольности, меньше всего хочет прибегать к стенаниям экономической самодеятельности индивида. Оно смело ставит ставку на личный интерес – старую ставку третьего сословия.
Эта «ультра-либеральная» политика успешно взращивает соответствующие плоды. По данным министерства финансов, в первую половину 1923 года в Италии открываются 595 новых акционерных обществ. Общее увеличение акционерного капитала за этот промежуток времени исчисляется в 1 и 1/4 миллиарда (200 миллионов на химическую промышленность, 165 м. на электрич. индустрию, 100-150 м. на строительство и т.д.). Со своей стороны государство жестко проводит экономию. Беспощадно сокращаются штаты чиновников: в первый же год их было уволено до тридцати тысяч. Разрешаются отступления от восьмичасового рабочего дня, а затем и вообще, путем особого, «жертвенного» решения самих рабочих синдикатов, устанавливается, как правило, девятичасовой рабочий день. Но основной сравнительно быстрый эффект обусловливается, конечно, резким разрывом с политикою субсидий и увеличением ставок косвенных налогов.
Установление порядка в стране, соединенное со всеми этими чрезвычайными финансовыми мероприятиями, вскоре отразилось и на государственном бюджете. Борьба с дефицитом привела уже через год к бездефицитному бюджету и даже к превышению доходов над расходами, а через пять лет, в декабре 1927 – к официальной стабилизации лиры и возобновлению размена билетов национального Банка на золото (по курсу 1 зол. лира = 3, 66 л. бум.). Оправился и экспорт, выправляя коммерческий баланс, убийственный для национального хозяйства в годы разрухи. Сторонники нового строя – а их число росло – получили основание радостно констатировать, что «Италия воскресла, как Лазарь».
Разумеется, это воскресение было относительным. Из бедной страны Италия не могла превратиться в богатую. Да и для относительного оздоровления хозяйства все-таки нужно было время. Сам Муссолини не строил особых иллюзий. «Чудеса не в нашей власти, – говорил он в палате 17 января 1923, – и никто не может требовать, чтобы мы восстановили положение в течение недели или месяца. Такое требование было бы, согласно слову Ленина, признаком „детской болезни“… Но этот корабль, во всяком случае, гордо плывет по морю, направляясь в гавань: мир, процветание, величие Италии!».
Надлежит признать, что первые годы фашистского правления оправдали надежды «элементов порядка», связанные с переворотом. Средние классы и буржуазия, в общем, могли себя считать удовлетворенными. В сущности, Италия, подобно другим европейским странам, переживала на свой манер процесс послевоенной национальной стабилизации. Отмеченная выше эволюция экономической политики фашизма как будто вполне гармонирует с эволюцией общего его идеологического облика за послевоенные годы. От республики к национальной монархии. От атеизма и религиозного индифферентизма к исторической религии, к Ватикану. От радикального демократизма к иерархизму и консерватизму. И, наконец, от революционного синдикализма к… буржуазному экономическому либерализму?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52