раздвинула шторы, прошлась по квартире с мешком для макулатуры и собрала ненужные журналы, помыла полы и окна. Покончив с уборкой и оценив чистоту и порядок, я решила, что теперь сюда напрашиваются цветы. Так что завела машину, сгоняла в один магазинчик в западной части Ванкувера, где почти в середине лета можно купить крепкие белые пионы, и вернулась домой, наслаждаясь прохладой раннего летнего утра. Знать бы, что от недосыпания я становлюсь такой деятельной, давным-давно ограничила бы себя в ночном отдыхе. Самочувствие было превосходное и настроение отличное.
И тут, через восемь полос от меня, по ту сторону автострады я заметила нечто, что сначала показалось мне черной собакой, бредущей вдоль кромки дороги. Однако это было не животное: мой Джереми на четвереньках полз на запад. Бог ты мой!
Я рванулась вбок, одним махом пересекла три полосы и, резко саданув по тормозам, остановилась на обочине. Выскочила из авто — и прямиком на противоположную сторону; пересекла среднюю линию и оставшиеся четыре полосы встречного движения, выкрикивая имя сына. Он заметил меня, улыбнулся, помахал рукой и пополз дальше.
— Ты что, ненормальный? Ты что творишь-то?
Джереми не остановился, и мне пришлось идти рядом.
— Ползу к солнцу. В бухту Подковы, — ответил он.
— За каким фигом?
— Там свет. Меня после вчерашнего к свету тянет.
— До бухты пятнадцать миль. И почему ползком?
— Это поза смирения. Нелепо вести такие разговоры.
— Почему бы просто не пойти с опущенной головой? Это тоже смиренная поза. — Я пригляделась к нему: он разодрал в кровь ладони и колени. — Джереми, ты порежешься. — На асфальте поблескивало битое бутылочное стекло. — Ну хватит. Вставай, а то не хватало еще перед копами объясняться. — Меня сильно занимал вопрос: почему до сих пор никто не вызвался ему помочь или, на худой конец, не арестовал?
— Я вполне способен о себе позаботиться.
— Тогда докажи, что ты взрослый человек: встань. Джереми, ты под кайфом?
— Нет.
— А записку мою прочел?
— Ага. Хотел позвонить тебе, когда доберусь.
— До бухты Подковы?
— Мне казалось, что туда вполне реально доползти.
Я все шла рядом, мимо проносились машины — казалось, картина никого не беспокоит (мало ли вокруг ходит полных женщин и ползает молодых людей).
— Ты сколько уже прополз?
— Пока немного.
— Господи.
Вдруг парень взглянул на меня и сказал:
— Ладно, такое предложение: ты немножко со мной проползешь — и хватит на сегодня.
— «Немножко» это сколько?
— Отсюда — вон до того брошенного колеса. Рукой подать.
— Идет.
Вот таким образом я ползла по Трансканадской магистрали на пару с сыном. Я слышала, что, став родителями, люди забывают о себе и плюют на собственное достоинство. Можно сказать, теперь я лично проходила ускоренный курс.
Он спросил:
— Как вчера спалось?
— Глаз почти не сомкнула. Однако чувствую себя прекрасно.
— Рад слышать. Чем занималась?
— В квартире прибралась. — Мимо с гудением проехало несколько машин, а вот то, что полицейские до сих пор не объявились, вызывало серьезные опасения за судьбу нашей цивилизации. — Еще за букетом съездила. Цветы не покупала уже лет — м-м… да никогда в жизни.
— Прелесть. А какие?
— Пионы.
— Какого цвета?
— Белые.
— Нежные, да?
— Очень.
— Люблю пионы.
Прохлада цветов сильно контрастировала с уличной пылью, щебнем и раскаленным асфальтом.
— Ты правда никогда раньше не дарила себе цветы? — Несмотря на слежку, некоторые стороны моей жизни так и остались для него загадкой.
— Себе? Никогда.
— Почему?
— Да потому что это классический способ побороть одиночество — такому в книжках учат. «Вы заслуживаете, чтобы вам дарили цветы! Купите себе букет». Ты представь: если мужчина заходит в магазин и рассматривает книгу на тему одиночества, все присутствующие дамочки шеи себе сворачивают, глядя на него. А если женщина интересуется той же книжкой — магазин мигом пустеет.
— Значит, тебе одиноко.
— Ну естественно, мне одиноко. А кому в наше время не одиноко? — Мы почти добрались до цели. — Наверное, тебе этого еще не понять. А вот и колесо. Изумительно.
Я не успела подняться, как он подскочил с проворством русского гимнаста и протянул мне руки. Приятно все-таки, когда тебе помогают. Ладони у него горели, местами запеклась кровь и налипли комья слипшейся грязи. У меня порвалась штанина и сломался каблук. Я нагнулась и сняла туфлю.
Джереми сказал:
— Давай вторую. — Я протянула ему то, что он просил, и сын оторвал второй каблук. — Вот так. Теперь ровно.
— Спасибо. Только давай дорогу перейдем без приключений, и можешь заказывать любое солнце, какое пожелаешь. С ветерком домчимся.
Лишь в машине, в прохладе кондиционера, я заметила, как быстро мчится кровь по сонной артерии, как сильно стучит в висках.
— Тебе пора подкрепиться, — сказала я. — Дома что-нибудь приготовлю.
Он держал на коленях пионы и тоскливо смотрел на солнце. Впервые я серьезно задумалась, в себе ли Джереми. «Да ладно, Лиз, рассуждай здраво. Ты, одинокая женщина, позволила войти в свою жизнь незнакомому человеку». Еще я пыталась понять, насколько глубоко в нем сидит его религиозность. Язык у парня подвешен хорошо, однако на глашатая какой-нибудь секты он не тянет. Видимо, тут дело в воспитании. Этой темы мы еще не касались. Ну и, само собой, меня не могла не волновать история с наркотиками.
— Ты лекарства какие-нибудь принимаешь?
— Нет.
— Я, видимо, не так выразилась. Тебе прописали, но ты бросил?
— Нет.
— Пудинг любишь?
— Что люблю?
— Шоколадный пудинг. У меня дома из еды только мягкое. — Я коснулась щеки. — Зубы мудрости.
Мы оставили машину и молча вошли в подъезд. Внутри было прохладно — совсем как в тот день, когда я вернулась от хирурга. В лифте я предложила Джереми самому нажать кнопку. Оказалось, что этаж он знает не хуже меня, помнит и номер квартиры.
Он прошел по комнатам, осмотрелся. В отличие от Донны сын не стал притворяться.
— Знаешь, твоя квартира стоит трех сиротских приютов. Одуреть можно от тоски.
— А мне все равно: я не большая ценительница красоты.
— Однако цветы тебе нравятся? — Он опустил букет в раковину.
Я обшарила нижний шкафчик в поисках хоть какого-то подобия вазы.
— Знаешь, что отличает одиноких людей? — продолжила я. — Им не дарят вазы. Если бы я была министром, то издала бы указ: бесплатно раздавать вазы одиноким.
— Вот это пойдет, — сказал он, обнаружив на холодильнике пустую жестянку из-под печенья. — Главное, чтобы не протекало, а края я подрежу. Давай руку. — Сын помог мне встать. — Пионы так приятно пахнут. Смесь лимона с любимыми духами пожилой дамы.
Джереми поднес цветок к моему лицу. Никогда раньше не замечала, как чудно пахнут пионы. Почему-то представились пушистые летние облака.
— Одно время я много с цветами возился — приемные родители припрягли вязать букеты перед церковью. Зато, если не слишком усердствуешь, можно и проповедь пропустить. Не всю, конечно, но добрую половину точно.
Он ловко подровнял ножницами стебли и прямо на глазах превратил пустую консервную банку и букет цветов в единственное стоящее украшение моего дома.
— Готово. Ты что-то про еду говорила?
Квартира будто ожила и залюбовалась собой. Пока мы с Джереми инспектировали шкафчики и холодильник в поисках пищи, я украдкой рассматривала его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
И тут, через восемь полос от меня, по ту сторону автострады я заметила нечто, что сначала показалось мне черной собакой, бредущей вдоль кромки дороги. Однако это было не животное: мой Джереми на четвереньках полз на запад. Бог ты мой!
Я рванулась вбок, одним махом пересекла три полосы и, резко саданув по тормозам, остановилась на обочине. Выскочила из авто — и прямиком на противоположную сторону; пересекла среднюю линию и оставшиеся четыре полосы встречного движения, выкрикивая имя сына. Он заметил меня, улыбнулся, помахал рукой и пополз дальше.
— Ты что, ненормальный? Ты что творишь-то?
Джереми не остановился, и мне пришлось идти рядом.
— Ползу к солнцу. В бухту Подковы, — ответил он.
— За каким фигом?
— Там свет. Меня после вчерашнего к свету тянет.
— До бухты пятнадцать миль. И почему ползком?
— Это поза смирения. Нелепо вести такие разговоры.
— Почему бы просто не пойти с опущенной головой? Это тоже смиренная поза. — Я пригляделась к нему: он разодрал в кровь ладони и колени. — Джереми, ты порежешься. — На асфальте поблескивало битое бутылочное стекло. — Ну хватит. Вставай, а то не хватало еще перед копами объясняться. — Меня сильно занимал вопрос: почему до сих пор никто не вызвался ему помочь или, на худой конец, не арестовал?
— Я вполне способен о себе позаботиться.
— Тогда докажи, что ты взрослый человек: встань. Джереми, ты под кайфом?
— Нет.
— А записку мою прочел?
— Ага. Хотел позвонить тебе, когда доберусь.
— До бухты Подковы?
— Мне казалось, что туда вполне реально доползти.
Я все шла рядом, мимо проносились машины — казалось, картина никого не беспокоит (мало ли вокруг ходит полных женщин и ползает молодых людей).
— Ты сколько уже прополз?
— Пока немного.
— Господи.
Вдруг парень взглянул на меня и сказал:
— Ладно, такое предложение: ты немножко со мной проползешь — и хватит на сегодня.
— «Немножко» это сколько?
— Отсюда — вон до того брошенного колеса. Рукой подать.
— Идет.
Вот таким образом я ползла по Трансканадской магистрали на пару с сыном. Я слышала, что, став родителями, люди забывают о себе и плюют на собственное достоинство. Можно сказать, теперь я лично проходила ускоренный курс.
Он спросил:
— Как вчера спалось?
— Глаз почти не сомкнула. Однако чувствую себя прекрасно.
— Рад слышать. Чем занималась?
— В квартире прибралась. — Мимо с гудением проехало несколько машин, а вот то, что полицейские до сих пор не объявились, вызывало серьезные опасения за судьбу нашей цивилизации. — Еще за букетом съездила. Цветы не покупала уже лет — м-м… да никогда в жизни.
— Прелесть. А какие?
— Пионы.
— Какого цвета?
— Белые.
— Нежные, да?
— Очень.
— Люблю пионы.
Прохлада цветов сильно контрастировала с уличной пылью, щебнем и раскаленным асфальтом.
— Ты правда никогда раньше не дарила себе цветы? — Несмотря на слежку, некоторые стороны моей жизни так и остались для него загадкой.
— Себе? Никогда.
— Почему?
— Да потому что это классический способ побороть одиночество — такому в книжках учат. «Вы заслуживаете, чтобы вам дарили цветы! Купите себе букет». Ты представь: если мужчина заходит в магазин и рассматривает книгу на тему одиночества, все присутствующие дамочки шеи себе сворачивают, глядя на него. А если женщина интересуется той же книжкой — магазин мигом пустеет.
— Значит, тебе одиноко.
— Ну естественно, мне одиноко. А кому в наше время не одиноко? — Мы почти добрались до цели. — Наверное, тебе этого еще не понять. А вот и колесо. Изумительно.
Я не успела подняться, как он подскочил с проворством русского гимнаста и протянул мне руки. Приятно все-таки, когда тебе помогают. Ладони у него горели, местами запеклась кровь и налипли комья слипшейся грязи. У меня порвалась штанина и сломался каблук. Я нагнулась и сняла туфлю.
Джереми сказал:
— Давай вторую. — Я протянула ему то, что он просил, и сын оторвал второй каблук. — Вот так. Теперь ровно.
— Спасибо. Только давай дорогу перейдем без приключений, и можешь заказывать любое солнце, какое пожелаешь. С ветерком домчимся.
Лишь в машине, в прохладе кондиционера, я заметила, как быстро мчится кровь по сонной артерии, как сильно стучит в висках.
— Тебе пора подкрепиться, — сказала я. — Дома что-нибудь приготовлю.
Он держал на коленях пионы и тоскливо смотрел на солнце. Впервые я серьезно задумалась, в себе ли Джереми. «Да ладно, Лиз, рассуждай здраво. Ты, одинокая женщина, позволила войти в свою жизнь незнакомому человеку». Еще я пыталась понять, насколько глубоко в нем сидит его религиозность. Язык у парня подвешен хорошо, однако на глашатая какой-нибудь секты он не тянет. Видимо, тут дело в воспитании. Этой темы мы еще не касались. Ну и, само собой, меня не могла не волновать история с наркотиками.
— Ты лекарства какие-нибудь принимаешь?
— Нет.
— Я, видимо, не так выразилась. Тебе прописали, но ты бросил?
— Нет.
— Пудинг любишь?
— Что люблю?
— Шоколадный пудинг. У меня дома из еды только мягкое. — Я коснулась щеки. — Зубы мудрости.
Мы оставили машину и молча вошли в подъезд. Внутри было прохладно — совсем как в тот день, когда я вернулась от хирурга. В лифте я предложила Джереми самому нажать кнопку. Оказалось, что этаж он знает не хуже меня, помнит и номер квартиры.
Он прошел по комнатам, осмотрелся. В отличие от Донны сын не стал притворяться.
— Знаешь, твоя квартира стоит трех сиротских приютов. Одуреть можно от тоски.
— А мне все равно: я не большая ценительница красоты.
— Однако цветы тебе нравятся? — Он опустил букет в раковину.
Я обшарила нижний шкафчик в поисках хоть какого-то подобия вазы.
— Знаешь, что отличает одиноких людей? — продолжила я. — Им не дарят вазы. Если бы я была министром, то издала бы указ: бесплатно раздавать вазы одиноким.
— Вот это пойдет, — сказал он, обнаружив на холодильнике пустую жестянку из-под печенья. — Главное, чтобы не протекало, а края я подрежу. Давай руку. — Сын помог мне встать. — Пионы так приятно пахнут. Смесь лимона с любимыми духами пожилой дамы.
Джереми поднес цветок к моему лицу. Никогда раньше не замечала, как чудно пахнут пионы. Почему-то представились пушистые летние облака.
— Одно время я много с цветами возился — приемные родители припрягли вязать букеты перед церковью. Зато, если не слишком усердствуешь, можно и проповедь пропустить. Не всю, конечно, но добрую половину точно.
Он ловко подровнял ножницами стебли и прямо на глазах превратил пустую консервную банку и букет цветов в единственное стоящее украшение моего дома.
— Готово. Ты что-то про еду говорила?
Квартира будто ожила и залюбовалась собой. Пока мы с Джереми инспектировали шкафчики и холодильник в поисках пищи, я украдкой рассматривала его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53