А когда у людей нет проблем, они норовят их себе создать. — Он взглянул в окно. — Поедим, пожалуй.
На ленч мы заказали луковый суп с сыром грайяр, салат, бифштекс и картофель фри; нас без промедления обслужили.
— Ну и, — поинтересовался Райнер, — как поступим с господином Кертецом?
— Что ж, я хочу с ним встретиться.
— Но я почти ничего о нем не рассказывал.
— Это не важно.
Райнер умолк и принялся за еду. Я перестала жевать и уставилась на копа; победа была за мной и полицейский произнес:
— Полагаю, не в моей власти вам препятствовать.
— Вот именно. Расскажите о нем.
— Хорошо.
— Наш знакомец за решеткой?
— Нет.
— Этот человек — преступник?
— Формально — нет. В молодости стащил что-то по мелочи, но после двадцати — ничего противозаконного. Если ты первый раз украл в двадцать пять, то до пятидесяти и монетки не стащишь. Он чист. По крайней мере в смысле криминала.
— Тогда в чем же дело?
Райнер наполнил бокалы минеральной водой.
— Если можно так выразиться, он нарушает общественный порядок. Кертец докучлив, однако его действия не подпадают под какую-либо статью.
— О чем именно идет речь?
— Кертец разговаривает сам с собой на улице.
— Ну, такое и у меня грешным делом случается. По телефону вы упомянули о нападениях на женщин. Мне кажется, это довольно серьезное обвинение. Что вы имели в виду?
— Нападения не носят сексуального характера.
Подобного услышать я не ожидала.
— Вот как! А тогда что?
Райнеру явно не хотелось говорить, но усилием воли он выдавил из себя:
— Насилие на религиозной почве.
— Что?
— Никакого маскарада или фанатизма. Герр Кертец выбирает определенных женщин — мы так и не определили, по какому принципу — с мыслью, что им необходимо… э-э… религиозное перевоспитание.
— Это какая-то австрийская форма католицизма?
— Нет. Он вырос в семье протестантов, но явной приверженности к какому-либо вероисповеданию не проявляет.
— Очередной Чарльз Мэнсон?
— Нет.
— Тогда что же — он беден и вымогает деньги?
— Отнюдь. Семейство активно ему помогает. Да и по профессии он дантист, притом преуспевающий.
— И что же Кертец делает с женщинами, которые… «перешли ему дорожку»?
— Ходит за ними по пятам и задает всякие вопросы.
— Например?
Райнер изобразил на лице крайнее напряжение, показывая, что припоминает «ходовые» выражения Клауса Кертеца.
— Ну, скажем так: «Ваша жизнь слишком проста. Вам заморочили голову, и вы боитесь прислушаться к внутреннему голосу, понимаете?»
— Ну и?…
— «Вы должны как можно скорее измениться, иначе ваша душа застынет и никогда не оттает. Знайте это. Разве вы сами о таком не задумывались?»
— Звучит вполне мирно.
— Лиз, вы представьте себя заурядной женщиной, у которой вся жизнь — работа, дом, магазин; и вдруг перед ней предстает этот… — Райнер воздержался от грубого словца, однако я прекрасно поняла: Клаус Кертец для него, что приличное бельмо в глазу.
— Так, выходит, он маньяк?
— Нет. Маньяк зацикливается на жертве, а герр Кертец живет обычной жизнью, пока какая-нибудь несчастная не перейдет ему дорогу. Вот тогда что-то в нем пробуждается, и он начинает действовать.
— А какой типаж его интересует?
— Как правило, ровесницы; поначалу никто не возражает, поскольку этот парень высок, строен и очень хорош собой.
— Господин Кертец когда-нибудь донимал мужчин?
— Нет. Мы несколько раз его допрашивали — забавно, он считает, что мужчины заведомо обречены, все до единого, и поэтому возиться с ними бессмысленно. Только женщин можно спасти. Оттого их и рождается чуть больше, а значит, у человечества еще есть надежда. Он постоянно апеллирует к статистике.
Я поинтересовалась:
— А он нападал на женщин в прямом смысле слова? «Интересно, как насчет меня?»
— О нет. Кертец — нарушитель спокойствия, а не насильник. По крайней мере мы так считали до поры до времени. Однако месяц назад нашлась одна дама, которой его докучливость осточертела. Однажды она возвращалась домой, в ее поле зрения нарисовался старый знакомец и завел прежнюю пластинку. Она уложила его приемом тэквондо и подала заявление в полицию, что меня невероятно порадовало. Наконец-то появилось юридическое основание для дальнейших действий. Во время одной интересной беседы Кертец рассказал о вас. Честно говоря, я не ожидал, что вы приедете.
— Так со мной все случилось почти тридцать лет назад. Вряд ли вы сможете подвести юридическую базу под мои показания.
— Может, и не смогу…
— И все же я здесь, приехала…
— Да.
— Райнер, мне кажется, мы могли бы также мило побеседовать по телефону.
— Формально да.
— Дайте подумать с минутку.
Мне было приятно узнать, что Клаус — не насильник, но что же произошло в тот вечер со мной? Байер, конечно, хотел, чтобы Кертец сам себя подвел под статью, и если при этом на улице станет одним насильником меньше — общество только выиграет. Однако мне предстояло переварить новость: оказывается, он — религиозный… Не знаю, как и назвать… Кто? Уличная проститутка?…
— Скажите, хотя бы одной из этих женщин пришло в голову остановиться и спокойно с ним поговорить?
— Я уже упомянул, что наш клиент хорош собой: он располагает к общению.
— Так что же отталкивает его избранниц?
— Думаю, женщины начинают понимать, что к действию его побуждает болезненное состояние, а не их индивидуальность. К тому же его подтрунивания — может быть, я выразился не совсем точно — кажутся им подозрительными.
— Почему вы так решили?
— Встретитесь — сделаете свои выводы.
Я уже представляла себе Клауса Кертеца: тот же Джереми, только старше, не знавший скитаний по сиротским домам и чужим семьям, не больной рассеянным склерозом, и на лице нет печати постоянной борьбы за существование. Я сказала:
— Когда мы вернемся в вашу контору, вы мне покажете еще пару снимков?
— Нет смысла. Я покажу их вам здесь и сейчас.
Он открыл кожаный дипломат и извлек знакомый мне виниловый фотоальбом. Отставил бокалы с водой, и я разложила альбом на столе. Я увидела с дюжину фотографий, охватывающих последние лет десять; годы Клауса не портили, единственное, что выдавало возраст, — морщины на лбу и глубокие складки, которые пролегли от уголков носа к губам.
— Он похож на Джереми?
— Да. Вылитый сын.
— Что вы чувствуете, глядя на эти снимки?
Впервые в жизни я ощутила, как меня изучают: будто некий чужеродный объект тщательно фиксирует мои высказывания и реакции, выдает им оценки, классифицируя по самым невероятным категориям. Что ж, в Вене подобному происшествию самое место.
— Что чувствую? Чувствую себя по-дурацки: я не помню этого Кертеца. Еще мне грустно — так не хватает Джереми. А сильнее всего знаете что? Надежда. Теперь мне известно, откуда взялся мой сын.
— И вам все равно хочется увидеть герра Кертеца?
— Очень хочется.
— А не страшно?
— Мне? Нет.
— Не того, что на вас нападут, а скорее…
— О чем вы?
Райнер пожал плечами.
— Не боитесь испытать разочарование?
— В каком смысле?
— Вы не боитесь испортить память о сыне?
— Нет. Не поверю, пока не увижу его своими глазами. — Впрочем, должна признать, я понимала, что выпускаю «джинна из бутылки».
Тогда австриец проговорил:
— Ну что ж, готовьтесь к встрече.
Я ответила:
— Хорошо.
И тут комната озарилась яркой вспышкой, и я чуть не потеряла сознание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
На ленч мы заказали луковый суп с сыром грайяр, салат, бифштекс и картофель фри; нас без промедления обслужили.
— Ну и, — поинтересовался Райнер, — как поступим с господином Кертецом?
— Что ж, я хочу с ним встретиться.
— Но я почти ничего о нем не рассказывал.
— Это не важно.
Райнер умолк и принялся за еду. Я перестала жевать и уставилась на копа; победа была за мной и полицейский произнес:
— Полагаю, не в моей власти вам препятствовать.
— Вот именно. Расскажите о нем.
— Хорошо.
— Наш знакомец за решеткой?
— Нет.
— Этот человек — преступник?
— Формально — нет. В молодости стащил что-то по мелочи, но после двадцати — ничего противозаконного. Если ты первый раз украл в двадцать пять, то до пятидесяти и монетки не стащишь. Он чист. По крайней мере в смысле криминала.
— Тогда в чем же дело?
Райнер наполнил бокалы минеральной водой.
— Если можно так выразиться, он нарушает общественный порядок. Кертец докучлив, однако его действия не подпадают под какую-либо статью.
— О чем именно идет речь?
— Кертец разговаривает сам с собой на улице.
— Ну, такое и у меня грешным делом случается. По телефону вы упомянули о нападениях на женщин. Мне кажется, это довольно серьезное обвинение. Что вы имели в виду?
— Нападения не носят сексуального характера.
Подобного услышать я не ожидала.
— Вот как! А тогда что?
Райнеру явно не хотелось говорить, но усилием воли он выдавил из себя:
— Насилие на религиозной почве.
— Что?
— Никакого маскарада или фанатизма. Герр Кертец выбирает определенных женщин — мы так и не определили, по какому принципу — с мыслью, что им необходимо… э-э… религиозное перевоспитание.
— Это какая-то австрийская форма католицизма?
— Нет. Он вырос в семье протестантов, но явной приверженности к какому-либо вероисповеданию не проявляет.
— Очередной Чарльз Мэнсон?
— Нет.
— Тогда что же — он беден и вымогает деньги?
— Отнюдь. Семейство активно ему помогает. Да и по профессии он дантист, притом преуспевающий.
— И что же Кертец делает с женщинами, которые… «перешли ему дорожку»?
— Ходит за ними по пятам и задает всякие вопросы.
— Например?
Райнер изобразил на лице крайнее напряжение, показывая, что припоминает «ходовые» выражения Клауса Кертеца.
— Ну, скажем так: «Ваша жизнь слишком проста. Вам заморочили голову, и вы боитесь прислушаться к внутреннему голосу, понимаете?»
— Ну и?…
— «Вы должны как можно скорее измениться, иначе ваша душа застынет и никогда не оттает. Знайте это. Разве вы сами о таком не задумывались?»
— Звучит вполне мирно.
— Лиз, вы представьте себя заурядной женщиной, у которой вся жизнь — работа, дом, магазин; и вдруг перед ней предстает этот… — Райнер воздержался от грубого словца, однако я прекрасно поняла: Клаус Кертец для него, что приличное бельмо в глазу.
— Так, выходит, он маньяк?
— Нет. Маньяк зацикливается на жертве, а герр Кертец живет обычной жизнью, пока какая-нибудь несчастная не перейдет ему дорогу. Вот тогда что-то в нем пробуждается, и он начинает действовать.
— А какой типаж его интересует?
— Как правило, ровесницы; поначалу никто не возражает, поскольку этот парень высок, строен и очень хорош собой.
— Господин Кертец когда-нибудь донимал мужчин?
— Нет. Мы несколько раз его допрашивали — забавно, он считает, что мужчины заведомо обречены, все до единого, и поэтому возиться с ними бессмысленно. Только женщин можно спасти. Оттого их и рождается чуть больше, а значит, у человечества еще есть надежда. Он постоянно апеллирует к статистике.
Я поинтересовалась:
— А он нападал на женщин в прямом смысле слова? «Интересно, как насчет меня?»
— О нет. Кертец — нарушитель спокойствия, а не насильник. По крайней мере мы так считали до поры до времени. Однако месяц назад нашлась одна дама, которой его докучливость осточертела. Однажды она возвращалась домой, в ее поле зрения нарисовался старый знакомец и завел прежнюю пластинку. Она уложила его приемом тэквондо и подала заявление в полицию, что меня невероятно порадовало. Наконец-то появилось юридическое основание для дальнейших действий. Во время одной интересной беседы Кертец рассказал о вас. Честно говоря, я не ожидал, что вы приедете.
— Так со мной все случилось почти тридцать лет назад. Вряд ли вы сможете подвести юридическую базу под мои показания.
— Может, и не смогу…
— И все же я здесь, приехала…
— Да.
— Райнер, мне кажется, мы могли бы также мило побеседовать по телефону.
— Формально да.
— Дайте подумать с минутку.
Мне было приятно узнать, что Клаус — не насильник, но что же произошло в тот вечер со мной? Байер, конечно, хотел, чтобы Кертец сам себя подвел под статью, и если при этом на улице станет одним насильником меньше — общество только выиграет. Однако мне предстояло переварить новость: оказывается, он — религиозный… Не знаю, как и назвать… Кто? Уличная проститутка?…
— Скажите, хотя бы одной из этих женщин пришло в голову остановиться и спокойно с ним поговорить?
— Я уже упомянул, что наш клиент хорош собой: он располагает к общению.
— Так что же отталкивает его избранниц?
— Думаю, женщины начинают понимать, что к действию его побуждает болезненное состояние, а не их индивидуальность. К тому же его подтрунивания — может быть, я выразился не совсем точно — кажутся им подозрительными.
— Почему вы так решили?
— Встретитесь — сделаете свои выводы.
Я уже представляла себе Клауса Кертеца: тот же Джереми, только старше, не знавший скитаний по сиротским домам и чужим семьям, не больной рассеянным склерозом, и на лице нет печати постоянной борьбы за существование. Я сказала:
— Когда мы вернемся в вашу контору, вы мне покажете еще пару снимков?
— Нет смысла. Я покажу их вам здесь и сейчас.
Он открыл кожаный дипломат и извлек знакомый мне виниловый фотоальбом. Отставил бокалы с водой, и я разложила альбом на столе. Я увидела с дюжину фотографий, охватывающих последние лет десять; годы Клауса не портили, единственное, что выдавало возраст, — морщины на лбу и глубокие складки, которые пролегли от уголков носа к губам.
— Он похож на Джереми?
— Да. Вылитый сын.
— Что вы чувствуете, глядя на эти снимки?
Впервые в жизни я ощутила, как меня изучают: будто некий чужеродный объект тщательно фиксирует мои высказывания и реакции, выдает им оценки, классифицируя по самым невероятным категориям. Что ж, в Вене подобному происшествию самое место.
— Что чувствую? Чувствую себя по-дурацки: я не помню этого Кертеца. Еще мне грустно — так не хватает Джереми. А сильнее всего знаете что? Надежда. Теперь мне известно, откуда взялся мой сын.
— И вам все равно хочется увидеть герра Кертеца?
— Очень хочется.
— А не страшно?
— Мне? Нет.
— Не того, что на вас нападут, а скорее…
— О чем вы?
Райнер пожал плечами.
— Не боитесь испытать разочарование?
— В каком смысле?
— Вы не боитесь испортить память о сыне?
— Нет. Не поверю, пока не увижу его своими глазами. — Впрочем, должна признать, я понимала, что выпускаю «джинна из бутылки».
Тогда австриец проговорил:
— Ну что ж, готовьтесь к встрече.
Я ответила:
— Хорошо.
И тут комната озарилась яркой вспышкой, и я чуть не потеряла сознание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53