— Фермерам стало легче?
— Да, стало. Еще им сказали, что для них кое-что приготовлено: скоро будет дан знак (не знаю, что за знак такой), и они получат дар.
Горькая участь землепашцев привела меня в уныние. Казалось, их судьба неведомым Джереми образом перекликается с моей собственной напастью, но я ничего ему не сказала.
— И что ты чувствовал? Лично ты?
Парень расслабился.
— Если бы можно было назвать видения чушью… Вряд ли. Может, это компенсация за болезнь, не зря же меня так покорежило.
— Знаешь, Джереми, судьба не раздает компенсации направо и налево.
— А в жизнь после смерти тоже не веришь?
— А в смерть после жизни после смерти? — Мне показалось это остроумным, хотя я и сама не совсем поняла, что имела в виду. Неудачная шутка.
— Так ты не веришь в бесконечность?
— Забавный вопрос. Нет. Это все математические штучки. Яйцеголовые придумали их для себе подобных. Еще недавно о таких делах и не слышали.
Джереми улыбнулся.
— Мозг болит.
Я легонько постучала его по колену и сказала:
— Мозг не может болеть — в нем нет нервных клеток. Так что, увы, жалости от меня не дождешься.
— А ты у меня крепкий орешек, да? Признайся, хохотала, когда мать Бэмби подстрелили?
Тут я действительно потеряла самообладание. Не помню, когда в последний раз мне было так весело.
— Что такого смешного? Чего смешного-то?
Я схватила кассету с «Бэмби», которая лежала на журнальном столике, и поведала о недавнем визите Донны из «Систем наземных коммуникаций». Обрисовала ее в двух словах: мол, святая покровительница жиденького кофе и скупых записочек на общем холодильнике с просьбами не трогать чужую морковку и черешки сельдерея.
Джереми оценил юмор.
— Ну и ошалеет твоя мать, когда обо мне узнает.
— Это точно. — Лесли забыла на столике пачку сигарет. Я закурила, и тут, как по команде, зазвонил телефон.
Верно, мамулечка. Она даже не поздоровалась, сразу начала на повышенных тонах:
— Это правда?
— О чем ты, мама?
— Я сейчас буду.
— Спасибо, мамуль. — Я повесила трубку и направилась на кухню. — Хочу кофе сварить. Тебе можно?
— Нельзя, но давай. Что твоя мать обо мне знает?
— На удивление мало.
— А для начала?
— Пойми, все не так просто.
— Почему?
— Давай попозже. Ты четыре года ждал, пара часов не сыграет особой роли.
Вскоре в дверь четыре раза (всегда четыре) требовательно постучали; видно, домофон каким-то образом удалось обойти. Я открыла дверь и увидела мамочку: глаза ее были выпучены, но лицо спокойно — сразу ясно, приняла лекарство.
— Входи, мама. Гостья замялась.
— Ну что ты, входи.
— А я уж и верить перестала, что это когда-нибудь случится, — сдавленно проговорила она.
— Я тоже, мам.
— В службе усыновления меня уверяли, что все контакты потеряны.
— Вот именно.
— Я тут ни при чем, ни при чем я.
— Никто тебя и не винит.
Матушка не решалась войти, пока я настоятельно ее не попросила. Вдруг она показалась очень старой: с трудом, будто опираясь на невидимую клюку, тяжело прошла в гостиную. Там возле журнального столика расположился Джереми. Она взглянула на него и сухо произнесла:
— Так это действительно ты.
— Несомненно.
— Подойди ко мне, — потребовала гостья, и он подчинился. Можно подумать, она выбирает арбуз в супермаркете. — Какое горе, что муж не дожил до этой встречи. Погиб в автомобильной катастрофе несколько лет назад. На Гавайях.
— Я знаю. Присаживайтесь, пожалуйста.
— Нет. Я хочу на тебя взглянуть. — Она обошла внука, изучая его со всех сторон. Джереми явно стало не по себе.
— В тебе есть что-то от деда. Лиззи, ты узнаешь?
— Немного.
Джереми предложил:
— Пожалуйста, сядьте.
Я сказала:
— Кофе хочешь?
— А «Бейлиса» не осталось?
— Весь вышел.
— Нет, спасибо. — Мать перевела взгляд на Джереми. — Где же ты вырос? В Ванкувере?
— Нет, в глуши. Где только не побывал.
— А-а, так ты воспитывался в семье военных?
— Куда там. И, кстати, семей было несколько. В целом — одиннадцать, и все из Британской Колумбии.
— Одиннадцать?
— Ага.
Мать окинула Джереми таким взглядом, словно на нем был ценник с тридцатипроцентной скидкой, однако он никак не отреагировал.
— У меня почти все семьи по-своему верили в Бога. Как только появлялись какие-то проблемы, в социальной службе задумывались о религиозных проблемах, и меня отправляли к людям с каким-нибудь другим уклоном — полагали, на свежем воздухе я исправлюсь.
— Не заметила, что тебе нужно исправляться, — сказала я.
— Однажды я рассказал соцработникам, что меня привязали к столбу для сушки белья и продержали там шестнадцать часов в самый разгар охотничьего сезона. Приемная мамаша тогда приподняла бровь, закатила глаза к потолку и изрекла: «Ну и воображение. Дети есть дети».
Мать вздохнула:
— Я только хотела узнать, где ты вырос.
— Теперь твое любопытство удовлетворено, — ответила я.
— А когда вы повстречались? При каких обстоятельствах?
— Я связался с Лиз.
— Нас уверяли, что тебя найти невозможно.
— Верно, если только…
Я перебила его:
— Джереми обнаружил в системе лазейку.
Мать ответила:
— Я столько денег на ветер выкинула, чтобы разузнать о тебе, — и все без толку.
— Что-что?
— Я молилась за него в кладовке. Ночи спокойно не проспала с тех пор, как мы подписали бумаги на отказ.
— Почему же ты мне ничего не рассказывала?
— Мы с тобой вообще не говорили о нем… о тебе, Джереми. Никогда.
Сын предложил:
— Знаете что, выпейте по чашечке кофе.
Мать стала разговаривать в какой-то особой манере, будто во сне.
— Я и днем о тебе думала. Обычно, когда обед готовлю, прикидываю — на сколько человек рассчитывать. Бывает, стоишь у раковины и руки чем-нибудь заняты, чистишь картошку или гладишь белье… Не спрашивай — почему. У Лесли с Уильямом тоже дети, но я только о тебе всегда тосковала. Ты же первенец. Я и за детишек Лесли переживаю, хотя с тобой по-другому: бывает, как мысли нахлынут, свернешь на обочину — будто в живот ударили, как гром среди ясного неба.
У меня дыхание сперло.
— Мам, я не вынесу здесь такого накала страстей.
Мать не обратила внимания.
— Лесли говорит, у тебя со здоровьем проблемы. Будто ты Лиз из больницы позвонил?
— В каком-то смысле да.
— А по тебе не скажешь. Так что с тобой?
Я ответила за него:
— Рассеянный склероз.
— Ох.
Поверьте мне, эти слова несут в себе огромный заряд — правда, никто не знает какой. Может, людям сразу представляется, как темнеют и крошатся кости; синяки, которые появляются без всякой причины, или зуд, как от пчелиного жала. Видится отмирающая во сне кожа. Пугающее кресло-каталка, пластиковый мочеприемник и дюжины коричневых пузырьков. Каждому, наверное, свое. Даже теперь, когда я знаю о проклятой напасти все, в голове по-прежнему не укладывается, как такое происходит.
Заметив, что мы обе умолкли, не в силах подобрать верных слов, сын проявил сострадание и вкратце описал свой недуг. Мать слушала, закусив губу. Потом мы спросили Джереми, как он себя чувствует.
— Нормально. Поспал.
— Он останется переночевать.
Мать пренебрежительно отрезала:
— Здесь? Неужели кому-то хочется спать в таком месте?
— Ну спасибо, мамуль.
Джереми сказал:
— Лягу на кушетке.
— Ничего не желаю слышать. Погостишь у меня. В доме две отличные гостевые комнаты, в одной даже своя ванная есть. И еще я только что испекла батончики с шоколадом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53