Философы любят говорить, что бедность облагораживает человека. В определённых пределах и при определённых предпосылках – может быть и так. Но хроническая и массовая бедность унижает человеческое достоинство и даёт стимул ко многим отвратительным вещам, недостойным человека.
В гостиной на полу стоит огромный, в рост человека, радиоаппарат. При первом взгляде на сверкающую клавиатуру кнопок и рычагов, я поколебался – что это, радиоприемник или радиостанция.
Действительно, генерал откопал радиоприёмник, соответствующий его чину. Наконец, я убеждаюсь, что это ультрасовременная модель сверхмощного супергетеродина.
Я протягиваю руку и хочу подключить питающий шнур к розетке на стене.
Анна Петровна предостерегающе поднимает палец: «Гриша! Только, пожалуйста, не включайте. Коля запретил строго на строго».
«Да, ну… Вам-то что бояться?» – возражаю я.
«Нет, нет… Пока запрет не сняли – нельзя. Даже Коля сам не включал».
Вот тебе и на! Через месяц после окончания войны победоносный советский генерал не решается слушать радио, пока не разрешит Кремль.
«Гриша, слыхали новый анекдот?» – отвлекает меня от радио Анна Петровна.
«Про шейку?» – спрашиваю я, уже привыкнув к рассказам Анны Петровны о генеральских женах.
«Нет… Новый! Один генерал прислал жене с фронта пианино. Ну, пока его везли, пианино раструсилось, позвали настройщика. Настроили и устанавливают пианино в комнате. Жена обязательно хочет, чтоб на видном месте.
«Там нельзя», – говорит настройщик. – «Резонанса не будет».
«Э, чепуха!» – махает рукой жена. – «Я моему генералу напишу – он и резонанс пришлет».
Нас перебивает Женя.
«Гриша, посмотри. У меня ещё что-то есть», – она стремительно бросается в соседнюю комнату. – «Золотой пистолет!» Я ожидаю увидеть оригинальную зажигалку или дамскую безделушку. Женя с размаха бросает мне на колени что-то тяжёлое в жёлтом кожаном кабуре.
«Прочти, что там написано!» – командует она над моей головой.
Я расстегиваю желтую кожу. На моей ладони сверкает тупым рыльцем позолоченный немецкий «Вальтер». На плоской боковой грани затейливая вязь гравированных готических букв. Бросаются в глаза две хищные зигзагообразные молнии – знак ОС.
Надпись на пистолете гласит:
«Генералу СС Андреас фон Шенау от имени Великой Германии». Фюрер.
Почётное золотое оружие! Подарок СС-овскому генералу от самого Гитлера. Когда-то этот блестящий кусок металла наполнял гордостью сердце человека, который считал себя выше других существ.
Теперь же он сидит в лагере для военнопленных и собирает окурки, а горделивая безделушка столь же безразлично поблескивает в руках победителей. Да, нет ничего более изменчивого и непостоянного, чем земная слава!
«Теперь со мной не шути». – Женя нажимает защёлку обоймы. – «Полный боекомплект!» Обойма змейкой выскальзывает на подушку дивана. Красные головки патронов выглядывают из прорези.
«Однако, додумался отец такие игрушки дарить», – говорю я и кладу обойму подальше от пистолета. – «Да ещё главное кому?» «Не беспокойся. Если ты будешь себя хорошо вести, то это не опасно», – успокаивает меня Женя.
«Потом папа привез ещё два Опеля», – щебечет она. – «Адмирала» он оставил себе, а «Капитан» теперь мой. Понимаешь? Мой! Завтра чтобы ты был здесь. Будешь учить меня править. Повтори приказание!» «Послушай, Гриша, какие у тебя, вообще, планы на будущее?» – шаловливо спрашивает она, уже забыв о своих новых игрушках. С такой же непринужденностью как она обращается со своим золотым пистолетом, она кладет мою голову себе на колени, пишет мне на лбу пальцем вопросительный знак.
В её голосе слышится игривый вызов. Вековечный инстинкт женского кокетства нисколько не изменился в сердце дочери советского генерала.
Мне не хочется омрачать радужное настроение Жени. Где-то в глубине копошится чувство сожаления, что завтра я должен буду расстаться со всем окружающим. Но так нужно, да и потом ведь это не навсегда.
«Завтра я вылетаю в Берлин…» – медленно говорю я, смотря в потолок. Я произношу эти слова так тихо, как будто я виноват в чем-то.
«Что-о-о?» – недоверчиво тянет Женя. – «Опять твои глупые шутки?» «Это не шутка…» «Никуда ты не поедешь. Забудь об этом! Понял?!» «Это от меня не зависит…» Я беспомощно пожимаю плечами.
«Боже! Как бы мне хотелось содрать с тебя шкуру!» – восклицает Женя. – «Сходи в оперетту, если уж тебе так хочется посмотреть заграницу. Неужели тебе не жалко опять уезжать и оставлять меня зубрить эти дурацкие интегралы?!» Она смотрит на меня почти умоляюще. В её взгляде что-то большее, не только просьба или каприз.
«Это не зависит от моего желания, Женя… Долг…» «Долг, долг…» – как эхо, повторяет мои слова Женя. – «Я слишком часто это слышу – долг!» С неё внезапно слетает вся беззаботность и весёлость. Голос её становится печален и серьёзен.
«Я была так бесконечно рада, что ты не кадровый военный. Ты думаешь, я счастлива дома? Ведь я – сирота!» Женя выпрямилась, лицо её побледнело, тонкие пальцы нервно теребят шелковую кисть дивана.
«За всю жизнь я видела отца только неделями… Ведь мы почти чужие. Ты думаешь, почему он засыпает меня подарками? Он тоже чувствует это. То Китай, то Испания, то ещё куда-то… И так всю жизнь…» Голос Жени дрожит от волнения и глаза наполняются слезами. Она не владеет собой, слова слетают с её губ как страстное обвинение, как жалоба на судьбу.
«Подруги говорят, что я счастливая – у отца вся грудь в орденах… А я ненавижу эти ордена… Они отняли у меня отца… Каждый из них это годы разлуки. Посмотри на маму! Ведь у нее не успеют просохнуть слезы радости, что отец вернулся, жив, здоров, как снова плачет. Опять провожает куда-то, даже не знает куда… Иногда по году писем нет…» «…Он тоже говорит – долг, долг… А теперь ты… Я не хочу жить так, как мама… Я не хочу жить твоими письмами…» Женя закрывает лицо руками. Её плечи судорожно вздрагивают. Она падаёт лицом вниз на подушки дивана. На бархатных подушках, как обиженное дитя, орошая слезами золотой подарок фюрера, горько плачет его новый владелец.
Я молча ласкаю волосы Жени, беспорядочно рассыпавшиеся по красному бархату, смотрю на залитые солнцем крыши домов за окном, в голубое марево летнего неба. Как будто я ищу там ответа. Что я должен делать? Тут, рядом со мной любимая и любящая женщина. Где-то там далеко-далеко ожидаёт меня долг.
Что такое долг? Не просто ли это отговорка, за которую мы цепляемся, чтобы оправдаться перед собственной совестью. Или это высшее проявление нашей совести? Все зависит от основного принципа. Долг – это производное веры в непогрешимость основного принципа.
Мой долг – найти эту веру. Это долг в квадрате.
Вечером я сижу с Анной Петровной в гостиной. Женя, как примерная девочка, разложила на столе книжки и грызет карандаш, готовясь к последним экзаменам. Белый ангорский кот, любимец Жени, настойчиво лезет мне на колени. Анна Петровна, как обычно, жалуется на свою одинокую жизнь.
«Предлагали ему место в Артиллерийском Управлении, так нет – опять в пекло лезет. Пробило голову под Кенигсбергом – так всё мало. Уж кажется и орденов достаточно, и звание высокое. Теперь одно затвердил – буду маршалом. Сам Сталин ему на приёме сказал. Теперь и повторяет, как кукушка».
За несколько дней до капитуляции Германии, когда победа была уже собственно решена, генерала спешно отозвали в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158