- Годы бегут, сколько уж лет, как прошла война, - задумчиво говорит композитор, - а люди все помнят, и чем дальше, тем, кажется, глубже понимают величие свершенного подвига. И мы, деятели культуры, далеко не все сделали, чтобы увековечить и еще больше прославить подвиг народа. Это наш святой долг, если хотите, первая тема творчества.
После «Реквиема» Дмитрий Борисович Кабалевский написал прелюдию «Памяти героев Горловки» для памят­ника, установленного в этом городе, а также симфониче­скую траурную пьесу для памятника в Брянске. Эти маленькие реквиемы Кабалевского родились уже после создания главного, большого «Реквиема» и явились, по су­ществу, продолжением работы композитора над темой увековечения памяти героев Великой Отечественной войны.
Памятник в Горловке представляет собой холм, на ко­тором стоит танк, первым ворвавшийся в город. У основа­ния холма установлена мемориальная доска и горит Веч­ный огонь. Вверху, за чугунной решеткой, спрятаны ди­намики. Оттуда несколько раз в сутки звучит прелюдия «Памяти героев Горловки».
По моей просьбе Дмитрий Борисович дважды пускает ленту с записью прелюдии. Она звучит пять минут, но кажется, что проходит всего полторы-две минуты, на­столько захватывает своим напряжением это произведе­ние, похожее на один глубокий вздох.
- Вот мы часто говорим о том, что надо постоянно искать связь искусства с жизнью, - композитор крутит в своих «пианистических» пальцах коробку с лентой. - Но порой даже не предполагаем, как глубоки и неожи­данны могут быть эти связи...
...За окном глубокий вечер. Пора уходить. И так уже отобрал у гостеприимного хозяина несколько ценнейших часов времени. Дел в эти дни у него, как и всегда, не­впроворот.
- Вот должен сдать на радио беседу о Шестой сим­фонии Мясковского. - Дмитрий Борисович берет со сто­ла листок с начатым текстом беседы. - С нее начинается цикл передач о симфоническом творчестве советских ком­позиторов. Как бы лучше рассказать слушателям о ней? Ведь это первая советская симфония, написанная вскоре после революции. Она появилась вопреки многим прогно­зам музыковедов, говоривших, что традиции сифмонизма Бетховена и Чайковского погибли навсегда. Не та, мол, эпоха. А эпоха оказалась именно та. Потом, вы знаете, многих смутил финал произведения. После бурных пер­вых частей вдруг тема скорби. Оправдан ли трагедийный эпизод в финале симфонии, посвященной победе револю­ции? Были большие споры...
Помолчав немного, убежденно сказал:
- А по-моему, оправдан... - Задумался о чем-то сво­ем и будто без видимой связи продолжил: - Я вступил в партию в сороковом году. Но коммунистом в душе стал знаете когда? В дни глубочайшего траура, в Колонном зале, у гроба Ленина. Поняв, за что была отдана эта вели­кая жизнь, нельзя было не стать коммунистом. Так тра­гедия, а не победа послужила непосредственным источни­ком главного вывода моей жизни, определила мое станов­ление как человека. И не только мое, но и многих тысяч других людей... И в этом смысле финал Шестой симфо­нии Мясковского глубоко оправдан. Правомерно в празд­ник Победы вспоминать о жертвах, принесенных на ее алтарь, - тогда яснее становится ее цена и заслуга тех, кто ее добыл.
Покидая квартиру композитора, я думаю, какая же все-таки главная тема в его творчестве? Детская? Да. Юношеская, молодежная? Да. Героико-патриотическая? Да. Все они объединены любовью к Родине, к жизни, цель которой, создавая прекрасное, творить доброе во имя на­рода...
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОЛА БРЮНЬОНА
Телефонный разговор был кратким, но интригующим.
- Здравствуйте, Дмитрий Борисович! Говорит Леонид Коган. Я только что прилетел из Италии, с гастролей. Есть для вас любопытный сувенир.
- Какой же?
- Платок на голову.
- Платок? Интересно. Такого подарка мне еще не дарили.
- Однако будете ему рады. Это особый платок...
И знаменитый советский скрипач вскоре вручил Ка­балевскому этот необычный сувенир.
На большом куске розового шелка черной краской было отпечатано следующее. В центре, в рамке, образо­ванной музыкальными произведениями, воспроизведен автограф великого дирижера Артуро Тосканини; по сто­ронам изображены театры мира, в которых дирижиро­вал знаменитый маэстро; между ними - первые страницы партитур любимых симфонических произведений Тоска­нини, которыми он много раз дирижировал. Среди них увертюра «Вильгельм Телль» Россини, пьеса Дебюсси «Море», Четвертая симфония Брамса, симфоническая поэ­ма Рихарда Штрауса «Смерть и просветление» и... увер­тюра Кабалевского к опере «Кола Брюньон».
Слов нет, дорогой подарок привез Дмитрию Борисови­чу Леонид Коган. Но к радости скоро примешался при­вкус горечи - это было еще одним напоминанием. О чем?..
...Тридцатый год своей жизни Дмитрий Борисович встретил уже признанным мастером, автором многих про­изведений, в том числе крупных: трех симфоний, сонаты, фортепианного концерта, квартета. И все-таки он еще был довольно молодым человеком и молодым композито­ром. Конечно, появилась некоторая уверенность в своих силах, но робости было еще достаточно, ну хотя бы перед оперой. Очень уж хотелось взяться за нее, но как подсту­питься? Где найти хороший сюжет и каким он должен быть - этот хороший оперный сюжет?
Жизнь подарила задачу, решать которую композитору пришлось несколько десятков лет!
Прочитал Кабалевский повесть великого французского писателя Ромена Роллана «Кола Брюньон» - и потянуло его к сильному образу художника-мастера, человека, страстно влюбленного в жизнь, созданного талантом Рол­лана. И так захотелось подольше побыть наедине с этим неутомимым весельчаком и балагуром, рассказать в музы­ке об этой брызжущей радостью жизни, что Дмитрий Бо­рисович даже... загрустил.
Еще бы не загрустить. Имеет ли он моральное право ступать во владения повести Роллана, этой, по выраже­нию Алексея Максимовича Горького, «может быть, самой изумительной книги наших дней». Ну, а если решиться и взглянуть на повесть как на оперный сюжет (почему-то захотелось написать именно оперу)? И композитор еще больше засомневался в реальности своего замысла: в са­мой-то книге сюжета в общем нет, а что говорить об опер­ном... Ведь повесть написана как дневник, в котором Кола Брюньон вспоминает свою жизнь.
И еще от одной мысли становилось не по себе: Ромен Роллан был не только крупным писателем, но и широко известным музыковедом и критиком. Нетрудно догадать­ся, что он с особым вниманием отнесется к музыке, со­зданной по его произведению, и вряд ли кто лучше раз­берется в ее достоинствах и недостатках, в соответствии музыки духу оригинала. И неудача здесь была бы для композитора особенно огорчительной.
Не слишком ли много препятствий для одного за­мысла?
Но... не волен человек в своем выборе, если дело ка­сается сердечных привязанностей. Уж очень точно, в уни­сон с собственным солнечным, радостным восприятием жизни Кабалевского звучал настрой повести Ромена Роллана и вызвал в его душе глубокий «музыкальный» ре­зонанс.
И Кабалевский бросил вызов... самому себе. Сразу почему-то стало легче. Нашелся и либреттист - Влади­мир Брагин, который предложил сделать оперное либрет­то из «неоперной» повести Роллана!
На многие месяцы окунулся Кабалевский в сборники народных французских песен, стараясь найти в них му­зыкальные образы, которые войдут в оперу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38