Но истинный артист знает, что в области искусства нет ни пределов, ни канонов и что одно и то же произведение может быть исполнено совершенно по-разному».
Можно сказать, что музыкальное произведение рождается еще и в третий раз - в сердце и душе слушателя в процессе восприятия музыки. Она ведь говорят нам о жизни, отвечая каким-то нашим собственным жизненным впечатлениям.
В одной из школ педагоги, любящие музыку, провели такой эксперимент. На следующий после концерта день школьникам было предложено написать небольшое сочинение о том, какое впечатление произвела на них Первая симфония Калинникова. И почти все написали, что увидели в музыке картины родной русской природы.
Бывает и так, что картина природы, наблюдаемая человеком, вдруг помогает ему оценить впервые красоту звучащей в этот момент музыки. Вот как описывает свое «открытие» музыки один из многочисленных ее почитателей:
«Было это лет семь назад, когда я еще ходил в школу. Очень редко приходилось слушать серьезную музыку, которая, как мне тогда казалось, просто портит людям нервы, и только попусту тратится на нее время. Но однажды утром, проснувшись, я услышал звуки музыки. Было рано, только начинало всходить солнце, и я стал неожиданно для себя приходить к выводу: как удивительно точно отражается природа, ее красота в мелодии. И когда окончилась мелодия, я еще долго не мог оторваться от картины природы. И мне показалось, что слух продолжает улавливать прекрасные звуки и что сама прелесть пробуждающегося дня является продолжением мелодии. Так впервые я ощутил прекрасное в музыке, почувствовал, что она неразрывно связана с природой, с настроением людей. И сейчас, слушая это же произведение Листа, я всегда замираю».
Большая музыка способна передать любое состояние человеческого духа. Близки ей и образы суровые, военные. Один офицер - любитель музыки - рассказывал, что «Эгмонт» Бетховена воскрешает в нем воспоминания о годах Великой Отечественной войны и этим дорог ему. Слушая «Эгмонта», он будто заново переживает все, связанное с событиями на фронте, с потерей близких людей, с радостью освобождения пленных.
Вообще, мне кажется, ни один композитор не стал бы претендовать на то, чтобы его творения понимали точно так, как он сам. Иначе Чайковский не скрывал бы программу своей Шестой симфонии, которая, по его признанию, легла в основу этого произведения...
ЧАЙКОВСКИЙ ОБЪЯСНЯЕТ ЧАЙКОВСКОГО
Когда-то Петр Ильич Чайковский писал не без горечи: «Предубежденный человек может примириться с оперой после нескольких виденных представлений, но сколько нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству? Однако ж, - признался композитор, - несмотря на весь соблазн оперы, я с бесконечно большим удовольствием и наслаждением пишу симфонию...»
В чем видел Чайковский «соблазн» оперы и почему он все-таки предпочитал ей симфонию?
«Опера имеет то преимущество, что дает возможность говорить музыкальным языком массе. Уже одно то, что опера может играться хоть сорок раз в течение сезона, дает ей преимущество над симфонией, которая будет исполнена раз в десять лет!!!»
Но симфоническая музыка, по мнению композитора, стоит «гораздо выше» оперной, потому что условия сцены в значительной степени парализуют чисто музыкальное вдохновение автора. «В симфонии... я свободен, нет для меня никаких ограничений и никаких стеснений».
Казалось бы, эти слова Чайковского о преимуществах одного и другого рода музыки совершенно справедливы, но вспоминаются и другие его слова, широко известные всему миру:
«Я желал бы всеми силами души, чтобы музыка моя распространялась, чтобы увеличивалось число людей, любящих ее, находящих в ней утешение и подпору».
Как соединить это желание Петра Ильича, эту великую веру в его исполнение, которая слышится в словах Чайковского, с тем, что он с наибольшей охотой работал в самом трудном для восприятия и понимания широкой слушательской аудитории жанре музыки? Для композитора приведенные выше слова не были красивой фразой. Он считал музыку «откровением», «лучшим даром для человечества». «Это не соломинка, за которую только едва хватаешься, это верный друг, покровитель и утешитель, и ради его одного стоит жить на свете».
Да, он «с бесконечно большим удовольствием и наслаждением» писал симфонии и... с горечью думал о том, «сколько нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству».
Давайте попытаемся понять композитора и, кстати, не только его, но и всех тех талантливых творцов, которые обращаются к жанру симфонической музыки и, как Чайковский, хотят быть понятыми своими слушателями.
К счастью, Петр Ильич оставил нам не только свою великую музыку, но и высказывания о ней, которые, как и она, необыкновенно искренни и глубоки. Итак, Чайковский объясняет Чайковского. За что же может «ухватиться» мало искушенный в музыке посетитель концерта, слушая симфонию и стараясь вникнуть в ее образный строй? Наверное, стоит ему посоветовать не ломать сильно голову над поисками ассоциаций и сравнений, которые, как он слышал, облегчают восприятие музыки. Со временем это может прийти само. А сейчас надо просто слушать ее с открытым сердцем - это главное условие. И настоящая музыка найдет путь к нему. Но какова она, эта настоящая музыка? И что говорит о ней Чайковский?
В одном из писем к нему большая почитательница его музыки и друг Надежда Филаретовна фон Мекк задала вопрос Петру Ильичу: правда ли, что музыкант ничего не чувствует, когда сочиняет, что он только обдумывает, как и где пользоваться техническими средствами, мол, «музыка на все имеет определенные правила и указания, так что достаточно выдумать маленький, ничтожный мотив в два такта для того, чтобы сделать из него очень много». Сама Надежда Филаретовна внутренне была не согласна с такой трактовкой музыкального творчества. Она считала, что должна существовать глубокая связь между композитором и его произведением. Однако решающее слово было за Чайковским.
И Петр Ильич отвечал: «Не верьте тем, которые пытались убедить Вас, что музыкальное творчество есть холодное и рассудочное занятие. Только та музыка может тронуть, потрясти и задеть, которая вылилась из глубины взволнованной вдохновением артистической души».
Значит, главное условие музыкального творчества - глубокая взволнованность и искренность ее создателя. Не случайно о своей Шестой симфонии Чайковский сказал: «Я положительно считаю ее наилучшей и в особенности наиискреннейшей из всех моих вещей».
Взволнованность, искренность - эти понятия предполагают, что человек что-то страстно говорит, объясняет другому, изливает душу. Выходит, Чайковский в своей музыке тоже говорит? Да, конечно. «Я говорю на музыкальном языке, потому что мне всегда есть что сказать» - вот его слова. Но если это так, то о чем говорит в своих симфониях Чайковский?
В связи с содержанием симфонических произведений часто упоминают слово «программа». Как известно, программа - это словесный пересказ содержания сочинения, представленный его автором. Это может быть развернутое литературное описание, или только название частей, или другое словесное обозначение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Можно сказать, что музыкальное произведение рождается еще и в третий раз - в сердце и душе слушателя в процессе восприятия музыки. Она ведь говорят нам о жизни, отвечая каким-то нашим собственным жизненным впечатлениям.
В одной из школ педагоги, любящие музыку, провели такой эксперимент. На следующий после концерта день школьникам было предложено написать небольшое сочинение о том, какое впечатление произвела на них Первая симфония Калинникова. И почти все написали, что увидели в музыке картины родной русской природы.
Бывает и так, что картина природы, наблюдаемая человеком, вдруг помогает ему оценить впервые красоту звучащей в этот момент музыки. Вот как описывает свое «открытие» музыки один из многочисленных ее почитателей:
«Было это лет семь назад, когда я еще ходил в школу. Очень редко приходилось слушать серьезную музыку, которая, как мне тогда казалось, просто портит людям нервы, и только попусту тратится на нее время. Но однажды утром, проснувшись, я услышал звуки музыки. Было рано, только начинало всходить солнце, и я стал неожиданно для себя приходить к выводу: как удивительно точно отражается природа, ее красота в мелодии. И когда окончилась мелодия, я еще долго не мог оторваться от картины природы. И мне показалось, что слух продолжает улавливать прекрасные звуки и что сама прелесть пробуждающегося дня является продолжением мелодии. Так впервые я ощутил прекрасное в музыке, почувствовал, что она неразрывно связана с природой, с настроением людей. И сейчас, слушая это же произведение Листа, я всегда замираю».
Большая музыка способна передать любое состояние человеческого духа. Близки ей и образы суровые, военные. Один офицер - любитель музыки - рассказывал, что «Эгмонт» Бетховена воскрешает в нем воспоминания о годах Великой Отечественной войны и этим дорог ему. Слушая «Эгмонта», он будто заново переживает все, связанное с событиями на фронте, с потерей близких людей, с радостью освобождения пленных.
Вообще, мне кажется, ни один композитор не стал бы претендовать на то, чтобы его творения понимали точно так, как он сам. Иначе Чайковский не скрывал бы программу своей Шестой симфонии, которая, по его признанию, легла в основу этого произведения...
ЧАЙКОВСКИЙ ОБЪЯСНЯЕТ ЧАЙКОВСКОГО
Когда-то Петр Ильич Чайковский писал не без горечи: «Предубежденный человек может примириться с оперой после нескольких виденных представлений, но сколько нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству? Однако ж, - признался композитор, - несмотря на весь соблазн оперы, я с бесконечно большим удовольствием и наслаждением пишу симфонию...»
В чем видел Чайковский «соблазн» оперы и почему он все-таки предпочитал ей симфонию?
«Опера имеет то преимущество, что дает возможность говорить музыкальным языком массе. Уже одно то, что опера может играться хоть сорок раз в течение сезона, дает ей преимущество над симфонией, которая будет исполнена раз в десять лет!!!»
Но симфоническая музыка, по мнению композитора, стоит «гораздо выше» оперной, потому что условия сцены в значительной степени парализуют чисто музыкальное вдохновение автора. «В симфонии... я свободен, нет для меня никаких ограничений и никаких стеснений».
Казалось бы, эти слова Чайковского о преимуществах одного и другого рода музыки совершенно справедливы, но вспоминаются и другие его слова, широко известные всему миру:
«Я желал бы всеми силами души, чтобы музыка моя распространялась, чтобы увеличивалось число людей, любящих ее, находящих в ней утешение и подпору».
Как соединить это желание Петра Ильича, эту великую веру в его исполнение, которая слышится в словах Чайковского, с тем, что он с наибольшей охотой работал в самом трудном для восприятия и понимания широкой слушательской аудитории жанре музыки? Для композитора приведенные выше слова не были красивой фразой. Он считал музыку «откровением», «лучшим даром для человечества». «Это не соломинка, за которую только едва хватаешься, это верный друг, покровитель и утешитель, и ради его одного стоит жить на свете».
Да, он «с бесконечно большим удовольствием и наслаждением» писал симфонии и... с горечью думал о том, «сколько нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству».
Давайте попытаемся понять композитора и, кстати, не только его, но и всех тех талантливых творцов, которые обращаются к жанру симфонической музыки и, как Чайковский, хотят быть понятыми своими слушателями.
К счастью, Петр Ильич оставил нам не только свою великую музыку, но и высказывания о ней, которые, как и она, необыкновенно искренни и глубоки. Итак, Чайковский объясняет Чайковского. За что же может «ухватиться» мало искушенный в музыке посетитель концерта, слушая симфонию и стараясь вникнуть в ее образный строй? Наверное, стоит ему посоветовать не ломать сильно голову над поисками ассоциаций и сравнений, которые, как он слышал, облегчают восприятие музыки. Со временем это может прийти само. А сейчас надо просто слушать ее с открытым сердцем - это главное условие. И настоящая музыка найдет путь к нему. Но какова она, эта настоящая музыка? И что говорит о ней Чайковский?
В одном из писем к нему большая почитательница его музыки и друг Надежда Филаретовна фон Мекк задала вопрос Петру Ильичу: правда ли, что музыкант ничего не чувствует, когда сочиняет, что он только обдумывает, как и где пользоваться техническими средствами, мол, «музыка на все имеет определенные правила и указания, так что достаточно выдумать маленький, ничтожный мотив в два такта для того, чтобы сделать из него очень много». Сама Надежда Филаретовна внутренне была не согласна с такой трактовкой музыкального творчества. Она считала, что должна существовать глубокая связь между композитором и его произведением. Однако решающее слово было за Чайковским.
И Петр Ильич отвечал: «Не верьте тем, которые пытались убедить Вас, что музыкальное творчество есть холодное и рассудочное занятие. Только та музыка может тронуть, потрясти и задеть, которая вылилась из глубины взволнованной вдохновением артистической души».
Значит, главное условие музыкального творчества - глубокая взволнованность и искренность ее создателя. Не случайно о своей Шестой симфонии Чайковский сказал: «Я положительно считаю ее наилучшей и в особенности наиискреннейшей из всех моих вещей».
Взволнованность, искренность - эти понятия предполагают, что человек что-то страстно говорит, объясняет другому, изливает душу. Выходит, Чайковский в своей музыке тоже говорит? Да, конечно. «Я говорю на музыкальном языке, потому что мне всегда есть что сказать» - вот его слова. Но если это так, то о чем говорит в своих симфониях Чайковский?
В связи с содержанием симфонических произведений часто упоминают слово «программа». Как известно, программа - это словесный пересказ содержания сочинения, представленный его автором. Это может быть развернутое литературное описание, или только название частей, или другое словесное обозначение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38