Лопнули пакеты с пшеном и сахаром, раскатились в разные стороны консервные банки...
«Вот... – удовлетворенно подумал Мика. – Обыкновенный взрослый бздила... А убивать его не за что. Сам сдохнет когда-нибудь...»
Он отвернулся и снова сел на ступеньки лицом к арыку. Все равно ждать «воронок» здесь. Шаг вправо, шаг влево... А пошли вы все!
Услышал за спиной странный скрип, но не повернулся.
– На-ко вот. – Из-за Микиной спины швейцар протянул ему большое теплое красное яблоко. – Настоящий апорт.
Мика молча взял яблоко.
– Это ты его? – тихо спросил швейцар.
– Что?
– Опрокинул ты его?
– Наверное. Я и сам толком не знаю.
– Я так и подумал, что ты, – тихо проговорил швейцар. – У тебя глаз был... Будто ты не в себе малость.
– Я и сейчас не в себе, – признался Мика.
– Не-е-е... Сейчас у тебя совсем другой глаз. Ты ешь, ешь...
– Потом, – сказал Мика и спрятал яблоко в карман бушлата. – Можно я посижу здесь? Сюда машина наша должна прийти.
– Сиди, – сказал швейцар и, скрипя протезом, стал подниматься к своему месту у дверей. – Сиди. Мне не жалко.
* * *
... Через час к гостинице подкатил детдомовский «воронок».
Влезая внутрь фургона через заднюю дверь и протискиваясь сквозь конвойный отсек, отгороженный проволочной сеткой с внутренней распахнутой сейчас дверцей, Мика сразу же почувствовал в воздухе стойкий запах плана. Или анаши. Как кому нравится...
Серые солдатские одеяла, перевязанные в пачки, заполняли чуть ли не весь фургон. По самый нижний обрез маленьких окошек в железных решетках.
Уже перекурившиеся анашой паханы валялись наверху и по очереди прихлебывали из водочной бутылки, закусывали ломтями свежего хлеба, которые отрезали от целой буханки большой парикмахерской опасной бритвой.
В угол, под самый потолок фургона, забился маленький заплаканный Валерик. Тихо поскуливал, закрывая ухо грязной ладошкой. Чем-то не угодил своим паханам.
– О!.. – завопил один из бугров, увидев Мику. – Свежак сам ползет! Счас мы тебя в два смычка харить будем! «Косушкой» задвинешься? Или из пузыря – для храбрости?..
– Не буду я ничего, – коротко ответил Мика. Наверх, на кучу пачек с одеялами, не полез – от греха подальше. Сдвинул три пачки к конвойной дверце и пристроился внизу, привалившись спиной к проволочной сетке отсека.
– Не! Он чегой-то не понял! Бля буду, в рот меня телопатя! А ну, лезь сюда, художник хуев!.. – прокричал один из паханов, подражая голосу Кости-капитана из кинофильма «Заключенные».
Второй глотнул из бутылки, пропел дурным хрипатым голосом:
Нашан бар, нашан бар?
Я спросил раз у татар.
А татары мне в ответ:
«Анашу не курим, нет!»
С нескрываемым интересом поглядел вниз на Мику.
– Ты! Интеллигент сраный! А жиды анашу курят?
Мика промолчал. Только почувствовал, как голову начинает заполнять мутная, пульсирующая боль и тело охватывает уже знакомый иссушающий жар...
– Я тебя спрашиваю – евреи планом задвигаются или нет? – настойчиво повторил второй.
– Не знаю, – еле выдавил из себя Мика.
– Он же, сучара, с нами даже побазарить не хочет!.. Ну, бляха муха, расписать его, что ли? – поразился первый пахан и вытер лезвие опасной бритвы о полу бушлата маленького скулящего Валерки.
– Нет, – возразил ему второй. – Мы его сначала отдрючим, а уж потом придумаем, чего с им делать. А ну, Абрам гребаный, сблочивай клифт, спускай портки и лезь сюда! А то яйца отрежем!..
– Ты у нас теперь неделю кровью срать будешь! – расхохотался его приятель.
Он повалился на спину и стал расстегивать свои штаны, распутывать завязки кальсон.
* * *
А Мика видел только страшно исхудавшую и бледную маму в какой-то больничной палате......плачущего, небритого отца...
...голубые, полные паники глаза холеного Ольшевского......пшено из лопнувшего пакета, консервы по всему фойе...
* * *
А потом все померкло... Исчезло.
А вместо всего пригрезившегося остались лишь две отвратительные, кривляющиеся морды на кипах старых солдатских одеял...
И пляшущая опасная бритва перед глазами!..
Успел только крикнуть маленькому Валерке:
– Пацан!!! В сторону!..
* * *
«...и по заключению судебно-медицинской экспертизы смерть их наступила в результате острого отравления метиловым спиртом со значительной примесью различных сивушных масел...» – прочитал заведующий детдома для т/в подростков и уже от себя добавил: – Вот что такое базарная водка...
Весь детдом был собран в «актовом зале» – бывшем овощехранилище, задекорированном плакатами, «Боевыми листками» и лозунгами на красных полотнищах. Ну и, само собой, портретами вождей. Часть портретов писал Мика Поляков...
«Трудновоспитуемые» сидели на длинных деревянных лавках, лицом к некоему подобию сцены.
Там стоял стол, покрытый красной материей, а за столом с актом заключения судебно-медицинской экспертизы в руках стоял заведующий детдомом – высокий, тощий, больной туберкулезом человек лет сорока пяти, бывший сотрудник разных органов.
Слева от заведующего сидел низенький, брюхатый казах – начальник Каскеленского райотдела милиции. Справа – «кум» – действующий сотрудник органов, но в гражданском. А рядом с ним – второй секретарь райкома комсомола – молоденький симпатяга-уйгур. Он уже успел повоевать, получить пулю в живот, вылечиться в одном из московских госпиталей, там же комиссоваться вчистую и вернуться в свой родной Каскелен. В детдоме бывал часто, и пацаны относились к нему хорошо и уважительно. По первому требованию пацанов второй секретарь задирал гимнастерку, нижнюю байковую рубаху и давал всем посмотреть свою рану на животе – куда вошла немецкая пуля.
Все сидевшие за кумачовым столом на сцене знали, что никакой судебно-медицинской экспертизы практически не было, вскрытие трупов уж и подавно никто не производил, а заключение судмедэксперта сочинялось древним провинциальным способом.
Милицейский следователь и обычный доктор из местной больнички заскочили на минутку в морг, мельком глянули на бывших паханов, а потом вернулись в милицию и там перешли к осмотру «вещдоков» – вещественных доказательств, найденных у трупов и около них.
Помяли в пальцах коричневые комочки плана, проверили его добротную маслянистость, по запаху определили длительность выдержки анаши, похвалили за высокое качество и честно поделили план между собой.
С отвращением понюхали бутылку с остатками водки, и доктор сказал следователю склочным голосом:
– Нажрутся всякого говна, откинут лапти, а ты потом возись с ними!
– М-да... – туманно согласился следователь и закурил самокрутку. – Где ж ее теперь хорошую возьмешь?..
– Заходи вечерком, – предложил доктор. – Чистеньким ректификатом угощу.
– Точно! – оживился следователь. – А я закусь соображу. Мы тут вчера реквизнули кой-чего – о-о-очень под спиртяшку пойдет!
Но была и другая, тайная версия гибели паханов.
Она напоминала горячечный бред сошедшего с ума от холода и постоянного недоедания маленького, одинокого и очень обиженного человечка, стремящегося все обычные и очень земные ситуации представить в невероятном и сказочном свете...
Автором этой версии, напрочь опрокидывающей заключение судмедэксперта, был одиннадцатилетний Валерка, находившийся при паханах до последней секунды их жизни.
Рассказал он это по страшному секрету, под дикие клятвы – от «век свободы не видать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
«Вот... – удовлетворенно подумал Мика. – Обыкновенный взрослый бздила... А убивать его не за что. Сам сдохнет когда-нибудь...»
Он отвернулся и снова сел на ступеньки лицом к арыку. Все равно ждать «воронок» здесь. Шаг вправо, шаг влево... А пошли вы все!
Услышал за спиной странный скрип, но не повернулся.
– На-ко вот. – Из-за Микиной спины швейцар протянул ему большое теплое красное яблоко. – Настоящий апорт.
Мика молча взял яблоко.
– Это ты его? – тихо спросил швейцар.
– Что?
– Опрокинул ты его?
– Наверное. Я и сам толком не знаю.
– Я так и подумал, что ты, – тихо проговорил швейцар. – У тебя глаз был... Будто ты не в себе малость.
– Я и сейчас не в себе, – признался Мика.
– Не-е-е... Сейчас у тебя совсем другой глаз. Ты ешь, ешь...
– Потом, – сказал Мика и спрятал яблоко в карман бушлата. – Можно я посижу здесь? Сюда машина наша должна прийти.
– Сиди, – сказал швейцар и, скрипя протезом, стал подниматься к своему месту у дверей. – Сиди. Мне не жалко.
* * *
... Через час к гостинице подкатил детдомовский «воронок».
Влезая внутрь фургона через заднюю дверь и протискиваясь сквозь конвойный отсек, отгороженный проволочной сеткой с внутренней распахнутой сейчас дверцей, Мика сразу же почувствовал в воздухе стойкий запах плана. Или анаши. Как кому нравится...
Серые солдатские одеяла, перевязанные в пачки, заполняли чуть ли не весь фургон. По самый нижний обрез маленьких окошек в железных решетках.
Уже перекурившиеся анашой паханы валялись наверху и по очереди прихлебывали из водочной бутылки, закусывали ломтями свежего хлеба, которые отрезали от целой буханки большой парикмахерской опасной бритвой.
В угол, под самый потолок фургона, забился маленький заплаканный Валерик. Тихо поскуливал, закрывая ухо грязной ладошкой. Чем-то не угодил своим паханам.
– О!.. – завопил один из бугров, увидев Мику. – Свежак сам ползет! Счас мы тебя в два смычка харить будем! «Косушкой» задвинешься? Или из пузыря – для храбрости?..
– Не буду я ничего, – коротко ответил Мика. Наверх, на кучу пачек с одеялами, не полез – от греха подальше. Сдвинул три пачки к конвойной дверце и пристроился внизу, привалившись спиной к проволочной сетке отсека.
– Не! Он чегой-то не понял! Бля буду, в рот меня телопатя! А ну, лезь сюда, художник хуев!.. – прокричал один из паханов, подражая голосу Кости-капитана из кинофильма «Заключенные».
Второй глотнул из бутылки, пропел дурным хрипатым голосом:
Нашан бар, нашан бар?
Я спросил раз у татар.
А татары мне в ответ:
«Анашу не курим, нет!»
С нескрываемым интересом поглядел вниз на Мику.
– Ты! Интеллигент сраный! А жиды анашу курят?
Мика промолчал. Только почувствовал, как голову начинает заполнять мутная, пульсирующая боль и тело охватывает уже знакомый иссушающий жар...
– Я тебя спрашиваю – евреи планом задвигаются или нет? – настойчиво повторил второй.
– Не знаю, – еле выдавил из себя Мика.
– Он же, сучара, с нами даже побазарить не хочет!.. Ну, бляха муха, расписать его, что ли? – поразился первый пахан и вытер лезвие опасной бритвы о полу бушлата маленького скулящего Валерки.
– Нет, – возразил ему второй. – Мы его сначала отдрючим, а уж потом придумаем, чего с им делать. А ну, Абрам гребаный, сблочивай клифт, спускай портки и лезь сюда! А то яйца отрежем!..
– Ты у нас теперь неделю кровью срать будешь! – расхохотался его приятель.
Он повалился на спину и стал расстегивать свои штаны, распутывать завязки кальсон.
* * *
А Мика видел только страшно исхудавшую и бледную маму в какой-то больничной палате......плачущего, небритого отца...
...голубые, полные паники глаза холеного Ольшевского......пшено из лопнувшего пакета, консервы по всему фойе...
* * *
А потом все померкло... Исчезло.
А вместо всего пригрезившегося остались лишь две отвратительные, кривляющиеся морды на кипах старых солдатских одеял...
И пляшущая опасная бритва перед глазами!..
Успел только крикнуть маленькому Валерке:
– Пацан!!! В сторону!..
* * *
«...и по заключению судебно-медицинской экспертизы смерть их наступила в результате острого отравления метиловым спиртом со значительной примесью различных сивушных масел...» – прочитал заведующий детдома для т/в подростков и уже от себя добавил: – Вот что такое базарная водка...
Весь детдом был собран в «актовом зале» – бывшем овощехранилище, задекорированном плакатами, «Боевыми листками» и лозунгами на красных полотнищах. Ну и, само собой, портретами вождей. Часть портретов писал Мика Поляков...
«Трудновоспитуемые» сидели на длинных деревянных лавках, лицом к некоему подобию сцены.
Там стоял стол, покрытый красной материей, а за столом с актом заключения судебно-медицинской экспертизы в руках стоял заведующий детдомом – высокий, тощий, больной туберкулезом человек лет сорока пяти, бывший сотрудник разных органов.
Слева от заведующего сидел низенький, брюхатый казах – начальник Каскеленского райотдела милиции. Справа – «кум» – действующий сотрудник органов, но в гражданском. А рядом с ним – второй секретарь райкома комсомола – молоденький симпатяга-уйгур. Он уже успел повоевать, получить пулю в живот, вылечиться в одном из московских госпиталей, там же комиссоваться вчистую и вернуться в свой родной Каскелен. В детдоме бывал часто, и пацаны относились к нему хорошо и уважительно. По первому требованию пацанов второй секретарь задирал гимнастерку, нижнюю байковую рубаху и давал всем посмотреть свою рану на животе – куда вошла немецкая пуля.
Все сидевшие за кумачовым столом на сцене знали, что никакой судебно-медицинской экспертизы практически не было, вскрытие трупов уж и подавно никто не производил, а заключение судмедэксперта сочинялось древним провинциальным способом.
Милицейский следователь и обычный доктор из местной больнички заскочили на минутку в морг, мельком глянули на бывших паханов, а потом вернулись в милицию и там перешли к осмотру «вещдоков» – вещественных доказательств, найденных у трупов и около них.
Помяли в пальцах коричневые комочки плана, проверили его добротную маслянистость, по запаху определили длительность выдержки анаши, похвалили за высокое качество и честно поделили план между собой.
С отвращением понюхали бутылку с остатками водки, и доктор сказал следователю склочным голосом:
– Нажрутся всякого говна, откинут лапти, а ты потом возись с ними!
– М-да... – туманно согласился следователь и закурил самокрутку. – Где ж ее теперь хорошую возьмешь?..
– Заходи вечерком, – предложил доктор. – Чистеньким ректификатом угощу.
– Точно! – оживился следователь. – А я закусь соображу. Мы тут вчера реквизнули кой-чего – о-о-очень под спиртяшку пойдет!
Но была и другая, тайная версия гибели паханов.
Она напоминала горячечный бред сошедшего с ума от холода и постоянного недоедания маленького, одинокого и очень обиженного человечка, стремящегося все обычные и очень земные ситуации представить в невероятном и сказочном свете...
Автором этой версии, напрочь опрокидывающей заключение судмедэксперта, был одиннадцатилетний Валерка, находившийся при паханах до последней секунды их жизни.
Рассказал он это по страшному секрету, под дикие клятвы – от «век свободы не видать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107