О чем ты хочешь меня спросить - спрашивай. И что ты хочешь, чтобы я ответила? Она откинулась всем телом на спинку дивана и заявила глухо: - Останься живым, Володя. Вернись...
Лейтенант Тропинин чуть привстал, волнение перехватило ему горло:
- Это очень трудно, Тоня, но я постараюсь... Спасибо... - Он медленно опустился на стул и прикрыл глаза ладонью.
Глава вторая
1
Теперь, когда наступили минуты душевного затишья, прожитые сутки показались нам изнурительно длинными. Это спокойствие было для нас коротким, но сладким отдыхом на крутой, каменистой и дальней дороге: тяжкая ноша сброшена к ногам, и ты, облегченно вздохнув и растянувшись на лужайке, можешь наблюдать, как по голубой пустыне неба бредут караваны белых облаков с округлыми боками.
Больше всего на свете я люблю облака, тугие, высушенные ветрами до кипенной, скрипучей белизны облака в высоком небе, охваченном голубым пламенем. Они недвижно стоят, не заслоняя солнца, на далеком горизонте, подобные величавым утесам, или проплывают, выгнув крутую и могучую грудь, куда-то в бесконечность, одинокие, бесприютные и гордые... Я люблю наблюдать, как облака темнеют, наливаясь фиолетовой и немного тревожной, как бы волшебной влагой. Тогда они тяжелеют и под собственным грузом клонятся книзу, а радостные порывы ветра, омывая днища туч, проносятся по траве, по кронам деревьев, как предвестники недолгого и счастливого ливня. Если ливень опрокинулся далеко, то шума его не слышно, и оттуда, где прошел дождь, вдруг хлынет невидимой рекой свежесть, полная запахов цветов, трав и листьев, свежесть, похожая на душистое и прохладное вино... Облака в высоком летнем небе. Они вселяют в душу сознание величия. Они наводят на мысли о веках, о возникновении и исчезновении городов, народов. Они молчаливые свидетели небывалых сражений на земле.
...Мы сидели в нашем "аквариуме" на Бронной и нетерпеливо ждали приданную нам роту старшего лейтенанта Чигинцева: где ее искать в этом огромном городе, мы не знали.
Лейтенант Тропинин, развернув на столе карту, вглядывался в нее, изредка отмечая что-то цветными, тонко отточенными карандашами: в его склоненной голове, в приподнятых углами плечах угадывались озабоченность и упрямство.
За другим столом комиссар Браслетов, непривычно лихо сдвинув на затылок фуражку, торопливо исписывал в блокноте страницу, перечеркивал, шумно вырывал и, смяв в кулаке листок, отшвыривал в угол и опять начинал писать; щеки его пылали, дуги бровей то смыкались, то расходились; я знал, что он сочинял прощальное письмо; он без памяти любил жену и сейчас наверняка давал ей, более мужественной и стойкой, чем он сам, наставления, как жить, как вести себя...
Я думал о предстоящем походе, о предстоящих испытаниях.
Мысль о смерти за тревогой и хлопотами последних дней притупилась, будто ее и не было вовсе.
Но сейчас она приобрела жгучую остроту и минутами доводила до отчаяния. Жалость к Нине пронизывала сердце насквозь: что с ней будет, если меня не станет на свете? И зачем я беру ее с собой? Не прибавит ли она к тем страшным опасностям, какие нас ждут, еще и страх за ее жизнь? Возможно, что так оно и будет... В то же время я понимал, что сейчас сломить ее волю и оставить здесь одну было бы невозможно и безжалостно.
Чертыханов приглушенно, хриповатым баском поучал Куделина, как жить:
- Ты, Петя, еще чудачок... Заладил одно: автомат, пулемет, танки... Самое главное оружие у бойца на войне - ложка. Без нее, родимой, солдат будто и не солдат - безоружен. Да...
Петя давился от смеха:
- Немец на тебя попрет в атаку, а ты его по лбу ложкой?
- Нет, Петя, немца надо встречать пулей, гранатой, а то и штыком. Ничего этого под рукой нет - зубами грызи... Но ложка должна быть за голенищем правого сапога. Без нее ноги протянешь еще раньше, чем враг в атаку пойдет... Вот она у меня какая, деревянная, чтоб легче носить было, и глубоконькая: иной должен три раза черпать, а я один раз - и сыт, как по нотам...
В это время сильно хлопнула входная дверь, затем кто-то спросил отрывисто:
- Где тут капитан Ракитин?
В окошечке перед нами возникло длинное, налитое багровостью лицо, точно кто-то однажды сжал ладонями виски, слегка выдавив выпуклые, бледно-голубые, с веселой сумасшедшинкой зрачков глаза.
- Ничего себе, устроились... Как же к вам пролезть?
- Вот здесь дверца, товарищ старший лейтенант, - подсказал Петя Куделин.
Дверца распахнулась с таким треском, что верхняя, стеклянная ее часть хрустнула и осколок звякнул об пол...
Перед нами предстал человек в распахнутой шинели, помятой пилотке, сползшей на правое ухо; на гимнастерке свежо сверкал орден Красного Знамени.
Я догадался, что это был Чигинцев, и встал ему навстречу. Он тоже понял, что я командир батальона, и по-приятельски кивнул мне.
- Привет, капитан! - И протянул мне руку. Я молча смотрел на него некоторое время, затем поправил:
- Товарищ капитан...
Он чуть удивленно откинул голову и подмигнул мне:
- Обожаете чинопочитание?..
- Я обожаю прежде всего дисциплину, - сказал я как можно спокойнее. - А драпать нам уже некуда: все резервы для драпа израсходованы. Мы, как вам известно, принадлежим армии, которая требует от нас не только дисциплины и отваги, но и самой жизни...
Старший лейтенант опять по-чумному тряхнул головой и повел глазами на Браслетова, потом на Тропинина, потом на меня и внезапно захлопал в ладоши:
- Браво, капитан! Я давно не слышал лекций о советском патриотизме. И не надеялся, что услышу в такой обстановке... - Он качнулся ко мне и проговорил отчетливо и враждебно: - Мы потому стоим у Москвы, что слишком много читали друг другу лекций по всякому поводу и без повода! Я наслушался их. Полон вот так, по самое горло, еще одна лекция - и захлебнусь!
Я чуть отодвинул его от себя:
- На первый случай я вас предупреждаю.
- А на второй? - спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола.
- Там видно будет, - ответил я.
- Вы воевали... товарищ капитан?
- В данном случае это не имеет ровно никакого значения.
- Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, - сказал Чигинцев. - Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят - а если случится такое чудо, то и тогда не выходят, а выползают на брюхе, - тогда по-другому запоете... Почеловечней.
- Не запою по-другому и тогда, - ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. - Рота ваша готова к маршу?
- А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, - сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. - Дайте закурить.
- Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим... Выполняйте, - сказал я Чигинцеву.
Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул:
- Стойте! - Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. - Обезоружьте его.
- Что?! Меня! - Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. - Вы рехнулись? Да я вас всех!..
- Сдайте оружие, - повторил я.
Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Лейтенант Тропинин чуть привстал, волнение перехватило ему горло:
- Это очень трудно, Тоня, но я постараюсь... Спасибо... - Он медленно опустился на стул и прикрыл глаза ладонью.
Глава вторая
1
Теперь, когда наступили минуты душевного затишья, прожитые сутки показались нам изнурительно длинными. Это спокойствие было для нас коротким, но сладким отдыхом на крутой, каменистой и дальней дороге: тяжкая ноша сброшена к ногам, и ты, облегченно вздохнув и растянувшись на лужайке, можешь наблюдать, как по голубой пустыне неба бредут караваны белых облаков с округлыми боками.
Больше всего на свете я люблю облака, тугие, высушенные ветрами до кипенной, скрипучей белизны облака в высоком небе, охваченном голубым пламенем. Они недвижно стоят, не заслоняя солнца, на далеком горизонте, подобные величавым утесам, или проплывают, выгнув крутую и могучую грудь, куда-то в бесконечность, одинокие, бесприютные и гордые... Я люблю наблюдать, как облака темнеют, наливаясь фиолетовой и немного тревожной, как бы волшебной влагой. Тогда они тяжелеют и под собственным грузом клонятся книзу, а радостные порывы ветра, омывая днища туч, проносятся по траве, по кронам деревьев, как предвестники недолгого и счастливого ливня. Если ливень опрокинулся далеко, то шума его не слышно, и оттуда, где прошел дождь, вдруг хлынет невидимой рекой свежесть, полная запахов цветов, трав и листьев, свежесть, похожая на душистое и прохладное вино... Облака в высоком летнем небе. Они вселяют в душу сознание величия. Они наводят на мысли о веках, о возникновении и исчезновении городов, народов. Они молчаливые свидетели небывалых сражений на земле.
...Мы сидели в нашем "аквариуме" на Бронной и нетерпеливо ждали приданную нам роту старшего лейтенанта Чигинцева: где ее искать в этом огромном городе, мы не знали.
Лейтенант Тропинин, развернув на столе карту, вглядывался в нее, изредка отмечая что-то цветными, тонко отточенными карандашами: в его склоненной голове, в приподнятых углами плечах угадывались озабоченность и упрямство.
За другим столом комиссар Браслетов, непривычно лихо сдвинув на затылок фуражку, торопливо исписывал в блокноте страницу, перечеркивал, шумно вырывал и, смяв в кулаке листок, отшвыривал в угол и опять начинал писать; щеки его пылали, дуги бровей то смыкались, то расходились; я знал, что он сочинял прощальное письмо; он без памяти любил жену и сейчас наверняка давал ей, более мужественной и стойкой, чем он сам, наставления, как жить, как вести себя...
Я думал о предстоящем походе, о предстоящих испытаниях.
Мысль о смерти за тревогой и хлопотами последних дней притупилась, будто ее и не было вовсе.
Но сейчас она приобрела жгучую остроту и минутами доводила до отчаяния. Жалость к Нине пронизывала сердце насквозь: что с ней будет, если меня не станет на свете? И зачем я беру ее с собой? Не прибавит ли она к тем страшным опасностям, какие нас ждут, еще и страх за ее жизнь? Возможно, что так оно и будет... В то же время я понимал, что сейчас сломить ее волю и оставить здесь одну было бы невозможно и безжалостно.
Чертыханов приглушенно, хриповатым баском поучал Куделина, как жить:
- Ты, Петя, еще чудачок... Заладил одно: автомат, пулемет, танки... Самое главное оружие у бойца на войне - ложка. Без нее, родимой, солдат будто и не солдат - безоружен. Да...
Петя давился от смеха:
- Немец на тебя попрет в атаку, а ты его по лбу ложкой?
- Нет, Петя, немца надо встречать пулей, гранатой, а то и штыком. Ничего этого под рукой нет - зубами грызи... Но ложка должна быть за голенищем правого сапога. Без нее ноги протянешь еще раньше, чем враг в атаку пойдет... Вот она у меня какая, деревянная, чтоб легче носить было, и глубоконькая: иной должен три раза черпать, а я один раз - и сыт, как по нотам...
В это время сильно хлопнула входная дверь, затем кто-то спросил отрывисто:
- Где тут капитан Ракитин?
В окошечке перед нами возникло длинное, налитое багровостью лицо, точно кто-то однажды сжал ладонями виски, слегка выдавив выпуклые, бледно-голубые, с веселой сумасшедшинкой зрачков глаза.
- Ничего себе, устроились... Как же к вам пролезть?
- Вот здесь дверца, товарищ старший лейтенант, - подсказал Петя Куделин.
Дверца распахнулась с таким треском, что верхняя, стеклянная ее часть хрустнула и осколок звякнул об пол...
Перед нами предстал человек в распахнутой шинели, помятой пилотке, сползшей на правое ухо; на гимнастерке свежо сверкал орден Красного Знамени.
Я догадался, что это был Чигинцев, и встал ему навстречу. Он тоже понял, что я командир батальона, и по-приятельски кивнул мне.
- Привет, капитан! - И протянул мне руку. Я молча смотрел на него некоторое время, затем поправил:
- Товарищ капитан...
Он чуть удивленно откинул голову и подмигнул мне:
- Обожаете чинопочитание?..
- Я обожаю прежде всего дисциплину, - сказал я как можно спокойнее. - А драпать нам уже некуда: все резервы для драпа израсходованы. Мы, как вам известно, принадлежим армии, которая требует от нас не только дисциплины и отваги, но и самой жизни...
Старший лейтенант опять по-чумному тряхнул головой и повел глазами на Браслетова, потом на Тропинина, потом на меня и внезапно захлопал в ладоши:
- Браво, капитан! Я давно не слышал лекций о советском патриотизме. И не надеялся, что услышу в такой обстановке... - Он качнулся ко мне и проговорил отчетливо и враждебно: - Мы потому стоим у Москвы, что слишком много читали друг другу лекций по всякому поводу и без повода! Я наслушался их. Полон вот так, по самое горло, еще одна лекция - и захлебнусь!
Я чуть отодвинул его от себя:
- На первый случай я вас предупреждаю.
- А на второй? - спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола.
- Там видно будет, - ответил я.
- Вы воевали... товарищ капитан?
- В данном случае это не имеет ровно никакого значения.
- Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, - сказал Чигинцев. - Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят - а если случится такое чудо, то и тогда не выходят, а выползают на брюхе, - тогда по-другому запоете... Почеловечней.
- Не запою по-другому и тогда, - ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. - Рота ваша готова к маршу?
- А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, - сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. - Дайте закурить.
- Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим... Выполняйте, - сказал я Чигинцеву.
Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул:
- Стойте! - Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. - Обезоружьте его.
- Что?! Меня! - Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. - Вы рехнулись? Да я вас всех!..
- Сдайте оружие, - повторил я.
Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75