.. Где я их возьму? Сам, что ли, встану? Сменим. - Полковник увидел меня, сказал в трубку: - Подожди минуту. - Вопросительно взглянул на меня. Я представился. Он, отвернувшись, крикнул в трубку: - Замена прибыла. Жди. Все. - Полковник кинул трубку телефонисту, затем кивнул мне: - Извините, я сейчас... - Он выхватил из рук прошедшего впереди меня человека листки и нетерпеливо стал читать их, изредка покачивая не то одобрительно, не то возмущенно головой, при этом его жесткие и тучные, словно вздыбленные, волосы вздрагивали. - Это точно? - строго спросил полковник, просмотрев бумаги.
- Точно, товарищ полковник.
- Вы всегда говорите: точно. По сводкам у вас ловко получается. А столкнешься в бою с противником, и все ваши сводки летят вверх тормашками!..
Наблюдая за командиром дивизии, я определил для себя, что человек этот воюет давно, потерял счет контратакам и схваткам, отчаянным и кровопролитным, и исход каждой схватки был одинаков - отступление; он отходил, оставляя населенные пункты, города, теряя людей и технику; бои с обязательным поражением ожесточили его до исступления, до обжигающей душу злобы на себя - не может организовать оборону так, чтобы соединение встало на пути противника, как скала, о которую разбились бы все вражеские накаты; на командиров, которые подчинены ему, - не выполняют в точности его замыслы, его волю; на командиров, которым подчинен он сам, - они только умеют требовать: "В течение ночи организовать наступление и ночным налетом взять населенный пункт... Он уже устал ненавидеть врага, который все жал и жал на него, и эта ненависть от времени спрессовалась и тяжким камнем давила на сердце. В глазах его, было время, плескался страх, метались взрывы ярости, негодования - все было испытано. Теперь серые глаза смотрели холодно и бестрепетно.
Отпустив разведчика, полковник обернулся ко мне и, пожимая руку, провел к столу, усадил.
- Хотите чаю с холодной котлетой? - спросил он. - Вкусно... - Я отказался. - Пожалеете, капитан... - Он налил из чайника желтоватого чаю, поставил на краешек стола накрытый газетой котелок с котлетами. Газету отшвырнул. Улыбаясь, еще раз вопросительно взглянул на меня. У меня засосало под ложечкой - я не ел со вчерашнего вечера. Полковник понял.
- Я же говорил, пожалеете. - Он положил в стакан три кусочка сахара, залил их чаем и поставил передо мной котелок.
Узнав о численности моего батальона, полковник удивленно присвистнул.
- Богато живете. У меня в полках в два раза меньше людей. Во втором немногим больше трехсот человек.
- На войне такое богатство временно, - сказал я.
Глаза Шестакова, сузившись, потеплели.
- Это верно. Один хороший бой - и ты банкрот... Вашему батальону сменять именно такой полк, самый потрепанный. Ох, досталось ему!.. Налить? Он налил мне еще стакан чаю. - Ешьте как следует. А вообще, капитан, положение мое незавидное: оружия не хватает, дороги раскисли, автомашины стоят, тягачей нет. Трудно доставлять в подразделения боеприпасы и питание. Лошадка выручает... Ругнешься иной раз, вроде сильней станешь. - Он встряхнул жесткими вздыбленными волосами с легкой сединой на висках и рассмеялся. Когда он смеялся, то становился моложе, добрей и как-то даже беспечней.
Поблагодарив хозяина за угощение, я встал.
- Когда смена?
- Этой ночью. - Полковник тоже встал. - К утру полк должен быть отведен с занимаемых позиций. За его счет мы сократим и уплотним линию обороны дивизии. Противник, по сведениям разведки, - он вновь взял в руки лежащие на столе листки, встряхнул их и бросил на стол, - противник до полка пехоты с артиллерией, с минометами и с танками движется в направлении Тарусы. Подход к рубежу обороны возможен завтра. Связь со штабом дивизии телефонная и через посыльных...
Я вернулся в батальон. Приближаясь к скотному двору, издали увидел непонятную картину: бойцы растаскивали стоявший рядом высокий омет соломы.
- Что это они делают? - спросил я Чертыханова. Ефрейтор покрутил головой и горько усмехнулся.
- Чудаки. Они рассчитывают на то, что им дадут понежиться на соломенных постелях. - Прошел несколько шагов, подумал и согласился. - Впрочем, для солдата, товарищ капитан, хоть час, да его. И с удобствами, как по нотам... Зайдем взглянуть?
В длинном помещении было полутемно. Свет через небольшие окошечки проникал с трудом, сумеречный, скупой. Мимо, наталкиваясь на нас, пробегали бойцы с охапками соломы. Они устилали ею стойла, протянувшиеся вдоль стен, и располагались на отдых - и тихо, и мягко, и все вместе. То в одном углу, то в другом возникал взрывами смех и слышалась веселая возня крепких, накормленных и отдохнувших людей...
Из противоположного конца двора меня позвал Браслетов:
- Комбат, подойди сюда!..
Я прошел по каменному, выбитому копытами настилу между клетушек, где когда-то спокойно стояли коровы с мечтательно-грустными глазами и жевали жвачку, а сейчас расположились бойцы.
В последней клетушке находились двое незнакомых мне военных: один, чернявый, в очках, расспрашивал красноармейца Ивана Лемехова и что-то записывал в книжечку, второй перезаряжал фотоаппарат.
- Корреспонденты, - шепнул мне Браслетов.
Каким образом они узнали о сбитом самолете, неизвестно. Но спустя немногим больше часа были уже здесь. Выспросив все у Лемехова, они вывели его на улицу, велели взять в руки бронебойное ружье и несколько раз сфотографировали. Затем остановили попутный грузовик и укатили...
- Лейтенант Прозоровский не вернулся? - спросил я у Браслетова.
- Нет. - Он смятенно взглянул мне в лицо, точно сам сомневался в своем предположении. - А если он ушел? Сказать прямо, дезертировал? Может произойти такое?
- Все может, Николай Николаевич, - сказал я. - И не такое случалось...
Укрываясь от ветра, мы зашли во двор, в первом же стойле забрались на солому, и я рассказал ему о встрече с полковником Шестаковым.
12
Батальон был поднят по тревоге. Бойцы знали, что недолго придется нежиться им на пышных соломенных перинах, и расставались со своими временными пристанищами без грусти: удалось вздремнуть, и на том спасибо...
По узенькому мостику мы перебрались на правый берег реки Тарусы и стали медленно подниматься в город. Улицы замерли непроницаемо-темные, глухие, и было невозможно определить, есть ли за черными, молчаливыми окнами жизнь или все жилища пусты, с погасшими очагами. Город оживляло лишь движение военных да тарахтенье тележных колес по булыжным мостовым.
Осторожно шагая вдоль улицы, оглядывая неровные ряды низеньких домиков, я чутьем определил, что Таруса долго не продержится, и сказал об этом лейтенанту Тропинину, тот, не колеблясь, ответил:
- Я подумал то же еще днем, когда осматривал оборонительный рубеж. И вообще город сам по себе ничего существенного не представляет...
С командиром полка мы встретились на тихой улице, упирающейся в реку Тарусу. Берег реки был крутой и мохнатый от садов. Внизу за густой зарослью плескалась и приглушенно журчала вода.
Командир полка вышел к нам через калитку, без фуражки, в накинутой на плечи шинели. Прощаясь, он сказал:
- Хочу предупредить, товарищ капитан: вам придется стоять на самом уязвимом участке. - В голосе его чувствовалось облегчение: то предстоящее, что тяготило его и страшило, теперь свалилось с плеч - взвалено на плечи другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- Точно, товарищ полковник.
- Вы всегда говорите: точно. По сводкам у вас ловко получается. А столкнешься в бою с противником, и все ваши сводки летят вверх тормашками!..
Наблюдая за командиром дивизии, я определил для себя, что человек этот воюет давно, потерял счет контратакам и схваткам, отчаянным и кровопролитным, и исход каждой схватки был одинаков - отступление; он отходил, оставляя населенные пункты, города, теряя людей и технику; бои с обязательным поражением ожесточили его до исступления, до обжигающей душу злобы на себя - не может организовать оборону так, чтобы соединение встало на пути противника, как скала, о которую разбились бы все вражеские накаты; на командиров, которые подчинены ему, - не выполняют в точности его замыслы, его волю; на командиров, которым подчинен он сам, - они только умеют требовать: "В течение ночи организовать наступление и ночным налетом взять населенный пункт... Он уже устал ненавидеть врага, который все жал и жал на него, и эта ненависть от времени спрессовалась и тяжким камнем давила на сердце. В глазах его, было время, плескался страх, метались взрывы ярости, негодования - все было испытано. Теперь серые глаза смотрели холодно и бестрепетно.
Отпустив разведчика, полковник обернулся ко мне и, пожимая руку, провел к столу, усадил.
- Хотите чаю с холодной котлетой? - спросил он. - Вкусно... - Я отказался. - Пожалеете, капитан... - Он налил из чайника желтоватого чаю, поставил на краешек стола накрытый газетой котелок с котлетами. Газету отшвырнул. Улыбаясь, еще раз вопросительно взглянул на меня. У меня засосало под ложечкой - я не ел со вчерашнего вечера. Полковник понял.
- Я же говорил, пожалеете. - Он положил в стакан три кусочка сахара, залил их чаем и поставил передо мной котелок.
Узнав о численности моего батальона, полковник удивленно присвистнул.
- Богато живете. У меня в полках в два раза меньше людей. Во втором немногим больше трехсот человек.
- На войне такое богатство временно, - сказал я.
Глаза Шестакова, сузившись, потеплели.
- Это верно. Один хороший бой - и ты банкрот... Вашему батальону сменять именно такой полк, самый потрепанный. Ох, досталось ему!.. Налить? Он налил мне еще стакан чаю. - Ешьте как следует. А вообще, капитан, положение мое незавидное: оружия не хватает, дороги раскисли, автомашины стоят, тягачей нет. Трудно доставлять в подразделения боеприпасы и питание. Лошадка выручает... Ругнешься иной раз, вроде сильней станешь. - Он встряхнул жесткими вздыбленными волосами с легкой сединой на висках и рассмеялся. Когда он смеялся, то становился моложе, добрей и как-то даже беспечней.
Поблагодарив хозяина за угощение, я встал.
- Когда смена?
- Этой ночью. - Полковник тоже встал. - К утру полк должен быть отведен с занимаемых позиций. За его счет мы сократим и уплотним линию обороны дивизии. Противник, по сведениям разведки, - он вновь взял в руки лежащие на столе листки, встряхнул их и бросил на стол, - противник до полка пехоты с артиллерией, с минометами и с танками движется в направлении Тарусы. Подход к рубежу обороны возможен завтра. Связь со штабом дивизии телефонная и через посыльных...
Я вернулся в батальон. Приближаясь к скотному двору, издали увидел непонятную картину: бойцы растаскивали стоявший рядом высокий омет соломы.
- Что это они делают? - спросил я Чертыханова. Ефрейтор покрутил головой и горько усмехнулся.
- Чудаки. Они рассчитывают на то, что им дадут понежиться на соломенных постелях. - Прошел несколько шагов, подумал и согласился. - Впрочем, для солдата, товарищ капитан, хоть час, да его. И с удобствами, как по нотам... Зайдем взглянуть?
В длинном помещении было полутемно. Свет через небольшие окошечки проникал с трудом, сумеречный, скупой. Мимо, наталкиваясь на нас, пробегали бойцы с охапками соломы. Они устилали ею стойла, протянувшиеся вдоль стен, и располагались на отдых - и тихо, и мягко, и все вместе. То в одном углу, то в другом возникал взрывами смех и слышалась веселая возня крепких, накормленных и отдохнувших людей...
Из противоположного конца двора меня позвал Браслетов:
- Комбат, подойди сюда!..
Я прошел по каменному, выбитому копытами настилу между клетушек, где когда-то спокойно стояли коровы с мечтательно-грустными глазами и жевали жвачку, а сейчас расположились бойцы.
В последней клетушке находились двое незнакомых мне военных: один, чернявый, в очках, расспрашивал красноармейца Ивана Лемехова и что-то записывал в книжечку, второй перезаряжал фотоаппарат.
- Корреспонденты, - шепнул мне Браслетов.
Каким образом они узнали о сбитом самолете, неизвестно. Но спустя немногим больше часа были уже здесь. Выспросив все у Лемехова, они вывели его на улицу, велели взять в руки бронебойное ружье и несколько раз сфотографировали. Затем остановили попутный грузовик и укатили...
- Лейтенант Прозоровский не вернулся? - спросил я у Браслетова.
- Нет. - Он смятенно взглянул мне в лицо, точно сам сомневался в своем предположении. - А если он ушел? Сказать прямо, дезертировал? Может произойти такое?
- Все может, Николай Николаевич, - сказал я. - И не такое случалось...
Укрываясь от ветра, мы зашли во двор, в первом же стойле забрались на солому, и я рассказал ему о встрече с полковником Шестаковым.
12
Батальон был поднят по тревоге. Бойцы знали, что недолго придется нежиться им на пышных соломенных перинах, и расставались со своими временными пристанищами без грусти: удалось вздремнуть, и на том спасибо...
По узенькому мостику мы перебрались на правый берег реки Тарусы и стали медленно подниматься в город. Улицы замерли непроницаемо-темные, глухие, и было невозможно определить, есть ли за черными, молчаливыми окнами жизнь или все жилища пусты, с погасшими очагами. Город оживляло лишь движение военных да тарахтенье тележных колес по булыжным мостовым.
Осторожно шагая вдоль улицы, оглядывая неровные ряды низеньких домиков, я чутьем определил, что Таруса долго не продержится, и сказал об этом лейтенанту Тропинину, тот, не колеблясь, ответил:
- Я подумал то же еще днем, когда осматривал оборонительный рубеж. И вообще город сам по себе ничего существенного не представляет...
С командиром полка мы встретились на тихой улице, упирающейся в реку Тарусу. Берег реки был крутой и мохнатый от садов. Внизу за густой зарослью плескалась и приглушенно журчала вода.
Командир полка вышел к нам через калитку, без фуражки, в накинутой на плечи шинели. Прощаясь, он сказал:
- Хочу предупредить, товарищ капитан: вам придется стоять на самом уязвимом участке. - В голосе его чувствовалось облегчение: то предстоящее, что тяготило его и страшило, теперь свалилось с плеч - взвалено на плечи другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75