За ним, по привычке пригибаясь, кинулись красноармейцы.
В черном провале показался немец с поднятыми руками, с непокрытой головой, в расстегнутой шинели. Переступил порог, подталкиваемый идущими сзади. Пленные столпились на открытой и широкой площадке крыльца, поддерживая раненых.
Бой в селе закончился. Лишь слева, где наступала первая рота, грозно бил пулемет.
По улицам, в зыбких тенях догорающих огней, от избы к избе перебегали красноармейцы, заглядывали в уцелевшие машины, осматривали убитых, вынимая из карманов документы.
- Имейте в виду, старший лейтенант, это было только начало боя. Завтра начнется самый главный, - сказал я.
- Само собой понятно, - отозвался Астапов. - Немцы не смирятся с таким поражением и с такой потерей. От села до Серпухова рукой подать. Понимаю, товарищ капитан.
- Надо готовиться к обороне, - приказал я. - Часть людей пусть отдыхает, остальных заставьте работать.
- Все сделаю, товарищ капитан.
- Подсчитайте свои потери. Для раненых займите избу попросторней. И раненым немцам окажите помощь. Потом приходите в сельсовет.
Я послал связных за командирами рот, за комиссаром, за Чигинцевым и Тропининым. Взглянув на часы, поразился: они показывали 3.30. Мне думалось, что бой длился какие-нибудь минуты. На самом деле он занял около двух часов... Я пошел мимо пруда к площади. Беспокойство мое все возрастало. Враг не простит нам такой дерзости и завтра постарается отыграться. А у нас боеприпасы на исходе, питания нет, люди устали от марша, от боев и от недосыпания. И где мы сейчас находимся - рядом свои или мы по-прежнему в окружении?
Дождик все сыпался, мелкий и спорый, холодные струйки стекали по спине между лопатками, вызывая дрожь, сырая шинель давила на плечи.
Услышав за спиной тяжелый, чавкающий топот, я обернулся: это был Чертыханов.
- Товарищ капитан! - Лицо его расплылось в улыбке. - Ваше задание выполнено! - Грязный, мокрый, он едва держался на ногах от усталости, от напряжения и перенесенных опасностей, но старался казаться, как всегда, бодрым и неунывающим... Кроме своего автомата, на нем висело еще два немецких, по бокам - увесистые гранаты, в кармане - бутылка с горючей жидкостью. От встречи с Прокофием душа моя как будто оттаяла, стало теплее.
- А мы, товарищ капитан, кое на что еще годимся, - немножко хвастливо сказал Чертыханов.
Мы вышли на площадь. Горючее в пруду уже погасло, а на земле еще догорало небольшими островками. В воздухе черной метелью носилась копоть, мокрая, оседала на лица, на плечи.
Я вошел в помещение сельсовета. Прокофий включил фонарь. Негустой и тонкий луч пробежал по лавкам, по столу, скользнул по углам. На полу лежали убитые немецкие офицеры, валялись полевые сумки, бумаги, карты, к порогу была отброшена рация. Чертыханов направил луч фонаря вверх, нашел лампу с разбитым стеклом и зажег ее. Фитилек горел тускло и неуверенно. При свете как бы ощутимее запахло дымом, кислым и приторным. Стекла вылетели вместе с рамами, стол расколот надвое, скамьи валялись вверх ножками, а из печки взрывной волной вырвало несколько кирпичей, они еще хранили тепло: печь на ночь натопили, грели чайник, он остался целым, полным теплого кофе...
Бойцы вынесли из помещения убитых. Бумаги, сумки, карты собрали, и я ждал, когда прибудет лейтенант Тропинин, чтобы просмотреть документы.
Первыми пришли командир третьей роты Кащанов и старший лейтенант Чигинцев. Потом появились Астапов и Скнига. Подъехал со своим обозом лейтенант Тропинин. Последними пришли лейтенант Рогов и комиссар Браслетов. За ними привели группу пленных.
Я приказал разыскать сержанта Мартынова.
Чертыханов нашел коробку со свечами и, расставив их на столе рядком, зажег. Стало светло.
- Занавесьте окна, - сказал я. Их кое-как заткнули валявшимися на полу шинелями, мешками, заставили досками.
- Бойцы наши вели себя геройски. Будем представлять к награде. Как ты считаешь, комбат? - спросил Браслетов.
- Обязательно. Составь список. А когда будешь писать бумаги для награждения, не забудь учесть предыдущие бои: в лесу с парашютистами и под Тарусой.
- Сделаю, - ответил Браслетов. Он взял со стола две свечи, поставил их на подоконник, аккуратно разложил лист бумаги, но писать не стал, с беспокойством потер лоб. - Список составить успеем... - Вернулся к столу, сел. - Как закрепиться здесь прочнее, вот о чем надо думать в первую очередь.
В комнату, пригибаясь, чтобы не удариться головой о косяк двери, широко шагнул через порог сержант Мартынов. На голове белела свежая повязка.
- Вот он, герой, - сказал я Браслетову. - С него и начинай список.
- Не знаю, герой я или не герой, но в своем деле кое-что смыслю, ответил Мартынов. - Вызывали, товарищ капитан?
- Что это, новая прибавилась? - спросил я, указывая на повязку.
- Старую перевязали.
- Отдыхать не придется, сержант, - сказал я ему.
Туго сведя брови, Мартынов мрачно посмотрел на меня, на командиров, сидящих за столом, а в уголках его губ теплилась улыбка.
- Во время боя вызывают не для того, чтобы предлагать отдых.
- У нас нет связи со своими, - сказал я. - И далеко ли отсюда наши войска, не знаем. А нам во что бы то ни стало надо связаться с ближайшей от нас частью.
- Когда нужно выехать? - спросил Мартынов.
- Сейчас же.
16
Как выяснилось, ночным налетом наш батальон разгромил два батальона пехотного полка "Гауптман". По предварительным подсчетам, было убито более двухсот солдат и офицеров. Тридцать семь человек захвачено в плен. Среди пленных находился и командир первого батальона капитан Непелинг. Я приказал привести его. Я любил разговаривать с пленными. Мне хотелось разгадать тайны чужой души, такой жестокой и равнодушной к страданиям других.
Немец смело вошел в комнату, высокий, худощавый, сильный; на удлиненном лице длинный, чуть искривленный нос, под белесыми бровями блестели небольшие черные глаза; левый глаз и щека заплыли синяком от удара каким-то предметом - очевидно, при взрыве гранаты; на костистых плечах болталась шинель внакидку, под шинелью белели нижняя рубашка и трикотажные кальсоны; продолговатые ступни ног стыли на холодном полу.
Находившиеся в помещении бойцы и командиры заулыбались при виде командира батальона в столь некомандирской форме. Я кивнул Тропинину, чтобы он переводил.
- Что за вид у вас? - спросил я немца строго, точно делал ему выговор.
Капитан уловил мою иронию, губы его горько покривились от улыбки.
- Вы неучтиво и не вовремя подняли меня с постели.
- Разве вас так еще не подымали?
- Никто и никогда, - заявил капитан, переступая босыми ногами.
- Вы простудитесь, - сказал я с той же скрытой иронией. - Наденьте сапоги... Прокофий, принеси ему какие-нибудь...
- Мои сапоги здесь. - Немец кивнул на перегородку. - Я спал там. Позвольте, я их найду... - Он скрылся за перегородкой, и, пока обувался и одевался, лейтенант Тропинин, просматривая бумаги, разложенные на столе, обратил наше внимание на одну из них.
- Послушайте, что они пишут, - сказал он, смеясь. - Это наставление о том, как немцам держать себя в России. Слушайте... Пункт номер восемь: "Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не "переговорить" и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он природный диалектик и унаследовал склонность к философствованию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75