я его расшевелил; и мы, с ним вдвоем побили столько врагов, что солдаты пошли другой дорогой. Это я выстрелил из аркебузы в Скатинаро, потому что видел, что он говорит с папой Климентом без всякого почтения, а с грубейшей издевкой, как лютеранин и нечестивец, каким он и был. На это папа Климент велел искать по замку, кто это такой был, чтобы его повесить. Это я ранил принца Оранского выстрелом в голову, здесь, под окопами замка. Затем я сделал для святой церкви столько украшений из серебра, из золота и из драгоценных камней, столько медалей и монет, таких прекрасных и таких ценимых. Так вот какова дерзостная поповская награда, которая воздается человеку, который с такой преданностью и с таким талантом вам служил и вас любил? Так ступайте пересказать все, как я вам сказал, папе, сказав ему, что его камни все у него; и что я от церкви никогда ничего не получал, кроме некоих ран и ушибов в эти самые времена разгрома; и что я ни на что не рассчитывал, как только на небольшую награду от папы Павла, каковую он мне обещал. Теперь я вижу насквозь и его святейшество, и вас, его ставленников». Пока я говорил эти слова, они ошеломленно меня слушали; и, поглядывая в лицо один другому, с удивленным видом удалились от меня. Они пошли все трое вместе доложить папе все, что я сказал. Папа, устыдившись, с величайшим тщанием приказал проверить все счета драгоценных камней. Когда они увидели, что там нет никакой недостачи, они оставили меня в замке, не сказав ни слова; синьор Пьерлуиджи также увидал, что плохо сделал, и они стали усердно стараться меня умертвить.
CIV
В течение треволнений этого малого времени король Франциск успел досконально узнать, что папа держит меня в тюрьме и столь несправедливо; так как он отправил к папе послом некоего своего дворянина, какового звали монсиньор ди Морлюк, то он написал ему, чтобы тот вытребовал меня у папы, как человека его величества. Папа, который был искуснейший и удивительный человек, но в этом моем деле вел себя как никчемный и дурак, он ответил сказанному королевскому нунцию, чтобы его величество обо мне не заботился, потому что я человек весьма неспокойный по части оружия, и поэтому он уведомляет его величество, чтобы тот меня оставил, потому что он держит меня в тюрьме за убийства и всякую прочую мою чертовщину. Король снова ответил, что в его королевстве отправляется отличнейшее правосудие; и как его величество награждает и поощряет удивительнейшим образом даровитых людей, так, наоборот, он карает неспокойных; и так как его святейшество отпустил меня уехать, не печась о службе сказанного Бенвенуто, а увидев его в своем королевстве, он охотно взял его к себе на службу; и, как своего человека, он его и требует. Все это причинило мне превеликую докуку и вред, хоть это и было самым лестным благоволением, какого можно желать для такого человека, как я. Папа пришел в такую яроcть от страха, как бы я не пошел разглашать это преступное злодейство, надо мной учиненное, что измышлял все способы, какие мог, соблюдая честь, чтобы меня умертвить. Кастелланом замка Святого Ангела был наш флорентинец, какового звали мессер Джорджо, кавалер дельи Уголини. Этот достойный человек оказывал мне величайшие любезности, какие только можно оказывать на свете, давая мне свободно ходить по замку, на одно лишь мое слово; и так как он знал о великой несправедливости, мне учиненной, то, когда я хотел дать ему обеспечение, чтобы гулять по замку, он мне сказал, что не может его взять, потому что папа придает слишком большое значение этому моему делу, но что он свободно положится на мое слово, потому что знает ото всех, сколь я достойный человек; и я ему дал слово, и так он дал мне удобства, чтобы я мог хоть как-нибудь работать. Тем временем, полагая, что это негодование папы, как ввиду моей невинности, так и ввиду благоволения короля, должно кончиться, держа свою мастерскую по-прежнему открытой, приходил Асканио, мой подмастерье, в замок и приносил мне кое-какие вещи для работы. Хоть я и мало мог работать, видя себя таким образом заточенным столь несправедливо, я все же делал из необходимости доблесть: весело, насколько я мог, я сносил эту мою превратную судьбу. Со мною очень подружились все эти стражи и многие солдаты в замке. И так как папа приходил иной раз в замок ужинать, и на то время, пока там был папа, замок не держал стражи, но был свободно открыт, как обыкновенный дворец, и так как на то время, пока бывал папа, все тюрьмы обычно запирались с еще большим тщанием, то со мной ничего такого не делали, но я свободно во всякое такое время ходил по замку; и много раз некоторые из этих солдат советовали мне, что я должен бежать и что они подставят мне плечи, зная великую несправедливость, которая мне учинена; каковым я отвечал, что дал слово кастеллану, который такой достойный человек и который учинил мне такие великие льготы. Был там один солдат, очень славный и очень остроумный; и он мне говорил: «Мой Бенвенуто, знай, что тот, кто в тюрьме, не обязан и не может быть обязан соблюдать слово, как и все другое; сделай то, что я тебе говорю, беги от этого разбойника папы и от этого ублюдка, его сына, каковые отымут у тебя жизнь во что бы то ни стало». Я, который порешил охотнее утратить жизнь, чем нарушить данное мое слово этому достойному человеку, кастеллану, сносил это неописуемое злополучие вместе с одним монахом из Палавизинского дома, превеликим проповедником.
CV
Он был посажен как лютеранин; это был отличнейший добрый товарищ, но как монах это был величайший злодей, какой бывал на свете, и уживался со всеми видами пороков. Прекрасными достоинствами его я восхищался, грубым его порокам премного ужасался и открыто его за них порицал. Этот монах только и делал, что напоминал мне, что я не обязан соблюдать слово перед кастелланом, потому что я в тюрьме. На что я отвечал, что если, как монах, он говорит правду, то, как человек, он говорит неправду; потому что всякий, кто человек, а не монах, должен соблюдать свое слово во всякого рода обстоятельствах, в которых он окажется; поэтому я, который есмь человек, а не монах, никогда не нарушу этого моего простого и честного слова. Видя сказанный монах, что ему не удается совратить меня путем своих хитроумнейших и замысловатых доводов, столь изумительно им излагаемых, он задумал искусить меня другим путем; и, дав таким образом пройти многим дням, тем временем читал мне проповеди фра Иеролимо Савонароло и давал к ним такое удивительное пояснение, что оно было прекраснее, чем самые проповеди; каковым я был околдован, и не было бы на свете вещи, которой бы я для него не сделал, за исключением того, чтобы нарушить мое слово, как я сказал. Видя, что я ошеломлен его талантами, монах измыслил другой путь; и вот, с невинным видом, он начал меня расспрашивать, какого пути я стал бы держаться, если бы мне пришло желание, когда бы они меня снова заперли, отпереть эту тюрьму, чтобы бежать. Точно так же и я, желая показать некоторую тонкость моего ума этому даровитому монаху, сказал ему, что всякий наитруднейший замок я наверняка отомкну, а в особенности замки этой тюрьмы, каковые для меня были бы, как поесть немного свежего сыру. Сказанный монах, чтобы заставить меня сказать мою тайну, уничижал меня, говоря, что есть много такого, что говорят люди, которые вошли в некоторую славу хитроумцев, а что если бы им затем пришлось приложить к делу то, чем они хвастают, они настолько лишились бы славы, что беда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129