задавать вопросы и не ждать на них ответов. Вот он обратился ко мне: «Товарищ Сидоров (в отличие от Девики он называл меня не мистером, а товарищем), не находите ли вы, что Россия и Индия — это два проявления одного и того же начала? Не кажется ли вам, что обе страны, оба народа с разных концов решают одну и ту же задачу и во всех своих аспектах они дополняют друг друга? Это как бы две половины, образующие единое целое: действие — созерцание, насилие — ненасилие, Ленин — Ганди». Или: «Как вы относитесь, товарищ Сидоров, к пророчеству, широко у нас распространенному: ждите момент, когда один миллиард соберется под знаменем духовного обновления — это будет знаком победы света? Не считаете ли вы, что имеется в виду глубинный и сокровенный союз между вашей и нашей страной?» Пока я собирался с мыслями, чтобы ответить, доктор Синха уже переходил на другую тему. Чувствовалось, что вопросы эти риторичны, что это его твердое убеждение, лишь слегка смягченное вопросительной интонацией.
Естественно, что доктор Синха целиком завладел нашим вниманием. Своих попутчиков он явно оттеснил на второй план. Министр — он был в белых штанах, в узорчатых туфлях, загнутых кверху, — величественно молчал. Иногда широко улыбался, не смущаясь отсутствием верхнего ряда зубов.
Но за чаепитием картина решительно изменилась. Выяснилось, что министр, помимо того что он политический деятель, к тому же еще и поэт. По просьбе Святослава Николаевича я читал ему свои стихи («Книга книг для нас с тобой открыта, и в безмолвье звездном и ночном в языке воскресшего санскрита мы глагол славянский узнаем»). Их общими усилиями тут же перелагали на английский. Министр, забыв на какое-то время, что он министр, читал, а вернее, пел, как это принято повсеместно среди индийских поэтов, свои стихи. Девика то и дело прерывала его пение возгласом восхищения: «Вах!» Мы вслед за нею повторяли то же самое: «Вах!»
Ободренный нашим вниманием, поэт оживился. По-мальчишески подмигнул нам. Сказал:
— А знаете, как я побеждаю на выборах? Я сочиняю песню, высмеивающую противника. Во всех деревнях распевают ее. И голосуют за меня. Так я побеждаю.
И поэт, опять превратившись в министра, засмеялся, довольный своей выдумкой. Засмеялся так заразительно, что все мы невольно присоединились к его смеху.
А потом разговор перешел на тему, от которой сразу посерьезнело лицо министра, — о гибели природы. Нарушение экологического равновесия — повсеместное бедствие. Даже здесь, в Гималаях, жаловался министр, засоряются источники, загрязняется воздух. Если процесс будет продолжаться, то уникальному климату Гималаев грозит величайшая опасность. С горечью он повторил слова английского философа о том, что нынешняя цивилизация сама себя пожирает.
— По поводу современной цивилизации, — сказал Святослав Николаевич, — отец говорил так: «Все нашли, а человека потеряли».
Вы, конечно, знаете, что отцу принадлежит идея Пакта об охране культурных памятников во время войны. Полжизни отдал он борьбе за эту идею, миллионы сторонников появились у нее, и в конце концов — это произошло уже после его смерти — была подписана конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта. Но мало кто знает, что отец давал более расширенное толкование Пакту, чем это зафиксировано в международном протоколе. Его толкование вытекало из глубинного и глобального понимания самого термина «культура». Он считал, например, что по отношению к этому понятию слово «цивилизация» играет подчиненную роль: оно обозначает некоторые внешние признаки определенной эпохи, так сказать, внешний орнамент человеческого бытия. А слово «культура» выявляет внутреннюю, многовековую, непреходящую духовную основу бытия. И конечно, защита культуры подразумевала и охрану природы, человеческое и разумное отношение к красоте, которая нас окружает. А как же иначе?
И потом, по мысли отца, Пакт должен был действовать не только во время войны, но и обязательно — в мирное время. Более того, он подчеркивал: в мирное время Пакт даже необходимее, ибо и без грома пушек каждодневно совершаются неисчислимые преступления против культуры. Поэтому и нужна особая бдительность.
В свое время отец произнес знаменитую фразу: "Цивилизованный дикарь есть самое отвратительное зрелищен Кстати, эти слова, неоднократно им повторяемые, у некоторых людей вызывали прямо-таки приступы раздражения. В адрес отца появлялись публичные обвинения: дескать, он противник технического прогресса, убежденный враг современной цивилизации. А ничего этого не было и в помине. Он выступал не против цивилизации, а против бездуховности ее, не против технического прогресса, а против того, чтобы он становился самоцелью, тогда действительно все находят, а человека теряют. Помню, как за год до смерти он говорил:
«Культура забыта, и вместо нее кажет когти технократия. А без культуры засохнет духовный сад. Странно наблюдать, как, казалось бы, разумные люди забывают поставить во главе их начинаний именно культуру. Точно бы без нее зубчатая технократия вывезти может».
А знаете, о чем мечтал мой отец, и мечтал очень и очень давно? Об этом он тоже говорил незадолго до смерти:
«Вообще если один, всего один, мировой военный бюджет дать на просвещение, сколько невежества было бы просветлено, сколько цивилизованных дикарей превратилось бы в культурных тружеников. Мало, подобно попугаям, выкрикивать слово „культура“, надо, чтобы она обнаружилась на деле».
Как видите, поле культуры было для отца подлинным полем битвы. Поэтому и сотрудников культуры он не называет иначе как воинами. Прибегая к индийской терминологии, он именует их кшатриями. Отцу принадлежат многочисленные определения культуры. Обращаясь к первозданному смыслу слова, он расшифровывает его как «почитание света» («культ» — почитание, «ур» — свет). Менее известно другое его определение, а оно, на мой взгляд, наилучшим образом подчеркивает боевой, наступательный характер этого понятия: «Культура есть молот будущего». А молот — это то, что и творит, и сокрушает. Не правда ли?
— И все же у нас нет иного выхода, как быть оптимистами. — Доктор Синха по-ораторски взмахнул рукой, давая понять, что вторгается в беседу. — А то, что делал ваш отец, — обратился он к Святославу Николаевичу, — имеет прямое продолжение в наше время. О письме Махатм, которое Рерих привез в Москву, нынче знают многие. Но немногие знают о современных документах такого рода, потому что они широко не публикуются, потому что они не нуждаются в дешевой рекламе. Год назад в Москве был человек, с которым — и это для меня великая честь — я имел возможность познакомиться. Имя его ничего не даст, могу сказать лишь одно: многие, очень многие склонны считать его Махатмой. В обществе советско-индийской Дружбы он произнес речь. У меня есть ее стенограмма. Я готовился к нашей встрече и захватил ее с собой. — Доктор Синха вынул из бокового кармана пиджака тонкие листы папиросной бумаги с отпечатанным текстом, сложенные вдвое. Расправил их. — Мое мнение — это программный документ. Послушайте:
"Идеи Рамакришны и Ленина, Индии и России должны стать моральной основой нового мира. Наш союз — не политический
Суть его учения раскрыта в трудах Вивекананды и Других его учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112