Но дело, конечно, не в этом чисто внешнем сходстве. Есть вещи внутреннего звучания, которые, на мой взгляд, объединяют феномен японской миниатюры и феномен русской частушки.
И в том, и в другом случае это — экспромт, то есть мгновенный снимок бытия. (Не надо пугаться слова «экспромт», считать его чем-то легковесным и несерьезным. Подлинный экспромт — это итоговая, завершающая точка предшествующего напряженного длительного и подчас, мучительного процесса.)
Затем: в русской частушке и в русском страдании, как и в японской миниатюре, очень часто на первый план выступает метафора, играющая роль опознавательного знака, за которым должны угадываться непростые и глубинные повороты человеческих судеб.
Она — моя дама виней,
А я, дурак, сохну по ней.
Или:
Крикну, крикну вдоль по речке,
Поплывут мои словечки.
Но характер народа проявляется во всем. В частушке — тоже. Если хокку и танка — сама закономерность, где раз и навсегда определены неумолимо четкие границы для стиха (их же не прейдеши) и тем самым как бы предопределено русло, по которому должно идти течение поэтической мысли, то частушка, законы которой изменчивы и неопределенны, являет собой стихийное, непредсказуемое начало. Здесь обостренное восприятие событий не ведет, как это бывает на Востоке, к примирению с ними. Наоборот, оно ведет к предельному обострению чувства, которое под горячую руку может даже замахнуться на все мироздание. Может, например, подвигнуть на такого рода решительный вывод:
Неправильно мир построен:
Кого любишь — недостоин.
Если верить специалистам, частушка появилась примерно сто лет назад, и с тех пор она — неизменная спутница всех без исключения перемен в нашей жизни. Мозаика частушек — это, если хотите, мозаика самого времени. Можно, очевидно, написать целое исследование на тему о том, как отражалась история страны в частушках, какое своеобычное преломление она получала в них.
Комиссар, комиссар,
Как тебе не стыдно:
Скрозь твой галихве
Все на свете видно.
Само собой понятно, что такую частушку распевали во времена продразверстки и комбедов, когда комиссары жили по законам военного коммунизма, а волостное начальство щеголяло в лаптях.
Дорогая Настя,
Нам с тобой несчастье,
Золотые кольца
Сняли комсомольцы.
Это — годы коллективизации, годы бескомпромиссной борьбы с атрибутикой прошлого мира. Вряд ли кто-нибудь тогда подозревал, что пройдет определенный промежуток времени — и на комсомольских свадьбах будут обмениваться золотыми обручальными кольцами и что белая подвенечная фата, отвергаемая и презираемая, вновь войдет в моду.
Шила милому кисет,
Не хватило косяка.
Я за этим косяком
До Ростова босиком.
Это уже, конечно, Великая Отечественная война. Я отдаю себе отчет в том, сколь многим в своем творческом поиске я обязан частушке. Напевные слова, услышанные в детстве и вновь ожившие в памяти, нередко — особенно в первых моих книгах — давали дыхание стиху, цементировали его образную структуру. Иногда они целиком определяли замысел вещи. У меня есть баллада под названием «Свадьба». («Был не похож, увы, нисколько на свадьбу свадебный обряд».) Она выросла из частушки, которую я записал в 1958 году в Белгородской области:
Ты, война, ты, война,
Ты меня обидела,
Ты заставила любить,
Кого я ненавидела.
Но вот что любопытно отметить. Частушки пели (да и поют) массы, а назвать их явлением массовой культуры нельзя. Обратите внимание, что в отличие от подавляющего большинства современных песен их тексты могут жить совершенно независимо от музыки. Не это ли свидетельство их художественности, в лучших образцах достигающей высокого, подчас прямо-таки философского уровня. Судите сами:
Подходила к синю морю
И хотела утонуть.
Сине море говорило:
«Лучше ты его забудь».
В глубине моего сознания эта частушка перекликается со знаменитой притчей о кольце царя Соломона. По преданию, царь владел кольцом, на котором было выгравировано изречение: «Все проходит». В минуты горя и тяжелых переживаний Соломон глядел на надпись и успокаивался. Но однажды случилось такое несчастье, что мудрые слова, вместо того чтобы утешить, вызвали у него приступ раздражения. В ярости сорвал он кольцо с пальца и бросил на пол. Когда оно покатилось, Соломон вдруг увидел, что на внутренней стороне кольца тоже есть какая-то надпись. Заинтересовавшись, он поднял кольцо и прочел следующее: «И это пройдет». Данная, казалось бы, сверхтрагическая ситуация тоже была предусмотрена вековой мудростью. Горько засмеявшись, Соломон надел кольцо и больше с ним не расставался.
«И это пройдет». Вот почему море (а для народа оно всегда было олицетворением глубины и широты) так мудро, так утешительно советует: «Лучше ты его забудь».
Платона принято считать автором теории андрогината, породившей многочисленные легенды (вы наверняка их слышали) о двух половинках души, разъединенных, ищущих, но по боль— шей части безуспешно, встречи друг с другом. Согласно Платону, Зевс подверг суровому наказанию первых людей Земли, сочетающих в себе женское и мужское начало, за их гордость. Он разрубил их пополам, разбросал половинки в разные стороны и тем самым обрек их на мучительные странствия и неутолимую жажду любви. Дело в том, что найти утраченную половину не так-то просто. Очень часто сочетаются половины, друг другу не принадлежащие и даже друг другу враждебные. А смысл человеческого существования отныне — так вытекает из платоновского мифа — состоит в том, чтобы найти именно свою половину и восстановить нарушенное некогда единство. Лишь тогда человек станет совершенным и обретет наконец-то полноту истины.
В литературе, которая — вольно или невольно — разрабатывает на разные лады этот древнегреческий сюжет, классическим примером соединения двух половинок души может, пожалуй, служить встреча Ромео и Джульетты, а также не менее романтичная, но совершенно реальная встреча Беатриче и Данте. Образ Прекрасной Дамы так или иначе владеет воображением поэтов. С этой точки зрения любовные похождения Дон Жуана находят оправдание в его стремлении к идеалу, взглянуть в лицо которому после всего им совершенного было равносильно смерти, а горькие, как бы подернутые дымкой тумана стихи Блока объясняются тоской по обретенному, казалось бы, но потом утраченному идеалу.
Если быть внимательным, то эхо платоновского мифа можно легко различить в сказках разных народов. Собственно, что такое «Спящая красавица» Шарля Перро? Не запечатлен ли в ней в символической форме поиск женской половины? Принцесса нарушает возложенный на нее обет послушания и погружается в длительный заколдованный сон, и вот принц, предназначенный ей от века, должен родиться сто лет спустя и преодолеть всякого рода опасности и трудности, дабы соединиться с нею.
Тот же сюжет, но зеркально перевернутый — в русской народной сказке «Аленький цветочек»: здесь показан поиск мужской половины. Путь друг к другу нелегок, он требует, чтобы к моменту великой встречи ты был внутренне подготовлен к ней. В обличий чудовища может предстать твоя половина, и только благодаря самоотверженной силе любви чудовище может превратиться в принца (как это происходит в «Аленьком цветочке»), то есть обрести свое истинное лицо;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112