— Злой язык? — с внезапной тревогой воскликнула Элспет. — А чего бы ей бояться злых языков? Она была добра и хороша собой — по крайней мере все так считали. И если б она сама придерживала язык и никого не задевала, она, несмотря ни на что, жила бы как положено леди.
— Но я слыхал, матушка, — продолжал Охилтри, — у нас так болтали, будто она и ее муж были в недозволенно близком родстве, когда поженились.
— Кто смеет говорить, — перебила старуха, — будто они поженились? Кому это известно? Только не графине и не мне. А если они были тайно повенчаны, то и тайно разлучены. Они выпили чашу своего же обмана.
— Нет, подлая ведьма, — закричал Охилтри, который больше не в силах был молчать, — они выпили яд, который ты и твоя мерзкая госпожа приготовили для них!
— Ха, ха! — засмеялась старуха. — Я так и думала, что до этого дойдет. Что ж, пусть меня допрашивают, я буду сидеть и молчать. В наше время пыток нет, а если есть, пусть рвут меня на куски! Горе устам вассала, если он предаст того, чей хлеб он ест!
— Поговори с ней, Эди, — настаивал антикварий. — Она знает твой голос и охотно на него откликается.
— Нет, мы от нее больше ничего не добьемся, — сказал Охилтри. — Когда она вот так усядется да сложит руки, она может за неделю не произнести ни слова. А кроме того, если я не ошибаюсь, ее лицо, с тех пор как мы пришли, сильно изменилось в нехорошую сторону. Все же я попытаюсь, чтобы угодить вашей милости. — Так ты не помнишь, матушка, что твоя прежняя госпожа, графиня Джоселинд, призвана в мир иной?
— Призвана в мир иной! — воскликнула старуха, на которую имя графини неизменно оказывало возбуждающее действие. — Тогда мы должны отправиться за ней. Все должны ехать верхом, когда она в седле. Велите сказать лорду Джералдину, что мы поедем впереди. Подайте мой плащ и шарф. Не могу же я такая растрепанная ехать в коляске с миледи!
Она подняла иссохшие руки и стала двигать ими, как женщина, надевающая плащ перед выходом из дома. Потом медленно и неуклюже опустила их. И, несомненно, с той же мыслью о путешествии, заговорила торопливо, без передышки:
— Позовите мисс Невил! Почему вы вздумали назвать ее леди Джералдин? Я сказала — Эвелин Невил, а не леди Джералдин. Нет никакой леди Джералдин! Скажите ей, чтобы она сменила свой мокрый плащ, и пусть она не будет такая бледная… Ребенок? Откуда у нее может быть ребенок? Кажется, у девиц не бывает детей! Тереза, Тереза, миледи зовет нас! Возьми свечу, на лестнице темно, как в ночь под Рождество. Мы идем, миледи!
С этими словами она опустилась в кресло и оттуда боком сползла на пол.
Эди бросился вперед, чтобы поддержать ее, но, едва взяв на руки, проговорил:
— Все кончено! На последнем слове и смерть пришла.
— Не может быть! — прошептал Олдбок, подходя к старухе вместе с племянником.
Однако сомневаться не приходилось. Она скончалась с последним словом, торопливо слетевшим с ее губ. И перед Олдбоком и его спутниками лежали лишь бренные останки той, что так долго боролась с сознанием тайной вины, которая еще более отягощала все невзгоды бедности и преклонных лет.
— Дай бог, чтобы за гробом ей была уготована лучшая участь, чем на земле! — сказал Эди, глядя на безжизненное тело. — Увы, какое-то бремя тяжко давило ей сердце. Я много раз видел, как умирали люди на поле боя и у себя в постели. Но мне легче было бы увидеть все это вновь, чем одну такую ужасную кончину.
— Надо позвать соседей, — сказал Олдбок, как только немного оправился от охватившего его ужаса и изумления, — и сообщить эту печальную весть. Жаль, что не удалось получить ее признание. И, хотя это менее важно, я жалею, что не мог записать отрывок баллады, который она пела. Но да исполнится воля господня!
Они вышли из хижины и оповестили соседей о случившемся. Тотчас же пожилые женщины собрались, чтобы обмыть и убрать тело той, кого можно было считать праматерью поселка. Олдбок обещал помочь в расходах по погребению.
— Ваша милость, — обратилась к нему Эйлисон Брек, соседка, ближайшая по возрасту к покойной, — не худо бы вам прислать сюда что-нибудь, чтобы поднять у нас дух во время бдения при покойнице, потому как у бедного Сондерса весь джин выпили, когда хоронили Стини, а мало кто согласится сидеть с пересохшим ртом возле трупа. Элспет в молодости была редкая умница, я хорошо помню. Но только шептали, будто она не очень удачлива. О мертвых не следует говорить дурно, особенно о куме и соседке, но только после ее переезда из Крейгбернфута странные слухи пошли про какую-то леди и ребенка. Так что, видите, наше бдение будет не очень приятным, если ваша милость не пришлет нам чего-нибудь для храбрости.
— Вы получите виски, — ответил Олдбок, — тем более что вы употребили надлежащее название для старинного обычая бдения при покойнике. — Ты замечаешь, Гектор, что они говорят: lyke-wake. Это чисто тевтонское слово близко к немецкому Leichnam, труп. Часто говорят неправильно: late-wake, и Бранд поддерживает это современное искажение.
— Мне кажется, — пробормотал Гектор про себя, — что дядя готов будет отдать весь Монкбарнс, если кто-нибудь придет и попросит его на чистом тевтонском языке! Ни капли виски не перепало бы старухам, если б их председательница попросила вина для late-wake.
В то время как Олдбок давал еще кое-какие указания и обещал помочь, по пескам прискакал во весь дух слуга сэра Артура и, заметив антиквария, остановил лошадь возле него.
— В замке, — сказал он, — что-то случилось (что именно, он не мог или не хотел объяснить), и мисс Уордор спешно послала меня в Монкбарнс просить, чтобы мистер Олдбок отправился туда, не теряя ни минуты.
— Боюсь, — сказал антикварий, — что дела сэра Артура тоже близятся к развязке. — Что я могу сделать?
— Как что, сэр? — воскликнул Гектор со свойственной ему горячностью. — Вскочить на коня и повернуть его головой к замку. Вы будете в Нокуинноке через десять минут.
— Этот конь легок на ногу, — сказал слуга, спешиваясь, чтобы поправить подпругу и стремена. — Только артачится немного, когда чует на себе мертвый груз.
— Я скоро стал бы мертвым грузом — только не на нем, а под ним, мой друг! — сказал антикварий. — Черт возьми, видно я тебе надоел, племянник? Или, ты думаешь, мне жизнь так надоела, что я сяду на этого буцефала? Нет, нет, мой друг, если мне надо быть сегодня в Нокуинноке, я должен спокойно отправиться туда пешком, и я это сделаю, по возможности, без промедления. Капитан Мак-Интайр может сам поехать на этом коне, если ему угодно.
— Не думаю, чтобы я мог быть очень полезен, дядя, но я хотел бы, если там несчастье, по крайней мере выразить свое сочувствие. Поэтому я поскачу вперед и сообщу, что вы тоже скоро будете. Дай-ка мне шпоры, мой друг!
— Они вам едва ли понадобятся, сэр, — сказал слуга, в то же время снимая шпоры и пристегивая их к сапогам капитана Мак-Интайра. — Конь идет хорошо и без них.
Олдбок с изумлением взирал на это новое безрассудство племянника.
— Ты с ума сошел, Гектор, или забыл, что сказал Квинт Курций, с которым ты, как солдат, должен быть хорошо знаком: «Nobilis equus umbra quidem virgae regitur; ignavus ne calcari quidem excitari potest». note 188 Эти слова ясно показывают бесполезность шпор и даже, я добавил бы, их опасность.
Но Гектор, которому мнения Квинта Курция и антиквария в таких вещах были равно безразличны, ответил лишь беспечным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133