Он уже раз чуть не выбросил в окно Кексона (да еще и свой лучший парик вслед за ним) за то, что старик уверял, будто видел духа на холмике, поросшем болиголовом. Так вот, если мы пойдем к нему, он ощетинится, и выйдет больше вреда, чем пользы. Олдбок уже раза два пробовал говорить с сэром Артуром насчет рудника, но только чем больше Монкбарнс предостерегал его, тем глубже сэр Артур как нарочно увязал в этом деле.
— А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?
— Что вы! Ну как бедняжка может помешать отцу делать, что ему нравится? Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах, и поговаривают, что какой-то стряпчий в Эдинбурге готов пустить в дело шпоры закона и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить. А если ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за границу. Он теперь совсем отчаялся и хватается за соломинку, лишь бы спастись от гибели. Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не может поделать? А сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого места. И потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому оно сейчас ни к чему и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не понадобится, все же нельзя знать, какое может встретиться искушение… Ну и мне было б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят ведь: «Храни вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок». Так что, может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.
Этот довод, которому Эди Охилтри, по старой привычке, несмотря на сохранившуюся в нем крупицу добродетели и благочестия, придавал большое значение, Ловелу было не слишком удобно оспаривать: ведь он сам в эту минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.
Впрочем, весь этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие, так как отвлек его мысли от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем некоторый прилив энергии, парализованной всем пережитым. Теперь он рассудил, что опасная рака не должна быть непременно смертельной, а ведь его увели прочь еще до того, как врач высказал свое мнение о состоянии капитана Мак-Интайра. И даже при худшем исходе у него, Ловела, остаются обязанности на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и сознания невиновности, все же придадут смысл его существованию и в то же время направят его жизнь на добрые дела.
Таковы были чувства Ловела, когда, по расчетам Эди, — который по одному ему известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах или хронометре, — настало время покинуть убежище и направиться к берегу, чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.
Они ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту приора, и, когда выбрались из пещеры в лес, птицы уже щебетали и пели, возвещая, что занялся новый день. Об этом говорили и легкие янтарные облака, показавшиеся над морем, как только путники, выйдя из зарослей, увидели перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно музам, вероятно, подразумевают его воздействие на воображение и чувства людей. И даже те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь, черпают в утреннем ветре силу и бодрость духа и тела. Итак, с новым приливом энергии Ловел, ведомый верным Эди, шел, стряхивая с себя росу, через дюны, отделявшие «угодье святой Руфи», как в народе называли леса вокруг развалин, до берега моря.
Первый яркий луч солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил дрейфовавший поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега — уже ожидавшую шлюпку. Сам Тэфрил, закутанный в морской плащ, сидел на корме. Увидев приближавшихся нищего и Ловела, он выскочил на берег, сердечно пожал последнему руку и просил его не унывать.
— Рана Мак-Интайра, — сказал он, — серьезна, но далеко не безнадежна. (Багаж Ловела, заботами лейтенанта, был потихоньку переправлен на борт брига.) Я уверен, — добавил Тэфрил, — что, если вы согласитесь погостить на бриге, недолгий рейс, быть может, будет единственным неприятным для вас следствием поединка. Что касается меня, то мое время и мои действия в значительной мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен оставаться на своем посту.
— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.
Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!
В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.
— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
Шлюпка отошла от берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести сильных гребцов она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в знак прощального приветствия еще раз помахал голубым беретом и потом медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.
ГЛАВА XXII
Мудрец Реймонд в подвале запер дверь.
Он не страшится риска и потерь.
Ушли поместья дымом золотым.
Вторая колба лопнула пред ним.
Но если третье выдержит горно,
Заблещет чистым золотом оноnote 122.
Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, мистер Олдбок, сойдя однажды к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост, хлеб для главы семейства не поджарен, а серебряный кувшин с пивом, из которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
«Черт бы взял этого вспыльчивого молокососа! — сказал себе антикварий. — Теперь, когда он уже выкарабкивается из опасности, я больше не желаю терпеть такую жизнь. Все идет вверх дном. Похоже, в моем мирном и добропорядочном семействе объявлены какие-то всеобщие сатурналии. Я спрашиваю, где сестра, — никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих домочадцев, даю им больше имен, чем римляне своим божествам. Наконец Дженни, чей пронзительный голос уже полчаса доносится из кухонной преисподней, удостаивает услышать меня и ответить, но не поднимается по лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
— А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?
— Что вы! Ну как бедняжка может помешать отцу делать, что ему нравится? Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах, и поговаривают, что какой-то стряпчий в Эдинбурге готов пустить в дело шпоры закона и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить. А если ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за границу. Он теперь совсем отчаялся и хватается за соломинку, лишь бы спастись от гибели. Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не может поделать? А сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого места. И потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому оно сейчас ни к чему и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не понадобится, все же нельзя знать, какое может встретиться искушение… Ну и мне было б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят ведь: «Храни вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок». Так что, может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.
Этот довод, которому Эди Охилтри, по старой привычке, несмотря на сохранившуюся в нем крупицу добродетели и благочестия, придавал большое значение, Ловелу было не слишком удобно оспаривать: ведь он сам в эту минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.
Впрочем, весь этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие, так как отвлек его мысли от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем некоторый прилив энергии, парализованной всем пережитым. Теперь он рассудил, что опасная рака не должна быть непременно смертельной, а ведь его увели прочь еще до того, как врач высказал свое мнение о состоянии капитана Мак-Интайра. И даже при худшем исходе у него, Ловела, остаются обязанности на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и сознания невиновности, все же придадут смысл его существованию и в то же время направят его жизнь на добрые дела.
Таковы были чувства Ловела, когда, по расчетам Эди, — который по одному ему известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах или хронометре, — настало время покинуть убежище и направиться к берегу, чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.
Они ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту приора, и, когда выбрались из пещеры в лес, птицы уже щебетали и пели, возвещая, что занялся новый день. Об этом говорили и легкие янтарные облака, показавшиеся над морем, как только путники, выйдя из зарослей, увидели перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно музам, вероятно, подразумевают его воздействие на воображение и чувства людей. И даже те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь, черпают в утреннем ветре силу и бодрость духа и тела. Итак, с новым приливом энергии Ловел, ведомый верным Эди, шел, стряхивая с себя росу, через дюны, отделявшие «угодье святой Руфи», как в народе называли леса вокруг развалин, до берега моря.
Первый яркий луч солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил дрейфовавший поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега — уже ожидавшую шлюпку. Сам Тэфрил, закутанный в морской плащ, сидел на корме. Увидев приближавшихся нищего и Ловела, он выскочил на берег, сердечно пожал последнему руку и просил его не унывать.
— Рана Мак-Интайра, — сказал он, — серьезна, но далеко не безнадежна. (Багаж Ловела, заботами лейтенанта, был потихоньку переправлен на борт брига.) Я уверен, — добавил Тэфрил, — что, если вы согласитесь погостить на бриге, недолгий рейс, быть может, будет единственным неприятным для вас следствием поединка. Что касается меня, то мое время и мои действия в значительной мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен оставаться на своем посту.
— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.
Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.
— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!
В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.
— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.
Шлюпка отошла от берега. Старик смотрел, как под ударами весел шести сильных гребцов она быстро приближалась к бригу, и Ловел увидел, как Эди в знак прощального приветствия еще раз помахал голубым беретом и потом медленно побрел по пескам, как бы возвращаясь к своим обычным скитаниям.
ГЛАВА XXII
Мудрец Реймонд в подвале запер дверь.
Он не страшится риска и потерь.
Ушли поместья дымом золотым.
Вторая колба лопнула пред ним.
Но если третье выдержит горно,
Заблещет чистым золотом оноnote 122.
Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, мистер Олдбок, сойдя однажды к завтраку, увидел, что женщины покинули свой пост, хлеб для главы семейства не поджарен, а серебряный кувшин с пивом, из которого он привык совершать утренние возлияния, не стоит на должном месте.
«Черт бы взял этого вспыльчивого молокососа! — сказал себе антикварий. — Теперь, когда он уже выкарабкивается из опасности, я больше не желаю терпеть такую жизнь. Все идет вверх дном. Похоже, в моем мирном и добропорядочном семействе объявлены какие-то всеобщие сатурналии. Я спрашиваю, где сестра, — никакого ответа, я зову, я кричу, я кличу своих домочадцев, даю им больше имен, чем римляне своим божествам. Наконец Дженни, чей пронзительный голос уже полчаса доносится из кухонной преисподней, удостаивает услышать меня и ответить, но не поднимается по лестнице, и мне приходится надрываться, чтобы с ней поговорить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133