— Хотелось бы мне сказать, милорд, что я счастлив вас видеть.
— Вид несчастных редко делает счастливыми их друзей. Зато я действительно рад вас видеть.
Найджел протянул руку, но Гериот только поклонился с церемонной вежливостью, вместо того чтобы ответить на любезность лорда Гленварлоха, которая в те времена, когда сословные различия строго соблюдались и поддерживались правилами этикета, ценилась как высокая честь.
— Я прогневил вас чем-нибудь, мейстер Гериот? — спросил, покраснев, лорд Гленварлох, ибо его не обманула преувеличенная почтительность достойного горожанина.
— Ничуть не бывало, милорд, — ответил Гериот, — просто я только что вернулся из Франции и счел уместным привезти оттуда, наряду кое с чем более существенным, образчик того хорошего тона, которым так славятся французы.
— И вы решили испытать его на старом друге, который вам столь многим обязан? Это с вашей стороны не очень любезно.
На это замечание Гериот ответил коротким сухим покашливанием и продолжал:
— Хм, хм, так вот, милорд, хм, поскольку на французской учтивости я далеко не уеду, то я хотел бы знать, могу ли я говорить с вами как друг, коль скоро вашей светлости было угодно так назвать меня, или же, сообразно моему положению, мне следует ограничиться неотложным делом, которое должно быть нами улажено,
— Ну конечна, как друг, мейстер Гериот, — ответил Найджел. — Я догадываюсь, что вы успели заразиться общим предубеждением против меня. Выскажитесь с полной откровенностью; я готов признать свою вину, если ваши упреки будут справедливы.
— И, надеюсь, загладить ее, милорд?
— Непременно, насколько это будет в моей власти.
— Ах, милорд, — продолжал Гериот, — какая печальная, хоть и необходимая, оговорка. Как легко человек может принести во сто раз больше зла отдельным людям и обществу, чем он в состоянии возместить. Но мы здесь не одни, — добавил он, бросив проницательный взгляд на закутанную фигуру переодетой девушки, которая при всем своем старании не могла остаться незамеченной.
Найджел, больше заботившийся о том, чтобы помешать раскрытию секрета незнакомки, чем о сохранении в тайне собственных дел, поспешил ответить:
— Это мой паж. Можете свободно говорить при нем, он француз и не понимает по-английски,
— Итак, я буду говорить свободно, — сказал Гериот, еще раз взглянув на кресло, — и, быть может, мои слова покажутся вам чересчур вольными.
— Начинайте, сэр, я уже сказал вам, что могу вынести справедливые упреки.
— Короче говоря, милорд, почему я застаю вас здесь, подозреваемого в преступлениях, которые запятнают имя, прославленное многовековой доблестью?
— Вы застаете меня здесь, потому что — начну с первого моего заблуждения — я пожелал быть умнее моего отца.
— Нелегкая задача, милорд, — заметил Гериот. — Вашего отца все почитали одним из самых умных и самых доблестных людей в Шотландии.
— Он завещал мне избегать азартных игр, а я осмелился нарушить его волю, разрешив себе играть сообразно моим денежным средствам, уменью и везенью,
— Увы, милорд, самоуверенность в сочетании с жаждой приобретения… Вы надеялись дотронуться до дегтя и не запачкаться. Достаточно, милорд, можете не рассказывать дальше, ибо я уже с прискорбием слышал, как сильно пострадала ваша репутация от такого поведения. Еще одно заблуждение я напомню вам без колебаний. Ах, милорд, милорд, чем бы ни погрешил перед вами лорд Дэлгарно — помня об его отце, вы не должны были поднимать на него руку.
— Вы рассуждаете хладнокровно, мейстер Гериот, а меня жгли тысячи обид, нанесенных мне под личиной дружбы.
— Иными словами, он подал вашей светлости дурной совет, а вы…
— А я был так глуп, что последовал тому совету. Однако, если позволите, оставим это, мейстер Гериот. Старые люди и молодые, военные и люди мирных занятий испокон века думали и будут думать по-разному.
— Согласен, — ответил Гериот, — между старым золотых дел мастером и молодым дворянином существует различие. И все-таки, милорд, вы обязаны были сохранить терпение ради лорда Хантинглена и благоразумие — ради вас самих. Предположим, что ваша ссора…
— Я еще раз прошу вас перейти к следующему обвинению, — прервал его лорд Гленварлох.
— Я не обвинитель, милорд, но уповаю на бога, что ваше собственное сердце уже жестоко осудило вас за то, что вы злоупотребили гостеприимством вашего бывшего хозяина.
— Будь я виновен в том, на что вы намекаете, — ответил лорд Гленварлох, — поддайся я на миг искушению, я бы давно горько раскаялся в этом. Если кто и обольстил несчастную, то я тут ни при чем. Всего какой-нибудь час назад я впервые услышал о ее безрассудстве.
— Оставьте, милорд, — с некоторой суровостью возразил Гериот, — что-то ваши речи слишком похожи на притворство. Я знаю, что нынешние молодые люди по-новому смотрят на прелюбодеяние и смертоубийство. Лучше бы вы говорили о новом толковании десяти заповедей и о смягчении наказания для привилегированных сословий, лучше бы вам говорить об этом, чем отрицать поступок, которым, как всем известно, вы похвалялись.
— Похвалялся? Да я никогда не гордился и не способен гордиться таким поступком! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но не мог же я запретить досужим умам и досужим языкам делать ложные заключения.
— Вы отлично сумели бы заткнуть рот клеветникам, милорд, если б слова их вам не нравились или не соответствовали истине. Ну, хорошо, милорд, вспомните ваше обещание признать свою вину, а признать свою вину в данном случае значило бы в какой-то мере загладить ее. Конечно, вы молоды, женщина красива и, как я сам заметил, довольно легкомысленна. Скажите мне, где она. Ее глупый муж все еще чувствует к ней сострадание, хочет избавить ее от позора, а со временем, быть может, примет ее назад, ибо мы, торговцы, народ добросердечный. Не уподобляйтесь тем, милорд, кто сеет зло единственно из удовольствия причинять страдания, — это наихудшее из всех качеств.
— Серьезность ваших упреков сведет меня с ума, — сказал Найджел. — Ваши слова разумны и справедливы, а между тем вы настаиваете на том, чтобы я открыл убежище беглянки, о которой я ровно ничего не знаю.
— Будь по-вашему, милорд, — холодно ответил Гериот. — Вы вправе хранить свои секреты. Поскольку разговор наш на эту тему ни к чему привести не может, нам лучше перейти к делу. И все-таки образ вашего отца встает передо мной и словно просит продолжать расспросы.
— Делайте как хотите, — сказал Найджел. — Я не собираюсь убеждать того, кто сомневается в моих словах.
— Пусть так, милорд. Мне сообщили, что в убежище Уайтфрайерс, месте, столь неподходящем для знатного и достойного молодого человека, совершено убийство.
— И вы, очевидно, приписываете его мне?
— Избави бог, милорд! Было проведено следствие, и выяснилось, что ваша светлость под вымышленным именем Грэма вели себя необычайно мужественно.
— Пожалуйста, без похвал, — сказал Найджел. — Я весьма счастлив слышать, что не я убил старика и даже не подозреваюсь в убийстве.
— Да, милорд, но и в этом деле имеется неясность. Ваша светлость сегодня утром плыли в лодке вместе с некоей женщиной, при которой была, как говорят, огромная сумма денег звонкой монетой и множество драгоценностей. С тех пор о женщине нет ни слуху ни духу.
— Я расстался с ней на пристани у собора святого Павла, — ответил Гленварлох, — моя спутница сошла там на берег со своим имуществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153