«Где, где ты была четверо суток? Что ты мне сказки рассказываешь о каких-то подружках, у которых ты слушала музыку? На ляжках у тебя синяки, ты не девочка десяти лет, но большая женщина с задницей и сиськами! Где ты была? Ты ебалась?» Злое, враждебное и дрожащее от истерики лицо, она швырнула ему: «Да, я ебалась все эти четыре дня! Да, я не была у подруги. Ебалась. я, вот! Это ты хочешь знать? Ну так знай!» «С кем?» «Я не знаю», — угрюмо прохрипела она. «Как это ты не знаешь?» «Да вот так. Я познакомилась с ним на парти. Меня привела туда (она назвала имя общей знакомой) …позже мы пошли все в кафе. Я уже была пьяная. Из кафе я вернулась к нему. Ебаться». «И что ты все эти четверо суток валялась в постели?» «Не все, — прервала она его, — …еще он возил меня ночью по городу на его машине».
ЕЕ МАТЬ сидела против него на кровати, и он не мог рассказать ее матери эту историю. Или же другую историю, когда она явилась в восемь утра в совершенно черных от грязи на заднице белых трусах. На улице шел дождь, и она была в мини-юбке… В конце концов все эти дела между мужчиной и женщиной касаются только данного мужчину и данную женщину. Индиана не хотел и не умел жаловаться. Ни Богу, ни судьбе, ни ЕЕ МАТЕРИ. В конечном счете он жил с ее дочерью не под дулом пистолета. Под дулом чего-то более неумолимого… Но сейчас она неудачно выбрала место действия — бывшую Родину. Здесь ее припадок может плохо кончиться. Империя сурова, это не маленькая, более или менее цивилизованная Франция. ЕЕ могут арестовать пьяную. Одну или с этими бандитами (он не сомневался, что она «связалась с бандитами», в прошлом она «связывалась» всегда именно с ними), и чужеземную гражданку, незаконно находящуюся в стране, ее могут сурово наказать. Плюс еще сотня нехороших вещей может случиться с нею в этой стране. Ее могут найти с перерезанным горлом.
«У вас нет собственных соображений по поводу того, где она может находиться? Бывшие любовники, например?»
«Я не думаю… — сказала мать. — Был один, к которому она была привязана, но он женился и живет в Швеции. В любом случае, прошло столько лет».
«Может быть, подруги?» — предположил он безнадежно. Подумав о том, что его женщина могла познакомиться и «связаться с компанией» где угодно. В гастрономе, на улице, в кино.
«Подруги? Вообще-то она не очень дружила с девочками. Девочки ее раздражали. Когда она не улетела в Париж, я пыталась звонить ее подружкам, тем, с которыми у меня остались связи. Вы знаете, ведь мы жили в центре, только четыре года назад я получила эту квартиру».
«Вы что-нибудь узнали?»
«Ничего. Позвоните им сами, если хотите. Я вам дам телефон… А может быть, заявить в милицию? Она, правда, строго-настрого не велела… Телефонная книжка у меня на кухне…» — Ее мать вышла, зашелестела на кухне бумагами.
Индиана глядел в яркое белое поле за окном. Жизнь его никогда не была легкой.
ЕЕ МАТЬ возвратилась с листком серой бумаги. В Империи бумага трогательно плохая. Примитивная, отметил Индиана. «Вот, только не рассказывайте девочкам, что она исчезла. Пожалуйста…»
Он кивнул. На листке значились три телефона и три имени. «Если вам не трудно, дайте мне телефон брата. Я хотел бы с ним тоже поговорить. Ведь она с ним виделась».
«Да-да… Он приезжал регулярно, пока она у меня жила. Они, правда, всякий раз ругались. Она учила его жить… У вас есть чем писать?»
Индиана дал ее матери ручку. «Вы, конечно, успели понять, что она алкоголик?»
Мать вздохнула. «Пьяной в полном смысле этого слова я ее видела только раз. Какой-то парень привез ее на такси и не мог поднять в квартиру, попросил меня спуститься помочь. Когда мы сошли вниз, она лежала на ступенях в подъезде, сумка была зажата в далеко откинутой руке. Зрелище не из приятных…»
«Да», — согласился Индиана. И вздохнул. И мать вздохнула еще раз. «Она и ребенком была очень нервной. Я ежедневно поила ее бромом. Перёд уходом в школу. Коллектив действовал на нее возбуждающе».
«Я знаю, что брат пил, пьет ли он сейчас?»
«Ох, — воскликнула мать, — не смотрите на меня, пожалуйста, так, словно вы судья или прокурор. Я ведь сама не пью, да и покойный отец их алкоголиком не был. Я даже, напротив, всю жизнь медицинской гимнастикой занимаюсь, на лыжах хожу. Я их пить не учила. Я старалась, чтоб им хорошо было. Я даже, грешным делом, с мужчиной сошлась, у которого дом под Москвой был с участком, из-за них, из-за детей, особенно для нее, младшей… Чтоб овощи в питании были, чтоб фрукты…» — ЕЕ МАТЬ сморщилась и из-под крупных, как у дочери, век ее выкатилось несколько слез.
«Извините, — сказал он, — я вас не виню ни в чем. Я, напротив, даже уверен, что родители мало что могут изменить в судьбе детей. Всякий рождается уже готовым или по меньшей мере наполовину готовым, полуфабрикатом… Я стараюсь понять. Утверждают, что алкоголизм — наследственное заболевание».
«Не знаю, не могу сказать. Отец ее, муж мой, умер от рака крови… Слушайте, — ее мать вдруг посмотрела ему в глаза, — …а зачем вы ее ищете? Может быть, ей здесь, на Родине, лучше, легче, люди все свои… Душевность в воздухе… У вас там, говорят, народ сухой и черствый».
«Ну знаете, я ее ищу не для ее блага, а для своего, — начал он глухо. — Может быть, для нее и лучше, чтоб она спилась в московских квартирах. Для меня же лучше, чтоб она жила со мной в Париже. Вы понимаете… как вам это объяснить… каждому из нас суждено за всю жизнь встретить определенное количество людей и не более. Столько душевных сил вложено мной в… вашу дочь (он едва не сказал «в мадам Хайд», впрочем, ее мать все равно не поняла бы), что… Что ее отсутствие как бы космическая потеря для меня, преступление против жизни, что ли… Я уверен, что если сейчас потеряю ее, то уже никогда не смогу сблизиться ни с одним человеческим существом. (Пышно, слишком пышно, мсье Индиана, осудил он тотчас свое красноречие). Так что она — мой последний шанс. Я виню себя за то, что отпустил ее одну в вашу страну эмоций. Я должен был бы предполагать, что может произойти с ней здесь. На пятый день она звонила мне и шептала в трубку: «Здесь так страшно, ты даже себе не представляешь. Так страшно!»
«Вы извините, — сказала ее мать, — но я должна вам сказать кое-что, что мне неприятно вам говорить, но я должна… Мне кажется, что она нашла себе здесь мужчину. Она и девчонкой еще, влюбляясь, пропадала вот так вдруг, потом, когда влюбленность проходила, являлась домой. Вы понимаете, иначе она не умеет, у нее все запоем! Я надеюсь, что и в этот раз пройдет все, что она вернется к вам».
«Хорошо, — он встал, уязвленный. — Я тоже надеюсь. К сожалению, мне пора. Меня ждут в гостинице. Где у вас тут можно поймать такси?»
«С такси очень сложно. Хотите, я провожу вас до метро?»
«Спасибо. Я попытаюсь все же найти машину».
Одевая бушлат, он потрогал ЕЕ пальто за рукав. «А в чем она одета сейчас?» («Уф, — подумал он, — скорее следовало спросить: с кем она раздета?»)
«Взяла мое пальто с лисой. Я его не носила, очень уж старомодное. А ей очень понравилось: «Самый шик, мам!»
Он встал в сугроб у обочины, вынул красную десятку и поднял ее над головой. Первый же автомобиль, старый «Москвич», остановился. Весь путь до гостиницы шофер монотонно ругал власть. Старую и новую.
По памятным местам
Смирнов дожидался его в вестибюле. Сидел в кресле, задрав одно высокое колено на другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
ЕЕ МАТЬ сидела против него на кровати, и он не мог рассказать ее матери эту историю. Или же другую историю, когда она явилась в восемь утра в совершенно черных от грязи на заднице белых трусах. На улице шел дождь, и она была в мини-юбке… В конце концов все эти дела между мужчиной и женщиной касаются только данного мужчину и данную женщину. Индиана не хотел и не умел жаловаться. Ни Богу, ни судьбе, ни ЕЕ МАТЕРИ. В конечном счете он жил с ее дочерью не под дулом пистолета. Под дулом чего-то более неумолимого… Но сейчас она неудачно выбрала место действия — бывшую Родину. Здесь ее припадок может плохо кончиться. Империя сурова, это не маленькая, более или менее цивилизованная Франция. ЕЕ могут арестовать пьяную. Одну или с этими бандитами (он не сомневался, что она «связалась с бандитами», в прошлом она «связывалась» всегда именно с ними), и чужеземную гражданку, незаконно находящуюся в стране, ее могут сурово наказать. Плюс еще сотня нехороших вещей может случиться с нею в этой стране. Ее могут найти с перерезанным горлом.
«У вас нет собственных соображений по поводу того, где она может находиться? Бывшие любовники, например?»
«Я не думаю… — сказала мать. — Был один, к которому она была привязана, но он женился и живет в Швеции. В любом случае, прошло столько лет».
«Может быть, подруги?» — предположил он безнадежно. Подумав о том, что его женщина могла познакомиться и «связаться с компанией» где угодно. В гастрономе, на улице, в кино.
«Подруги? Вообще-то она не очень дружила с девочками. Девочки ее раздражали. Когда она не улетела в Париж, я пыталась звонить ее подружкам, тем, с которыми у меня остались связи. Вы знаете, ведь мы жили в центре, только четыре года назад я получила эту квартиру».
«Вы что-нибудь узнали?»
«Ничего. Позвоните им сами, если хотите. Я вам дам телефон… А может быть, заявить в милицию? Она, правда, строго-настрого не велела… Телефонная книжка у меня на кухне…» — Ее мать вышла, зашелестела на кухне бумагами.
Индиана глядел в яркое белое поле за окном. Жизнь его никогда не была легкой.
ЕЕ МАТЬ возвратилась с листком серой бумаги. В Империи бумага трогательно плохая. Примитивная, отметил Индиана. «Вот, только не рассказывайте девочкам, что она исчезла. Пожалуйста…»
Он кивнул. На листке значились три телефона и три имени. «Если вам не трудно, дайте мне телефон брата. Я хотел бы с ним тоже поговорить. Ведь она с ним виделась».
«Да-да… Он приезжал регулярно, пока она у меня жила. Они, правда, всякий раз ругались. Она учила его жить… У вас есть чем писать?»
Индиана дал ее матери ручку. «Вы, конечно, успели понять, что она алкоголик?»
Мать вздохнула. «Пьяной в полном смысле этого слова я ее видела только раз. Какой-то парень привез ее на такси и не мог поднять в квартиру, попросил меня спуститься помочь. Когда мы сошли вниз, она лежала на ступенях в подъезде, сумка была зажата в далеко откинутой руке. Зрелище не из приятных…»
«Да», — согласился Индиана. И вздохнул. И мать вздохнула еще раз. «Она и ребенком была очень нервной. Я ежедневно поила ее бромом. Перёд уходом в школу. Коллектив действовал на нее возбуждающе».
«Я знаю, что брат пил, пьет ли он сейчас?»
«Ох, — воскликнула мать, — не смотрите на меня, пожалуйста, так, словно вы судья или прокурор. Я ведь сама не пью, да и покойный отец их алкоголиком не был. Я даже, напротив, всю жизнь медицинской гимнастикой занимаюсь, на лыжах хожу. Я их пить не учила. Я старалась, чтоб им хорошо было. Я даже, грешным делом, с мужчиной сошлась, у которого дом под Москвой был с участком, из-за них, из-за детей, особенно для нее, младшей… Чтоб овощи в питании были, чтоб фрукты…» — ЕЕ МАТЬ сморщилась и из-под крупных, как у дочери, век ее выкатилось несколько слез.
«Извините, — сказал он, — я вас не виню ни в чем. Я, напротив, даже уверен, что родители мало что могут изменить в судьбе детей. Всякий рождается уже готовым или по меньшей мере наполовину готовым, полуфабрикатом… Я стараюсь понять. Утверждают, что алкоголизм — наследственное заболевание».
«Не знаю, не могу сказать. Отец ее, муж мой, умер от рака крови… Слушайте, — ее мать вдруг посмотрела ему в глаза, — …а зачем вы ее ищете? Может быть, ей здесь, на Родине, лучше, легче, люди все свои… Душевность в воздухе… У вас там, говорят, народ сухой и черствый».
«Ну знаете, я ее ищу не для ее блага, а для своего, — начал он глухо. — Может быть, для нее и лучше, чтоб она спилась в московских квартирах. Для меня же лучше, чтоб она жила со мной в Париже. Вы понимаете… как вам это объяснить… каждому из нас суждено за всю жизнь встретить определенное количество людей и не более. Столько душевных сил вложено мной в… вашу дочь (он едва не сказал «в мадам Хайд», впрочем, ее мать все равно не поняла бы), что… Что ее отсутствие как бы космическая потеря для меня, преступление против жизни, что ли… Я уверен, что если сейчас потеряю ее, то уже никогда не смогу сблизиться ни с одним человеческим существом. (Пышно, слишком пышно, мсье Индиана, осудил он тотчас свое красноречие). Так что она — мой последний шанс. Я виню себя за то, что отпустил ее одну в вашу страну эмоций. Я должен был бы предполагать, что может произойти с ней здесь. На пятый день она звонила мне и шептала в трубку: «Здесь так страшно, ты даже себе не представляешь. Так страшно!»
«Вы извините, — сказала ее мать, — но я должна вам сказать кое-что, что мне неприятно вам говорить, но я должна… Мне кажется, что она нашла себе здесь мужчину. Она и девчонкой еще, влюбляясь, пропадала вот так вдруг, потом, когда влюбленность проходила, являлась домой. Вы понимаете, иначе она не умеет, у нее все запоем! Я надеюсь, что и в этот раз пройдет все, что она вернется к вам».
«Хорошо, — он встал, уязвленный. — Я тоже надеюсь. К сожалению, мне пора. Меня ждут в гостинице. Где у вас тут можно поймать такси?»
«С такси очень сложно. Хотите, я провожу вас до метро?»
«Спасибо. Я попытаюсь все же найти машину».
Одевая бушлат, он потрогал ЕЕ пальто за рукав. «А в чем она одета сейчас?» («Уф, — подумал он, — скорее следовало спросить: с кем она раздета?»)
«Взяла мое пальто с лисой. Я его не носила, очень уж старомодное. А ей очень понравилось: «Самый шик, мам!»
Он встал в сугроб у обочины, вынул красную десятку и поднял ее над головой. Первый же автомобиль, старый «Москвич», остановился. Весь путь до гостиницы шофер монотонно ругал власть. Старую и новую.
По памятным местам
Смирнов дожидался его в вестибюле. Сидел в кресле, задрав одно высокое колено на другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73