Затем она сказала:
— Вы слишком много слушаете Хиксона, который беседует с няней! Вы не должны верить всему, что он говорит вам.
— Я верю своим глазам, — сказал маркиз, — и для меня совершенно очевидно одно: ваша кузина Мэрилин даже не делится с вами своими платьями!
Его слова сразу напомнили Гермии, — что платье, которое было сейчас на ней, было тем же платьем, в котором он впервые увидел ее.
Она носила его уже три года, и поэтому оно стало слишком тесно, слишком коротко и слишком поблекло от стирок.
Решив, что с его стороны было не только бестактно, но и дерзко говорить об этом, она вздернула подбородок и сказала:
— Вы можете критиковать меня, милорд, но я скажу вам откровенно, что не променяла бы ничего в моем доме на все удобства усадьбы, которые являются всего лишь материальными!
— Разве вы стремитесь к чему-то более важному, чем роскошь этого мира? — спросил маркиз.
Гермия чувствовала, что он не оставит без вопроса такое ее кардинальное заявление, но все равно ответила ему:
— Вы будете смеяться, и поскольку вы столь богаты, то не поймете, когда я скажу совершенно искренне, что на деньги нельзя купить счастье!
Наступило молчание, во время которого маркиз внимательно глядел на нее, и она вновь почувствовала, что он пытается заглянуть в ее сердце.
— И все-таки я думаю, что, будучи женщиной, — сказал он, — вы не можете быть равнодушны к красивым платьям, балам, на которых можно показаться в них, и конечно — к кругу очаровательных молодых людей, способных одаривать вас комплиментами.
Гермия засмеялась, и казалось, отзвук ее смеха прокатился по маленькой комнате.
— Вы говорите, как моя мама" — ответила она, — которая желала бы, чтобы у меня были волшебные платья, волшебные балы и, конечно, волшебные лошади.
Она помолчала, и на ее щеках появились лукавые ямочки, когда она сказала:
— А на самом деле все это у меня есть!
Только одну секунду маркиз выглядел озадаченным. Затем он спросил:
— Вы имеете в виду, все есть в вашем воображении!
Гермия подумала, что он и вправду очень умен, если смог догадаться, что она имела в виду, и вновь тихо рассмеялась, прежде чем ответить:
— Ни одну из моих магических вещей нельзя испортить или отобрать у меня, и они никогда, никогда меня не разочаровывают. Кроме того, милорд, я должна добавить, что они очень недороги!
Маркиз улыбнулся, и улыбка эта не была похожа на его привычный саркастический изгиб губ.
— Если я останусь здесь подольше, — сказал он, — я чувствую, что подпаду под действие таких же магических чар, которые овладели вами, и не смогу уже никогда избавиться от них.
— Вы всегда можете убежать от них заранее, — вызывающе ответила Гермия.
Она Помолчала и продолжала уже более серьезно:
— Может быть, магическое заклинание — это как раз то, что мы должны каким-либо образом дать вам прежде, чем вы оставите нас, чтобы оно защитило вас… в случае, если злодеи, которые… напали на вас однажды, не Сделали этого… вновь.
Она наклонилась немного к нему и добавила:
— Пожалуйста… пожалуйста, будьте очень осторожны! В следующий раз они смогут оказаться более успешными… в их… попытке… уничтожить вас!
— Если бы меня уничтожили, я сомневаюсь, чтобы кто-либо горевал обо мне, — сказал маркиз, — или скучал по мне, если бы меня больше не было.
Гермия выпрямилась на своем стуле.
— Какая нелепость! — резко возразила она. — Конечно, большое количество людей оплакивало бы вас, потому что они восхищаются вашим спортивным мастерством и порядочностью, и даже если они завидуют вам, ваш пример заставляет их стремиться к тому же.
По выражению лица маркиза она почувствовала, что он не верит тому, что она говорит, и через мгновение продолжила:
— Я могу сказать, кто действительно будет страдать, когда вас не станет.
— Кто? — спросил маркиз напряженным голосом.
Гермия не имела ни малейшего представления, что он ожидал от нее такого же ответа, который дала бы ему любая другая женщина, которую он когда-либо знал: ответа, что ей будет недоставать его.
— Ваши лошади! — выпалила Гермия. — Каждый, кто ездит верхом так хорошо, как вы, не может не любить животных, и, может быть, ваши лошади именно потому так часто выигрывают скачки, что знают о вашей любви к ним.
Маркиз молчал, и она задумчиво продолжала:
— Вот почему я была уверена, что вы пропали не потому, что лошадь сбросила вас, как думали многие!
— Об этом я как-то не задумывался раньше, — тихо сказал маркиз.
— Так задумайтесь теперь, — настаивала Гермия, — и берегите свою жизнь хотя бы ради лошадей, которые ожидают вас в своих стойлах и не могут дождаться, когда вы вновь посетите их.
Маркиз хотел что-то ответить, но тут открылась дверь спальной комнаты и вошел граф.
Он казался очень большим в этой маленькой комнате, и когда Гермия торопливо поднялась со стула, он взглянул на нее, как ей показалось, довольно угрюмо.
— Доброе утро, дядя Джон! — сказала она и поцеловала его в щеку.
— Доброе утро, Гермия! — ответил граф. — Как себя чувствует ваш пациент?
— Как видите, ему намного лучше, и мама очень довольна им.
— Прекрасно! — воскликнул граф. — Так значит, с разрешения доктора мы можем забрать его обратно в усадьбу?
Гермия хотела было протестовать, но вовремя прикусила язык.
Вместо этого она сказала:
— Я думаю, вы хотите поговорить с его светлостью наедине, да и доктор Грэйсон настаивает, чтобы у него не было более одного посетителя одновременно.
Она пошла к двери, но дойдя до нее, повернулась и спросила:
— Вам принести чего-нибудь, дядя Джон? Чашечку кофе или, может быть, бокал портвейна?
Упомянув о портвейне, она внезапно испугалась, что ее дядя поймет, что она предлагает ему его же собственный портвейн.
Только прошлым вечером, когда Хиксон подавал им ужин в столовой, он, наливая прекрасный кларет в бокал викария, сказал:
— Я подумал, сэр, что вы захотите бокал портвейна сегодня вечером, и наполнил им графин.
— Превосходная идея, Хиксон! — ответил викарий.
Но тут он увидел выражение лица жены и добавил:
— Но я надеюсь, что ты получил разрешение графа приносить вино из усадьбы?
— Я уверен, что его светлость хочет, чтобы мой господин получал все, к чему привык, и пил бы то, что Он пил в усадьбе, — ответил Хиксон. — Но мой господин не любит пить один и велел мне, чтобы я подавал портвейн и вам тоже, сэр.
Хиксон произнес это с такой нарочитой настойчивостью, что Гермия заподозрила, что маркиз на самом деле ничего подобного не говорил.
Он, вероятно, считал само собой разумеющимся то, что викарий должен пить за столом вино, как и он сам.
Ему и в голову не приходило, что в доме викария вино было роскошью, которую они могли позволить себе лишь по особым случаям, таким как Рождество, дни рождения или прием гостей, которых практически не бывало.
Однако граф ответил:
— Спасибо, Гермия, ничего не надо.
Она закрыла дверь и побежала вниз, горячо надеясь, что дядя не скажет ничего, что расстроило бы ее отца.
Она знала, однако, что ее отец любил доставлять себе подобные удовольствия.
Поскольку она думала о нем все время, ее отец вошел в дом через парадную дверь, как будто вызванный магией ее мыслей, отряхивая свою шляпу, мокрую от дождя.
— Я смотрю, Джон здесь! — заметил он.
Гермия знала, что великолепный фаэтон графа, запряженный двумя породистыми лошадьми, с лакеем и кучером на козлах, ожидает возле дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36