– спросил недоверчиво Александр.
– Когда бомба попала в школу и привела в негодность наш дом, я зашел проведать Анну Павловну и не скрыл квартирную беду, а она сказала, что я могу пока жить в комнате Петра Сергеевича…
– Выходит, не вы помогли матери, а она вам?
– Нет-нет, я все что угодно: зарплату, продуктовую карточку – все, все готов отдать!.. Все, что у меня есть, все-все! – шепотом вскричал Исай Егорович и, опомнясь, видимо, зажал ладонью рот, чтобы не разбудить в соседней комнате Анну Павловну, договорил заглушённой хрипотцой: – Но она не берет, ей ничего не нужно, она ведь живет, как монашенка, на хлебе и воде, на двух ложках супа… Вы же видите, какая она худенькая, как девочка, только глаза одни. Я удивлен, как она сегодня выпила вина, курила. Александр… Александр Петрович… – поднял голос Исай Егорович. – Я плохо верю доктору Яблочкову, он не лечит, а своим внушением развращает Анну Павловну! Это не доктор, а какой-то кавалер, гусар, странный философ от своей отвратительной психиатрии! Петух!
– Не думаю. Яблочков настоящий мужик, как я понимаю, – несогласно сказал Александр. – Мать ему верит, я видел это сегодня.
– Да, ему верят, ему – да! Ему конечно! – вскричал Исай Егорович в ладонь, зажавшую рот. – А мне – нет! Не швырнуть ли меня в мусорный ящик? К крысам! К тараканам! В грязь! Под каблуки петухов-психиатров, которые издеваются надо мной в присутствии Анны Павловны! Пусть я кажусь кому-то чудаком, пусть я – ходячее недоразумение, но и у меня есть человеческое самолюбие, стыд, мужская честь, да-да, честь – безумнейшая щепетильность! – И хлюпнувшим шепотом в отчаянии добавил: – А впрочем – чести уже нет!..
– Да в чем дело? – не сдержался Александр. – При чем здесь честь?
– Я растоптан сегодня на глазах Анны Павловны!
– Нич-чего не понимаю! Кем растоптаны?
– Я растоптан сегодня гусаром, индюком, соблазнителем! Он нечестен, нечестен, он лжет, этот врач, врет и обманывает! Он сведет в могилу Анну Павловну!
– Да что за хреновину вы порете? – взорвался Александр. – Что за фигня?
Была минутная, ударившая звоном в ушах тишина, какая бывает на рассвете после разрыва одиночного снаряда среди еще ночного безмолвия – и Александр даже озяб от воющих звериных звуков, от грубого мужского плача, которые рвались из непроглядной ночи вместе с бредовой скороговоркой:
– Режьте, стреляйте, убивайте меня, я ничего не могу с собой поделать! Я несчастный человек, я люблю, давно люблю Анну Павловну, я люблю ее больше жизни!.. Я готов быть ее рабом, слугой, я не могу жить без нее! Она никогда не согласится быть моей женой, она стесняется вас, своего сына, но я…
– Что? Договаривайте уже все! Договаривайте…
Исай Егорович загнанно дышал перехваченным слезами горлом, потом договорил обреченно:
– Но я знаю… вы будете против, если бы даже Анна Павловна согласилась.
Александр молчал, чувствуя, как разрастается в нем неопределенная боль, какое-то рвотное, давящее ощущение, досада и жалкая горечь от этой оголенной искренности Исая Егоровича, от его зажатых ладонями рыданий, от кислого запаха вина и пота его разгоряченного тела. И он сказал насколько можно уравновешенно:
– Я никогда ни в чем не буду мешать матери. Но надо сойти с ума, чтобы сделать то, о чем вы говорили. Мама нездорова.
– Да-да, я сошел с ума, я потерял всякое здравомыслие! Я потерял… Я хочу быть слугой, рабом!.. – заторопился судорожно Исай Егорович. – Только я смогу быть верным другом Анны Павловны, я посвящу ей всю жизнь, без остатка, все свое время, всю свою душу. Я люблю ее, понимаете, люблю много лет!.. Как только увидел ее, когда она…
И он опять застонал, замычал в ладони, охваченный новым приливом истерического неистовства влюбленного безумца, поражая Александра своей немужской слабостью.
– Прекратите. Успокойтесь, – прервал Александр, подавляя раздражение. – Ложитесь спать. Дать вам брому?
– Зачем? Зачем?
– Ну, как хотите. Я пойду покурю на крыльце. Ложитесь все-таки спать.
Он потянул со стула брюки, надел рубашку, на цыпочках прошел через комнату, где спала мать, после долго сидел на крыльце, курил, смотрел на звезды, играющие голубым блеском над крышами сереющего в предрассветном воздухе дворика.
Ему не хотелось возвращаться в комнату, продолжать разговор, слышать мучительную искренность переставшего владеть собой Исая Егоровича, обезумевшего в своем ревнивом чувстве к матери – неприятна была и его чудаковатая одержимость, и его ничем не прикрытая слабость, и его готовность к унижению.
«А что, если мать согласится иметь такого покорного ей раба? – подумал неуспокоенно Александр и поежился на ночном ветерке. – Нет, этого не может быть».
Глава седьмая
– Это ваша красота похитила мой разум. Вы своей красотой смущаете восходящее солнце.
– О, Эльдар, комплименты напрасны. Я душевно отравленная Гретхен. Я ненавижу весь мужской пол. И не надейся, и не распускай слюни. Хотя глаза у тебя, как у молодого верблюда.
– Такова будет награда… Часть двадцать третьего стиха пятьдесят шестой главы Корана.
– Твоя награда – тюрьма или смерть, косоглазый Эльдарчик. Рано или поздно. Вы с Аркадием одной веревочкой связаны.
– О, Нинель, несравненная! Наутро после первой брачной ночи муж может увидеть лицо своей жены после свершения брачного обряда. Но я вижу тебя сейчас, о луноликая гурия.
– Какой еще обряд? Ха-ха! Надрался, Эльдарчик?
– Мусульманам пить вино запрещается. Терпи, если терпели – часть тридцать четвертого стиха сорок шестой главы Корана. Я танцую с тобой – и ум мой улетел от радости.
– Мусульманин, поверни ко мне свою физиономию!
– А, это ты, Роман! Тебя интересует богоподобная Нинель?
– Мусульманин! Улетай вместе со своим умом и Кораном и уступи гурию православному. С Сафо хочу потанцевать я. Нинель, своей красотой вы превращаете богомольца в безбожника! Эльдар – наивняк. Я – вполне приличный мужчина. Он еще не знает, что добродетель женщины – личина дьявола, Дон Жуан соблазнил тысячу трех женщин. Его личный бухгалтер Леперело вел счет…
– Эльдарчик и Роман! Боже! Два умника – два трепача! С ножовой линии. Это вы меня думаете соблазнить, лопухи? Кому же, вы думаете, я отдам предпочтение – мусульманину или православному?
– Воистину берегись жен своих… – часть четырнадцатого стиха шестьдесят четвертой главы Корана.
– Запрись, Эльдар, цитатами, не удивляй памятью шизофреника! Цыц! Я сейчас начну цитировать Библию! Бог един и троичен – в этом уверены христиане. Да будет же слава одаряющему и вездесущему. Вселенское аминь. Нинель, какого святого? Изображаете из себя Сафо, а сами так задеваете меня коленками, что я начинаю гореть, как в аду! Соблазняете?
– Никогда! Кого я хотела бы соблазнить, то это – Людочку! Потанцевать с ней. Она – очаровательна.
– Тогда прощайтесь с белым светом. Аркадий вас задушит двумя пальцами и как тряпку выбросит в окно. Вы опять стучите в меня коленками?
– Что ты изображаешь из себя, Роман? Сексуальные часы?
– О, обезбоженный мир! Я краснею за вас, Нинель. А ты, Роман, забываешь себя. Ты бросился в грех.
– Не красней, Эльдар. Иди выпей боржоми, если водку тебе нельзя, чему я сочувствую.
– Если мы живем не так, как надо, то призовем на помощь Аллаха. Оргийное безумие… Ты согласен, Роман?
– На дворе третье тысячелетие от прихода Иисуса Христа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Когда бомба попала в школу и привела в негодность наш дом, я зашел проведать Анну Павловну и не скрыл квартирную беду, а она сказала, что я могу пока жить в комнате Петра Сергеевича…
– Выходит, не вы помогли матери, а она вам?
– Нет-нет, я все что угодно: зарплату, продуктовую карточку – все, все готов отдать!.. Все, что у меня есть, все-все! – шепотом вскричал Исай Егорович и, опомнясь, видимо, зажал ладонью рот, чтобы не разбудить в соседней комнате Анну Павловну, договорил заглушённой хрипотцой: – Но она не берет, ей ничего не нужно, она ведь живет, как монашенка, на хлебе и воде, на двух ложках супа… Вы же видите, какая она худенькая, как девочка, только глаза одни. Я удивлен, как она сегодня выпила вина, курила. Александр… Александр Петрович… – поднял голос Исай Егорович. – Я плохо верю доктору Яблочкову, он не лечит, а своим внушением развращает Анну Павловну! Это не доктор, а какой-то кавалер, гусар, странный философ от своей отвратительной психиатрии! Петух!
– Не думаю. Яблочков настоящий мужик, как я понимаю, – несогласно сказал Александр. – Мать ему верит, я видел это сегодня.
– Да, ему верят, ему – да! Ему конечно! – вскричал Исай Егорович в ладонь, зажавшую рот. – А мне – нет! Не швырнуть ли меня в мусорный ящик? К крысам! К тараканам! В грязь! Под каблуки петухов-психиатров, которые издеваются надо мной в присутствии Анны Павловны! Пусть я кажусь кому-то чудаком, пусть я – ходячее недоразумение, но и у меня есть человеческое самолюбие, стыд, мужская честь, да-да, честь – безумнейшая щепетильность! – И хлюпнувшим шепотом в отчаянии добавил: – А впрочем – чести уже нет!..
– Да в чем дело? – не сдержался Александр. – При чем здесь честь?
– Я растоптан сегодня на глазах Анны Павловны!
– Нич-чего не понимаю! Кем растоптаны?
– Я растоптан сегодня гусаром, индюком, соблазнителем! Он нечестен, нечестен, он лжет, этот врач, врет и обманывает! Он сведет в могилу Анну Павловну!
– Да что за хреновину вы порете? – взорвался Александр. – Что за фигня?
Была минутная, ударившая звоном в ушах тишина, какая бывает на рассвете после разрыва одиночного снаряда среди еще ночного безмолвия – и Александр даже озяб от воющих звериных звуков, от грубого мужского плача, которые рвались из непроглядной ночи вместе с бредовой скороговоркой:
– Режьте, стреляйте, убивайте меня, я ничего не могу с собой поделать! Я несчастный человек, я люблю, давно люблю Анну Павловну, я люблю ее больше жизни!.. Я готов быть ее рабом, слугой, я не могу жить без нее! Она никогда не согласится быть моей женой, она стесняется вас, своего сына, но я…
– Что? Договаривайте уже все! Договаривайте…
Исай Егорович загнанно дышал перехваченным слезами горлом, потом договорил обреченно:
– Но я знаю… вы будете против, если бы даже Анна Павловна согласилась.
Александр молчал, чувствуя, как разрастается в нем неопределенная боль, какое-то рвотное, давящее ощущение, досада и жалкая горечь от этой оголенной искренности Исая Егоровича, от его зажатых ладонями рыданий, от кислого запаха вина и пота его разгоряченного тела. И он сказал насколько можно уравновешенно:
– Я никогда ни в чем не буду мешать матери. Но надо сойти с ума, чтобы сделать то, о чем вы говорили. Мама нездорова.
– Да-да, я сошел с ума, я потерял всякое здравомыслие! Я потерял… Я хочу быть слугой, рабом!.. – заторопился судорожно Исай Егорович. – Только я смогу быть верным другом Анны Павловны, я посвящу ей всю жизнь, без остатка, все свое время, всю свою душу. Я люблю ее, понимаете, люблю много лет!.. Как только увидел ее, когда она…
И он опять застонал, замычал в ладони, охваченный новым приливом истерического неистовства влюбленного безумца, поражая Александра своей немужской слабостью.
– Прекратите. Успокойтесь, – прервал Александр, подавляя раздражение. – Ложитесь спать. Дать вам брому?
– Зачем? Зачем?
– Ну, как хотите. Я пойду покурю на крыльце. Ложитесь все-таки спать.
Он потянул со стула брюки, надел рубашку, на цыпочках прошел через комнату, где спала мать, после долго сидел на крыльце, курил, смотрел на звезды, играющие голубым блеском над крышами сереющего в предрассветном воздухе дворика.
Ему не хотелось возвращаться в комнату, продолжать разговор, слышать мучительную искренность переставшего владеть собой Исая Егоровича, обезумевшего в своем ревнивом чувстве к матери – неприятна была и его чудаковатая одержимость, и его ничем не прикрытая слабость, и его готовность к унижению.
«А что, если мать согласится иметь такого покорного ей раба? – подумал неуспокоенно Александр и поежился на ночном ветерке. – Нет, этого не может быть».
Глава седьмая
– Это ваша красота похитила мой разум. Вы своей красотой смущаете восходящее солнце.
– О, Эльдар, комплименты напрасны. Я душевно отравленная Гретхен. Я ненавижу весь мужской пол. И не надейся, и не распускай слюни. Хотя глаза у тебя, как у молодого верблюда.
– Такова будет награда… Часть двадцать третьего стиха пятьдесят шестой главы Корана.
– Твоя награда – тюрьма или смерть, косоглазый Эльдарчик. Рано или поздно. Вы с Аркадием одной веревочкой связаны.
– О, Нинель, несравненная! Наутро после первой брачной ночи муж может увидеть лицо своей жены после свершения брачного обряда. Но я вижу тебя сейчас, о луноликая гурия.
– Какой еще обряд? Ха-ха! Надрался, Эльдарчик?
– Мусульманам пить вино запрещается. Терпи, если терпели – часть тридцать четвертого стиха сорок шестой главы Корана. Я танцую с тобой – и ум мой улетел от радости.
– Мусульманин, поверни ко мне свою физиономию!
– А, это ты, Роман! Тебя интересует богоподобная Нинель?
– Мусульманин! Улетай вместе со своим умом и Кораном и уступи гурию православному. С Сафо хочу потанцевать я. Нинель, своей красотой вы превращаете богомольца в безбожника! Эльдар – наивняк. Я – вполне приличный мужчина. Он еще не знает, что добродетель женщины – личина дьявола, Дон Жуан соблазнил тысячу трех женщин. Его личный бухгалтер Леперело вел счет…
– Эльдарчик и Роман! Боже! Два умника – два трепача! С ножовой линии. Это вы меня думаете соблазнить, лопухи? Кому же, вы думаете, я отдам предпочтение – мусульманину или православному?
– Воистину берегись жен своих… – часть четырнадцатого стиха шестьдесят четвертой главы Корана.
– Запрись, Эльдар, цитатами, не удивляй памятью шизофреника! Цыц! Я сейчас начну цитировать Библию! Бог един и троичен – в этом уверены христиане. Да будет же слава одаряющему и вездесущему. Вселенское аминь. Нинель, какого святого? Изображаете из себя Сафо, а сами так задеваете меня коленками, что я начинаю гореть, как в аду! Соблазняете?
– Никогда! Кого я хотела бы соблазнить, то это – Людочку! Потанцевать с ней. Она – очаровательна.
– Тогда прощайтесь с белым светом. Аркадий вас задушит двумя пальцами и как тряпку выбросит в окно. Вы опять стучите в меня коленками?
– Что ты изображаешь из себя, Роман? Сексуальные часы?
– О, обезбоженный мир! Я краснею за вас, Нинель. А ты, Роман, забываешь себя. Ты бросился в грех.
– Не красней, Эльдар. Иди выпей боржоми, если водку тебе нельзя, чему я сочувствую.
– Если мы живем не так, как надо, то призовем на помощь Аллаха. Оргийное безумие… Ты согласен, Роман?
– На дворе третье тысячелетие от прихода Иисуса Христа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90