Любимый… ты посмотри на меня, пожалуйста…
Сагон подошел к ней.
— Оставь его, Ильгет. Оставь.
Он положил руку ей на голову, и от пальцев сагона пополз лед. Леденящий, колющий холод. Словно ее тело замерзало, и тысячи кристалликов пронзали каждую клетку. Ильгет потеряла сознание.
Она полулежала в кресле. В обыкновенном, черном кожаном кресле, и ноги тонули в ковровом белом меху. Сагон протянул ей чашечку, знакомо и вкусно пахнущую кофе.
— Выпей, Ильгет. Тебе будет легче.
Она приняла чашку. Рука заметно дрожала, и кофейная жидкость трепетала в белом фарфоре.
Арнис…
Ильгет швырнула чашку на пол. Лучше было бы в лицо сагону. Но неважно.
Сагон сел напротив нее, в такое же кожаное кресло. Больше в комнате ничего не было. Два кресла, журнальный столик, матовая стеклянная стена.
— Ты убил его, - Ильгет вздрогнула от звука собственного голоса.
— Да, - подтвердил сагон, - я убил его. Я пытал тебя. Я сам себя боюсь, Ильгет.
Она откинула голову. Есть люди, которые в горе начинают кричать и биться. Ильгет уходила в себя. Там, в себе, всегда есть темный чулан, куда можно забиться, спрятаться от людей, от режущего глаза света… от невозможности жить дальше.
Дети. Эльм… Ильгет чуть не заплакала, почти ощутив на руках тяжесть и тепло ребенка. Маленький кудрявый мальчик. Дара. Андо. Лайна и Арли. Я не имею права умереть, пока они живы. Я тем более нужна им теперь.
Впрочем, что рассуждать - отсюда ей не выйти живой.
Сагон же никогда не допустит, чтобы информация об Ордене дошла до руководства ДС.
Стало чуть легче. Это только отсрочка. Потом - потом будет уже все равно.
— Ильгет, - грустно сказал Хэйрион, - я так давно хотел увидеть тебя.
(Арнис, Арнис убитый, неподвижно лежащий там, в черной луже, на полу разрушенного храма…)
Но что же теперь делать? Ничего, просто надо перетерпеть какое-то время. Может, опять будут иглы и весь этот кошмар. Но она перетерпит. Если уж смогла тогда, сможет и сейчас. А потом закроются глаза (вот так же, как у Арниса), белки закатятся, и все это кончится. Навсегда. Не вечна же власть сагона.
— Я не буду тебя трогать больше, - сказал Хэйрион, - не бойся меня.
— Я и не боюсь.
(Я уже ничего не боюсь).
— Постарайся меня понять.
Господи, отчего Ты допускаешь все это? Как Ты позволил им появиться? За что нам такое горе?
— Ильгет, нам тоже бывает больно. И одиноко.
Ильгет наконец подняла взгляд на сагона. Не отводя, не опуская глаз.
Ты сделал меня сильной. В итоге, в конечном итоге, тебе удалось это. Ты сделал меня бесконечно сильной. Ты лишил меня страха. Если бы у меня было оружие в руках, я легко смогла бы тебя убить. Так же, как смог Ландзо на Анзоре.
Но я не люблю убивать.
— Ильгет, пойми… - произнес сагон, - способных понять нас - их очень мало. Помнишь твой роман про Кьюрин? А ведь она смогла. Я знаю, что и ты можешь. Ильгет… мне не нужно тебя ломать. Мне не нужна информация, мне хватает рабов. Я совсем другого от тебя хотел.
— Я не могу понять, если ты все время лжешь, - сказала Ильгет, - что же я должна понять в тебе, если каждое твое слово - перевертыш, если тебе ни в чем нельзя доверять? Я не так уж проницательна. Меня можно обмануть. Даже легко. Я не умею отличать правду от лжи. Кьюрин… она полюбила тот образ, который сагон создал для нее. Только и всего. Понимание, Хэйрион - это откровенность. Ты когда-нибудь в жизни был откровенным? Искренность порождает понимание. Понимание порождает любовь. Начни с искренности. Побудь собой. Именно собой. Прежде чем полюбить, надо увидеть.
Хэйрион молчал. Потом он прошептал.
— Ты уверена… что хочешь увидеть? Это страшно.
— Я видела много страшного.
— Ильгет… вот потому я и ждал тебя. Я видел в людях страх. Я видел ненависть. Много, очень много страха и ненависти. Я видел любовь. Но все, чего я хочу - милосердия. Только не говори мне, что Бог милосерден. Какой там Бог… я так хотел увидеть милосердие в человеке. Но ведь это опять, опять ничем не кончится, кроме твоей гибели!
— Ничего, - спокойно сказала Ильгет, - рискни. Я не против того, чтобы умереть. Рискни, раскройся.
— Раскройся? Ильгет, помнишь… то место, которое ты видела тогда? Когда я оставил тебе эти следы на память. По сравнению с тем, что ты можешь увидеть сейчас, то место еще терпимо.
Ильгет встала. Подошла к сагону. Наклонилась и взяла его руку.
Господи, помоги мне, подумала она. Ей было легко сейчас. Она ощущала себя сильной. И будто за плечами - целая армия.
И еще - исчезла ненависть.
Она увидела сагона будто заново. Бледное, разглаженное лицо (старый алкоголик явно помолодел), и даже бородавка на носу, и руки в старческих пигментных пятнах. Да, это тело для него - лишь временное пристанище. Но он все же - душа живая. Он был сотворен Богом, как и мы. Могу ли я понять его? Помочь ему, в непонятной его муке? Ведь он надеется на что-то. Это же явно. Он и в самом деле хотел увидеть меня, поняла Ильгет. Почему так? Почему сагоны так привязываются к некоторым из нас? Преследуют, стараясь добиться чего-то?
— Я хочу понять тебя, Хэйрион, - сказала она.
— Смотри, - выдохнул сагон.
Это был ад.
Вся Вселенная. Не только Галактика - вся Вселенная лежала под ногами. Ее можно было исследовать, можно играть со звездами, как дети играют с мячом. Где-то там, внизу в своих маленьких игрушечных мирах копошились люди.
Только вот играть не хотелось.
Ад - не место. Ад - состояние. Вселенная была лишней, совершенно не нужной. Тот самый огнь всепожирающий, темный огонь рос изнутри, сжигая внутренности, опаляя постоянной и нестерпимой болью. Жаждой. Жаждой большей, чем в безводной пустыне. Неутолимой, яростной, терзающей.
Эта жажда, понимала Ильгет, была платой. Платой за право быть свободным. Считать своим домом Вселенную. Самому определять свой путь. Страшная плата.
Эта жажда утоляется не водой.
Было нечто другое, способное утолить жажду. Утишить боль. Дать минуту покоя истерзанной душе.
Сагон помнил - Ильгет чувствовала это теперь изнутри - что это БЫЛО. Это существовало когда-то и где-то - ведь память о прошлом жила в нем. О прошлом, когда он был человеком. Когда он умел радоваться. Смеяться, глядя на радуги в водных брызгах. Ворошить волосы любимой женщины. Надеяться, верить, искать. Он уже не помнил, как это было - жажда и боль вытесняли все другие ощущения. Он не помнил, но знал, что когда-то было иначе.
И в этой его Вселенной, пустой и страшной, в месте его вечной пытки, он все же видел капли той драгоценной влаги - хотя бы смочить язык. Там, на маленьких, словно игрушечных планетах биогенного типа, так заботливо рассеянных Создателем по Галактике, предназначенных для новых и новых поселенцев-людей. Там и жили люди. Люди были просты и прозрачны, они были примитивны. Они ничего не умели, не видели, не знали - они были слепы. От сагона они отличались, как куколка отличается от бабочки.
Только вот в их душах светилась желанная прохлада.
Так хотелось разорвать душу пополам и выпить ее. Вместе с кровью, с криками боли - да что эти люди знают о боли? Что они понимают? Неужели они думают, что те жалкие физические ощущения, за которые они так ненавидят сагона и считают его палачом - это боль?
Он не палач, он жертва. Жертва, бьющаяся в конвульсиях. Он судорожно пытается добыть хоть крупицу облегчения для себя, и разум его слишком помутнен болью, чтобы он мог еще и думать о других в этот момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Сагон подошел к ней.
— Оставь его, Ильгет. Оставь.
Он положил руку ей на голову, и от пальцев сагона пополз лед. Леденящий, колющий холод. Словно ее тело замерзало, и тысячи кристалликов пронзали каждую клетку. Ильгет потеряла сознание.
Она полулежала в кресле. В обыкновенном, черном кожаном кресле, и ноги тонули в ковровом белом меху. Сагон протянул ей чашечку, знакомо и вкусно пахнущую кофе.
— Выпей, Ильгет. Тебе будет легче.
Она приняла чашку. Рука заметно дрожала, и кофейная жидкость трепетала в белом фарфоре.
Арнис…
Ильгет швырнула чашку на пол. Лучше было бы в лицо сагону. Но неважно.
Сагон сел напротив нее, в такое же кожаное кресло. Больше в комнате ничего не было. Два кресла, журнальный столик, матовая стеклянная стена.
— Ты убил его, - Ильгет вздрогнула от звука собственного голоса.
— Да, - подтвердил сагон, - я убил его. Я пытал тебя. Я сам себя боюсь, Ильгет.
Она откинула голову. Есть люди, которые в горе начинают кричать и биться. Ильгет уходила в себя. Там, в себе, всегда есть темный чулан, куда можно забиться, спрятаться от людей, от режущего глаза света… от невозможности жить дальше.
Дети. Эльм… Ильгет чуть не заплакала, почти ощутив на руках тяжесть и тепло ребенка. Маленький кудрявый мальчик. Дара. Андо. Лайна и Арли. Я не имею права умереть, пока они живы. Я тем более нужна им теперь.
Впрочем, что рассуждать - отсюда ей не выйти живой.
Сагон же никогда не допустит, чтобы информация об Ордене дошла до руководства ДС.
Стало чуть легче. Это только отсрочка. Потом - потом будет уже все равно.
— Ильгет, - грустно сказал Хэйрион, - я так давно хотел увидеть тебя.
(Арнис, Арнис убитый, неподвижно лежащий там, в черной луже, на полу разрушенного храма…)
Но что же теперь делать? Ничего, просто надо перетерпеть какое-то время. Может, опять будут иглы и весь этот кошмар. Но она перетерпит. Если уж смогла тогда, сможет и сейчас. А потом закроются глаза (вот так же, как у Арниса), белки закатятся, и все это кончится. Навсегда. Не вечна же власть сагона.
— Я не буду тебя трогать больше, - сказал Хэйрион, - не бойся меня.
— Я и не боюсь.
(Я уже ничего не боюсь).
— Постарайся меня понять.
Господи, отчего Ты допускаешь все это? Как Ты позволил им появиться? За что нам такое горе?
— Ильгет, нам тоже бывает больно. И одиноко.
Ильгет наконец подняла взгляд на сагона. Не отводя, не опуская глаз.
Ты сделал меня сильной. В итоге, в конечном итоге, тебе удалось это. Ты сделал меня бесконечно сильной. Ты лишил меня страха. Если бы у меня было оружие в руках, я легко смогла бы тебя убить. Так же, как смог Ландзо на Анзоре.
Но я не люблю убивать.
— Ильгет, пойми… - произнес сагон, - способных понять нас - их очень мало. Помнишь твой роман про Кьюрин? А ведь она смогла. Я знаю, что и ты можешь. Ильгет… мне не нужно тебя ломать. Мне не нужна информация, мне хватает рабов. Я совсем другого от тебя хотел.
— Я не могу понять, если ты все время лжешь, - сказала Ильгет, - что же я должна понять в тебе, если каждое твое слово - перевертыш, если тебе ни в чем нельзя доверять? Я не так уж проницательна. Меня можно обмануть. Даже легко. Я не умею отличать правду от лжи. Кьюрин… она полюбила тот образ, который сагон создал для нее. Только и всего. Понимание, Хэйрион - это откровенность. Ты когда-нибудь в жизни был откровенным? Искренность порождает понимание. Понимание порождает любовь. Начни с искренности. Побудь собой. Именно собой. Прежде чем полюбить, надо увидеть.
Хэйрион молчал. Потом он прошептал.
— Ты уверена… что хочешь увидеть? Это страшно.
— Я видела много страшного.
— Ильгет… вот потому я и ждал тебя. Я видел в людях страх. Я видел ненависть. Много, очень много страха и ненависти. Я видел любовь. Но все, чего я хочу - милосердия. Только не говори мне, что Бог милосерден. Какой там Бог… я так хотел увидеть милосердие в человеке. Но ведь это опять, опять ничем не кончится, кроме твоей гибели!
— Ничего, - спокойно сказала Ильгет, - рискни. Я не против того, чтобы умереть. Рискни, раскройся.
— Раскройся? Ильгет, помнишь… то место, которое ты видела тогда? Когда я оставил тебе эти следы на память. По сравнению с тем, что ты можешь увидеть сейчас, то место еще терпимо.
Ильгет встала. Подошла к сагону. Наклонилась и взяла его руку.
Господи, помоги мне, подумала она. Ей было легко сейчас. Она ощущала себя сильной. И будто за плечами - целая армия.
И еще - исчезла ненависть.
Она увидела сагона будто заново. Бледное, разглаженное лицо (старый алкоголик явно помолодел), и даже бородавка на носу, и руки в старческих пигментных пятнах. Да, это тело для него - лишь временное пристанище. Но он все же - душа живая. Он был сотворен Богом, как и мы. Могу ли я понять его? Помочь ему, в непонятной его муке? Ведь он надеется на что-то. Это же явно. Он и в самом деле хотел увидеть меня, поняла Ильгет. Почему так? Почему сагоны так привязываются к некоторым из нас? Преследуют, стараясь добиться чего-то?
— Я хочу понять тебя, Хэйрион, - сказала она.
— Смотри, - выдохнул сагон.
Это был ад.
Вся Вселенная. Не только Галактика - вся Вселенная лежала под ногами. Ее можно было исследовать, можно играть со звездами, как дети играют с мячом. Где-то там, внизу в своих маленьких игрушечных мирах копошились люди.
Только вот играть не хотелось.
Ад - не место. Ад - состояние. Вселенная была лишней, совершенно не нужной. Тот самый огнь всепожирающий, темный огонь рос изнутри, сжигая внутренности, опаляя постоянной и нестерпимой болью. Жаждой. Жаждой большей, чем в безводной пустыне. Неутолимой, яростной, терзающей.
Эта жажда, понимала Ильгет, была платой. Платой за право быть свободным. Считать своим домом Вселенную. Самому определять свой путь. Страшная плата.
Эта жажда утоляется не водой.
Было нечто другое, способное утолить жажду. Утишить боль. Дать минуту покоя истерзанной душе.
Сагон помнил - Ильгет чувствовала это теперь изнутри - что это БЫЛО. Это существовало когда-то и где-то - ведь память о прошлом жила в нем. О прошлом, когда он был человеком. Когда он умел радоваться. Смеяться, глядя на радуги в водных брызгах. Ворошить волосы любимой женщины. Надеяться, верить, искать. Он уже не помнил, как это было - жажда и боль вытесняли все другие ощущения. Он не помнил, но знал, что когда-то было иначе.
И в этой его Вселенной, пустой и страшной, в месте его вечной пытки, он все же видел капли той драгоценной влаги - хотя бы смочить язык. Там, на маленьких, словно игрушечных планетах биогенного типа, так заботливо рассеянных Создателем по Галактике, предназначенных для новых и новых поселенцев-людей. Там и жили люди. Люди были просты и прозрачны, они были примитивны. Они ничего не умели, не видели, не знали - они были слепы. От сагона они отличались, как куколка отличается от бабочки.
Только вот в их душах светилась желанная прохлада.
Так хотелось разорвать душу пополам и выпить ее. Вместе с кровью, с криками боли - да что эти люди знают о боли? Что они понимают? Неужели они думают, что те жалкие физические ощущения, за которые они так ненавидят сагона и считают его палачом - это боль?
Он не палач, он жертва. Жертва, бьющаяся в конвульсиях. Он судорожно пытается добыть хоть крупицу облегчения для себя, и разум его слишком помутнен болью, чтобы он мог еще и думать о других в этот момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115