Детей нет… – Он задумался. – Вот и все.
– А Форсайт? – спросил я.
Здесь как будто закрылся шлюз, и болтливости как не бывало.
– Дед разделил семьдесят пять процентов акций Стрэттон-Парка между всеми нами, – рассказал он. – По двадцати одному проценту каждому из сыновей и по три четырем внукам. Форсайт получает три, как и все другие, – он остановился, явно не желая давать какие-нибудь характеристики. – Что там делает Форсайт, чем занимается, меня не касается.
Он ясно дал понять, что меня это также не должно касаться.
– Ну, и что вы все будете делать с ипподромом? – поинтересовался я.
– Помимо ссоры? В двух словах, ничего, потому что так решила тетушка. Потом у нас будут построены новые трибуны, что влетит нам в такую копеечку, что ой-ей-ей, затем придется продать эту землю, чтобы расплатиться за трибуны. Можете сразу порвать свои акции в клочки.
– Но вас это, мне кажется, не очень-то огорчает.
Широкая улыбка на миг озарила его лицо и тут же исчезла.
– Честно говоря, мне на это совершенно наплевать. Даже если из-за какого-нибудь страшного преступления, вроде выступления за запрещение охоты, меня лишат наследства, я буду только богатеть и богатеть. Дед дал мне миллионы девять лет назад, чтобы было, с чем начинать. И у отца есть свои светлые стороны, он уже отрезал мне кусок своего состояния, и, если он проживет еще три года, я не заплачу ни шиллинга налогов. – Ухмыляясь, он глянул на меня. – Зачем я вам все это рассказываю?
– Хотите произвести на меня впечатление?
– Нет, не хочу. Мне до лампочки, что вы думаете. – Он задумался. – Пожалуй, это неправда. – Он выдержал паузу. – В жизни у меня есть вещи, которые раздражают меня, не дают покоя.
– Например?
– Слишком много денег. Никаких побуждений. И еще – я лысею.
– Женитесь, – посоветовал я.
– От этого волосы не отрастут.
– Это может помешать думать об этом.
– Ничто не может помешать думать. И это чертовски несправедливо. Я хожу к докторам, и они втолковывают мне, что ни хрена с этим не поделаешь, все это заложено в генах, но как все это могло попасть в них? Отец о'кей, у деда была целая копна на голове, когда ему исполнилось восемьдесят восемь лет, это в тот день, когда мы в последний раз праздновали его день рождения. А взгляните на Кита, он только и делает, что разгребает шевелюру лапой, словно красная девица. Терпеть не могу такого манерничанья. Даже у Айвэна ни одной залысины, он становится худым, как палка, но на волосах это никак не сказывается. – Он с завистью воззрился на мою шевелюру. – Вы моих лет, а какие густые у вас волосы.
– Попробуйте змеиное масло, – предложил я.
– Очень типично. Люди вроде вас понятия не имеют, что значит находить волосы по всему дому. В умывальнике. На подушке. Волосы, которые должны продолжать расти на моей голове, черт побери. Кстати, как вы догадались, что я не женат? И, пожалуйста, не говорите мне банальности, будто совсем не похоже, чтобы я был чем-то озабочен. Да, я озабочен, черт побери. Озабочен моими волосами.
– Можно попробовать вживление.
– Да, можно. Не смейтесь, я это и собираюсь сделать.
– А я и не смеюсь.
– Ну да, так я и поверил, наверняка смеетесь про себя. Всем кажется ужасно смешным, когда кто-нибудь лысеет. Но когда это случается с тобой, это настоящая трагедия.
По его тону можно было заключить, что если и есть непоправимые беды, которые могут только разрастаться, то это облысение, причем не просто облысение, а его облысение. Дарт пил большими глотками, словно пиво могло питать волосяные мешочки и останавливать выпадение волос. Он спросил меня, женат ли я.
– Что, я выгляжу женатым?
– Вы выглядите основательным. Я с удивлением сказал:
– Да, я женат.
– Дети?
– Шесть сыновей.
– Шесть! – На лице у него застыл неописуемый ужас. – Вы же еще совсем молодой.
– Мы поженились в девятнадцать лет, и моей жене нравится рожать детей.
– Господи Боже мой, – только и смог он произнести, и мне вспомнилось, как это часто случалось со мной, беззаботное студенческое времечко, когда мы с Амандой были в восторге друг от друга. Друзья вокруг нас соединялись в пары и жили вместе, так было принято.
«Давай поженимся», – по какому-то наитию предложил я.
«Но ведь никто не женится», – сказала Аманда.
«Тогда давай будем не как все», – сказал я.
Так мы с веселым смешочком и поженились, и я не стал прислушиваться к матери, которая пыталась объяснить мне, что я женюсь на Аманде глазами, женюсь на еще не сложившейся женщине, которой не знаю по-настоящему. «Я вышла замуж за Кита из-за его красоты, – сказала она мне, – и совершила непоправимую ошибку, ужасную ошибку».
«Но Аманда такая привлекательная».
«Она привлекательная, когда ты смотришь на нее, она добрая и определенно влюблена в тебя, но вы оба такие молодые, вы немного подрастете и так изменитесь, и ты, и она».
«Ма, а ты придешь на свадьбу?»
«А как же».
Я женился на Аманде за ее длинные ноги, белокурые волосы и ее имя, Аманда, которое мне безумно нравилось. У меня ушло целых десять лет, чтобы заметить, как я ни сопротивлялся этому, моя мать оказалась права относительно изменений.
Ни я, ни Аманда в девятнадцать лет не знали, что у нее вдруг разовьется жадность на детей. Ни одному из нас не могло тогда и в голову прийти, что ей будет доставлять эстетическое наслаждение сам процесс рождения ребенка или что она будет планировать очередную беременность сразу же после рождения следующего ребенка.
И Кристофер, и Тоби появились на свет к тому времени, когда я сдавал выпускные экзамены в колледже и кусок хлеба, и крыша над головой для нашей четверки казались мне едва ли не несбыточной мечтой. Тогда-то, через неделю после окончания колледжа, я отправился утопить свои печали в жалкий старый паб, где увидел, как его хозяин роняет в теплое пиво слезы банкрота, оплакивая свои собственные несбывшиеся мечты и надежды. Здание признали непригодным для жилья, он повсюду задолжал, жена ушла, на следующий день истекал срок лицензии на торговлю спиртным.
Мы договорились о самой низкой цене. Я пошел в Совет за отменой решения о сносе. Я упрашивал, умолял, уговаривал, занимал и заложил свою душу, и Аманда с двумя мальчиками и я перебрались в нашу первую развалину.
Я принялся приводить ее в божеский вид и одновременно искал работу. Я нашел себе место в большой архитектурной фирме, место было, можно сказать, никудышное, но я держался за него из-за конвертов с зарплатой, как мне ни было тошно.
В отличие от Дарта, я прекрасно знал, что такое терзаться всю ночь напролет, решая, по какому счету расплачиваться в первую очередь и не рискнуть ли не расплачиваться вовсе ни по одному, что мне в данный момент важнее всего, электричество или телефон, плачу ли сантехнику (ведь я почти овладел его профессией) или я сначала оплачу черепицу для крыши или новые кирпичи.
Я тачками вывозил битый камень, таскал в ведрах раствор и возвращал былую красоту старым камням, построил печь, которая никогда не дымила. Развалина получила вторую жизнь, тогда я ушел из архитектурной фирмы, почувствовав внезапно, что я изменился и вырос.
В девятнадцать лет я не знал, что не сгожусь для работы в команде или что мое настоящее призвание – собственноручное строительство, а не просто чертежная работа. Аманда не знала, что жизнь с архитектором будет связана с пылью, беспорядком в доме и месяцами безденежья, но, поскольку мы так или иначе обоюдно согласились примириться с тем, что ни один из нас не ожидал, она привыкала к развалинам, а я к появлению младенцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– А Форсайт? – спросил я.
Здесь как будто закрылся шлюз, и болтливости как не бывало.
– Дед разделил семьдесят пять процентов акций Стрэттон-Парка между всеми нами, – рассказал он. – По двадцати одному проценту каждому из сыновей и по три четырем внукам. Форсайт получает три, как и все другие, – он остановился, явно не желая давать какие-нибудь характеристики. – Что там делает Форсайт, чем занимается, меня не касается.
Он ясно дал понять, что меня это также не должно касаться.
– Ну, и что вы все будете делать с ипподромом? – поинтересовался я.
– Помимо ссоры? В двух словах, ничего, потому что так решила тетушка. Потом у нас будут построены новые трибуны, что влетит нам в такую копеечку, что ой-ей-ей, затем придется продать эту землю, чтобы расплатиться за трибуны. Можете сразу порвать свои акции в клочки.
– Но вас это, мне кажется, не очень-то огорчает.
Широкая улыбка на миг озарила его лицо и тут же исчезла.
– Честно говоря, мне на это совершенно наплевать. Даже если из-за какого-нибудь страшного преступления, вроде выступления за запрещение охоты, меня лишат наследства, я буду только богатеть и богатеть. Дед дал мне миллионы девять лет назад, чтобы было, с чем начинать. И у отца есть свои светлые стороны, он уже отрезал мне кусок своего состояния, и, если он проживет еще три года, я не заплачу ни шиллинга налогов. – Ухмыляясь, он глянул на меня. – Зачем я вам все это рассказываю?
– Хотите произвести на меня впечатление?
– Нет, не хочу. Мне до лампочки, что вы думаете. – Он задумался. – Пожалуй, это неправда. – Он выдержал паузу. – В жизни у меня есть вещи, которые раздражают меня, не дают покоя.
– Например?
– Слишком много денег. Никаких побуждений. И еще – я лысею.
– Женитесь, – посоветовал я.
– От этого волосы не отрастут.
– Это может помешать думать об этом.
– Ничто не может помешать думать. И это чертовски несправедливо. Я хожу к докторам, и они втолковывают мне, что ни хрена с этим не поделаешь, все это заложено в генах, но как все это могло попасть в них? Отец о'кей, у деда была целая копна на голове, когда ему исполнилось восемьдесят восемь лет, это в тот день, когда мы в последний раз праздновали его день рождения. А взгляните на Кита, он только и делает, что разгребает шевелюру лапой, словно красная девица. Терпеть не могу такого манерничанья. Даже у Айвэна ни одной залысины, он становится худым, как палка, но на волосах это никак не сказывается. – Он с завистью воззрился на мою шевелюру. – Вы моих лет, а какие густые у вас волосы.
– Попробуйте змеиное масло, – предложил я.
– Очень типично. Люди вроде вас понятия не имеют, что значит находить волосы по всему дому. В умывальнике. На подушке. Волосы, которые должны продолжать расти на моей голове, черт побери. Кстати, как вы догадались, что я не женат? И, пожалуйста, не говорите мне банальности, будто совсем не похоже, чтобы я был чем-то озабочен. Да, я озабочен, черт побери. Озабочен моими волосами.
– Можно попробовать вживление.
– Да, можно. Не смейтесь, я это и собираюсь сделать.
– А я и не смеюсь.
– Ну да, так я и поверил, наверняка смеетесь про себя. Всем кажется ужасно смешным, когда кто-нибудь лысеет. Но когда это случается с тобой, это настоящая трагедия.
По его тону можно было заключить, что если и есть непоправимые беды, которые могут только разрастаться, то это облысение, причем не просто облысение, а его облысение. Дарт пил большими глотками, словно пиво могло питать волосяные мешочки и останавливать выпадение волос. Он спросил меня, женат ли я.
– Что, я выгляжу женатым?
– Вы выглядите основательным. Я с удивлением сказал:
– Да, я женат.
– Дети?
– Шесть сыновей.
– Шесть! – На лице у него застыл неописуемый ужас. – Вы же еще совсем молодой.
– Мы поженились в девятнадцать лет, и моей жене нравится рожать детей.
– Господи Боже мой, – только и смог он произнести, и мне вспомнилось, как это часто случалось со мной, беззаботное студенческое времечко, когда мы с Амандой были в восторге друг от друга. Друзья вокруг нас соединялись в пары и жили вместе, так было принято.
«Давай поженимся», – по какому-то наитию предложил я.
«Но ведь никто не женится», – сказала Аманда.
«Тогда давай будем не как все», – сказал я.
Так мы с веселым смешочком и поженились, и я не стал прислушиваться к матери, которая пыталась объяснить мне, что я женюсь на Аманде глазами, женюсь на еще не сложившейся женщине, которой не знаю по-настоящему. «Я вышла замуж за Кита из-за его красоты, – сказала она мне, – и совершила непоправимую ошибку, ужасную ошибку».
«Но Аманда такая привлекательная».
«Она привлекательная, когда ты смотришь на нее, она добрая и определенно влюблена в тебя, но вы оба такие молодые, вы немного подрастете и так изменитесь, и ты, и она».
«Ма, а ты придешь на свадьбу?»
«А как же».
Я женился на Аманде за ее длинные ноги, белокурые волосы и ее имя, Аманда, которое мне безумно нравилось. У меня ушло целых десять лет, чтобы заметить, как я ни сопротивлялся этому, моя мать оказалась права относительно изменений.
Ни я, ни Аманда в девятнадцать лет не знали, что у нее вдруг разовьется жадность на детей. Ни одному из нас не могло тогда и в голову прийти, что ей будет доставлять эстетическое наслаждение сам процесс рождения ребенка или что она будет планировать очередную беременность сразу же после рождения следующего ребенка.
И Кристофер, и Тоби появились на свет к тому времени, когда я сдавал выпускные экзамены в колледже и кусок хлеба, и крыша над головой для нашей четверки казались мне едва ли не несбыточной мечтой. Тогда-то, через неделю после окончания колледжа, я отправился утопить свои печали в жалкий старый паб, где увидел, как его хозяин роняет в теплое пиво слезы банкрота, оплакивая свои собственные несбывшиеся мечты и надежды. Здание признали непригодным для жилья, он повсюду задолжал, жена ушла, на следующий день истекал срок лицензии на торговлю спиртным.
Мы договорились о самой низкой цене. Я пошел в Совет за отменой решения о сносе. Я упрашивал, умолял, уговаривал, занимал и заложил свою душу, и Аманда с двумя мальчиками и я перебрались в нашу первую развалину.
Я принялся приводить ее в божеский вид и одновременно искал работу. Я нашел себе место в большой архитектурной фирме, место было, можно сказать, никудышное, но я держался за него из-за конвертов с зарплатой, как мне ни было тошно.
В отличие от Дарта, я прекрасно знал, что такое терзаться всю ночь напролет, решая, по какому счету расплачиваться в первую очередь и не рискнуть ли не расплачиваться вовсе ни по одному, что мне в данный момент важнее всего, электричество или телефон, плачу ли сантехнику (ведь я почти овладел его профессией) или я сначала оплачу черепицу для крыши или новые кирпичи.
Я тачками вывозил битый камень, таскал в ведрах раствор и возвращал былую красоту старым камням, построил печь, которая никогда не дымила. Развалина получила вторую жизнь, тогда я ушел из архитектурной фирмы, почувствовав внезапно, что я изменился и вырос.
В девятнадцать лет я не знал, что не сгожусь для работы в команде или что мое настоящее призвание – собственноручное строительство, а не просто чертежная работа. Аманда не знала, что жизнь с архитектором будет связана с пылью, беспорядком в доме и месяцами безденежья, но, поскольку мы так или иначе обоюдно согласились примириться с тем, что ни один из нас не ожидал, она привыкала к развалинам, а я к появлению младенцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76