Прошло уже столько лет, сорок, а он все еще хочет поквитаться.
Она озабоченно посмотрела на меня.
– Он в самом деле так сказал?
– Да.
– Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?
Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.
– От одного моего вида он приходит в бешенство, – сказал я. – Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.
– Дорогой, вы принимаете это слишком легко.
Я и сам почти не спал эту ночь, думая про тоже, но ответил с очень беспечным видом:
– Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.
– Очень хорошо вас понимаю, – сказала она. – Так что… вы уезжаете?
Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.
Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.
Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.
– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.
– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!
– Просто у меня нет компромата на него.
Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.
– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.
– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?
– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.
Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.
– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.
– Да.
Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.
Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.
– Мы сюда еще вернемся, папа? – спрашивали они.
Я пообещал:
– Да, как-нибудь, – а сам подумал: «А почему бы и нет?» и «А может, она полюбит меня?», а еще подумал, что она ведь понравилась детям, и стал убаюкивать себя всякими безнадежными аргументами в свое оправдание, даже почувствовал решимость покончить со своим неудавшимся браком, который совсем еще недавно, в поезде, так хотел сохранить.
Гарднеры подобрали нас вместе с чистой одеждой, яблоками, новыми кроссовками и новыми прическами и доставили на ипподром, вернув к повседневной жизни.
Вечером мы позвонили Аманде. Только восемь часов вечера, но голос у нее был совсем сонный.
Всю ночь я проворочался с боку на бок, думая о несовместимости своих желаний и долга, а еще о Ките и о том, что бы такое он мог замыслить против меня. С этой стороны надвигалась реальная опасность. Я думал о страхе, я думал о смелости и о том, что совсем не готов бороться с ним.
ГЛАВА 14
К среде Генри уже собрал все свои вещи, инструменты и уехал домой на последнем грузовике, оставив после себя подготовленный к следующим бегам большой шатер и другие палатки, и пообещал подумать о том, что можно будет еще сделать.
Во вторник развевавшиеся над большим шатром флаги спустили и, завернув в специальные мешки, спрятали до следующего раза. Вентиляторы-фены отключили, выключили электричество. Боковые палатки, использовавшиеся рестораторами, плотно закрыли, чтобы никто не мог в них проникнуть. Оставленный Генри работник вместе с рабочими ипподрома отдраили пол, смыв с него швабрами и щетками следы тысяч ног.
В среду утром Роджер и я прошлись по главному шатру, заглядывая без особой цели в большие помещения по обе стороны прохода. В них не было ничего, ни стульев, ни столов, только валялись несколько пластиковых ящиков от бутылок. Свет падал только сквозь щели в стенах и персиковую крышу, все время меняясь от яркого к тусклому и обратно, когда над шатром проплывали облака.
– Какая тишина, верно? – сказал Роджер. Где-то хлопнул от налетевшего порыва ветра плохо закрепленный брезент, и снова стало тихо.
– Трудно поверить, – согласился я, – что тут делалось в понедельник.
– Вчера к вечеру мы получили последние цифры о числе посетителей, – сказал Роджер. – На одиннадцать процентов больше прошлогодних. Одиннадцать процентов! И это несмотря на то, что трибуны разнесены в щепки.
– Именно потому, что они разнесены, – заметил я. – И благодаря телевидению.
– Да, по-моему, так оно и есть. – У него было прекрасное настроение. – Вы читали вчерашние газеты? «Смелый Стрэттон-Парк». Вот так! Об этом я даже и не мечтал!
– Стрэттоны, – сказал я, – говорили, что у них сегодня утром встреча. Вы не знаете где?
– Только не здесь, насколько я знаю. Здесь только контора, и помещение слишком маленькое. Они обязательно скажут вам где, если собираются поговорить.
– Я в этом не слишком уверен.
Мы медленно, необычно не торопясь, направились к конторе, по дороге нас догнал на своем драндулете Дарт.
– Привет, – непринужденно проговорил он, вылезая из машины. – Я что, первый?
Роджер объяснил ему ситуацию. Дарт удивленно поднял брови:
– Когда Марджори сказала о встрече, я посчитал само собой разумеющимся, что это здесь.
Дружески болтая, мы втроем продолжили путь. Дарт проговорил:
– Полиция вернула мне колеса, и знаете, что самое удивительное? Я еще на свободе. По-моему, еще немного, и я угожу за решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Она озабоченно посмотрела на меня.
– Он в самом деле так сказал?
– Да.
– Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?
Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.
– От одного моего вида он приходит в бешенство, – сказал я. – Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.
– Дорогой, вы принимаете это слишком легко.
Я и сам почти не спал эту ночь, думая про тоже, но ответил с очень беспечным видом:
– Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.
– Очень хорошо вас понимаю, – сказала она. – Так что… вы уезжаете?
Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.
Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.
Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.
– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.
– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!
– Просто у меня нет компромата на него.
Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.
– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.
– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?
– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.
Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.
– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.
– Да.
Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.
Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.
– Мы сюда еще вернемся, папа? – спрашивали они.
Я пообещал:
– Да, как-нибудь, – а сам подумал: «А почему бы и нет?» и «А может, она полюбит меня?», а еще подумал, что она ведь понравилась детям, и стал убаюкивать себя всякими безнадежными аргументами в свое оправдание, даже почувствовал решимость покончить со своим неудавшимся браком, который совсем еще недавно, в поезде, так хотел сохранить.
Гарднеры подобрали нас вместе с чистой одеждой, яблоками, новыми кроссовками и новыми прическами и доставили на ипподром, вернув к повседневной жизни.
Вечером мы позвонили Аманде. Только восемь часов вечера, но голос у нее был совсем сонный.
Всю ночь я проворочался с боку на бок, думая о несовместимости своих желаний и долга, а еще о Ките и о том, что бы такое он мог замыслить против меня. С этой стороны надвигалась реальная опасность. Я думал о страхе, я думал о смелости и о том, что совсем не готов бороться с ним.
ГЛАВА 14
К среде Генри уже собрал все свои вещи, инструменты и уехал домой на последнем грузовике, оставив после себя подготовленный к следующим бегам большой шатер и другие палатки, и пообещал подумать о том, что можно будет еще сделать.
Во вторник развевавшиеся над большим шатром флаги спустили и, завернув в специальные мешки, спрятали до следующего раза. Вентиляторы-фены отключили, выключили электричество. Боковые палатки, использовавшиеся рестораторами, плотно закрыли, чтобы никто не мог в них проникнуть. Оставленный Генри работник вместе с рабочими ипподрома отдраили пол, смыв с него швабрами и щетками следы тысяч ног.
В среду утром Роджер и я прошлись по главному шатру, заглядывая без особой цели в большие помещения по обе стороны прохода. В них не было ничего, ни стульев, ни столов, только валялись несколько пластиковых ящиков от бутылок. Свет падал только сквозь щели в стенах и персиковую крышу, все время меняясь от яркого к тусклому и обратно, когда над шатром проплывали облака.
– Какая тишина, верно? – сказал Роджер. Где-то хлопнул от налетевшего порыва ветра плохо закрепленный брезент, и снова стало тихо.
– Трудно поверить, – согласился я, – что тут делалось в понедельник.
– Вчера к вечеру мы получили последние цифры о числе посетителей, – сказал Роджер. – На одиннадцать процентов больше прошлогодних. Одиннадцать процентов! И это несмотря на то, что трибуны разнесены в щепки.
– Именно потому, что они разнесены, – заметил я. – И благодаря телевидению.
– Да, по-моему, так оно и есть. – У него было прекрасное настроение. – Вы читали вчерашние газеты? «Смелый Стрэттон-Парк». Вот так! Об этом я даже и не мечтал!
– Стрэттоны, – сказал я, – говорили, что у них сегодня утром встреча. Вы не знаете где?
– Только не здесь, насколько я знаю. Здесь только контора, и помещение слишком маленькое. Они обязательно скажут вам где, если собираются поговорить.
– Я в этом не слишком уверен.
Мы медленно, необычно не торопясь, направились к конторе, по дороге нас догнал на своем драндулете Дарт.
– Привет, – непринужденно проговорил он, вылезая из машины. – Я что, первый?
Роджер объяснил ему ситуацию. Дарт удивленно поднял брови:
– Когда Марджори сказала о встрече, я посчитал само собой разумеющимся, что это здесь.
Дружески болтая, мы втроем продолжили путь. Дарт проговорил:
– Полиция вернула мне колеса, и знаете, что самое удивительное? Я еще на свободе. По-моему, еще немного, и я угожу за решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76