Пусть пойдет, поглядит... и я все пойму, и все забуду, и никогда ни о чем не спрошу. Где же твое самолюбие? Помнишь, как ты сказала Оле: "Плюнь, забудь, уйди". Ох, как легко советовать! Что она ответила? Она ответила: "А ты знаешь, как возвращаться в пустую комнату? А ты знаешь, как оно - идешь по улице, глядишь на свое окно, а там темень..." Но ведь в моем окне - свет. За моим окном - дети.
Но зачем же врать себе, ведь ты знаешь, он больше тебя не любит, потому что нельзя любить двоих. Ты это знаешь. Уйди. Забери детей - и уйди. Чего ты ждешь? Ведь это унизительно - ждать. И чего? А почему он не уходит? Жалеет? Кого - меня? Детей? Нас? Как страшно додумывать.
Эта боль не похожа ни на какую другую. Ее нельзя ни с кем разделить, ни один человек на свете не может тебе помочь. На минуту тебе покажется, что прошло, - а потом все сначала.
А может, я все это придумала? Он рассердился на меня тогда, в театре, и поэтому молчит, потому что в самом деле... Ах, как хочется утешить себя любой ценой: обманом, бездумьем! А если то, что у него с ней, - дружба? Почему ты этого не можешь понять? Не могу. Наверно, другая, умная, великодушная, поняла бы. И не страдала бы. Но я не умею.
Но что бы ни было, что бы ни было, разве могла бы я когда-нибудь поверить, что он может быть таким? Почему он не освободил меня, не сказал мне сразу? Вот полюбила бы я кого-нибудь. Ведь я бы ему сразу сказала. Я не могла бы глядеть, как он мучается, пожалела бы и сказала.
А может, он жалеет и поэтому не говорит? Вот он вернется сегодня - и я спрошу. И мы поговорим как люди. Потому что так, как сейчас, я больше не могу.
- Чего ты там ровно маятник? - доносится из соседней комнаты голос Анисьи Матвеевны. - Ходит, ходит - взад-вперед, взад-вперед... Пошла бы сюда, напилась бы с детьми чайку.
- Мама! - зовет Катя. - Мама, иди к нам! Они сидят за столом и ужинают. Перед Катей тарелка с
Оладьями. Анюта уже пьет чай.
- Мама, - говорит Катя, - давай рассуждать трезво, если Бог есть, то где же он находится, на Марсе, что ли?
- Замолчи, балаболка, Бога не трогай, - сердито ворчит Анисья Матвеевна.
- Мама, - говорит Катя, - я сегодня была в Серебряном переулке. Там ужасная новость: тетя Леля и дядя Юра разводятся. Ты подумай, подумай, тетя Леля уехала и забрала Толю и Петю с собой. Как же дядя Юра один? Разве можно так делать. Я ее не люблю, она злая.
Саша поднимает глаза и встречается с Аниными глазами - испуганными и испытующими.
"Почему, - думает Саша, - если у тебя что-нибудь болит, все так и норовят ударить по больному месту?"
Она отрезает себе кусок хлеба, долго мажет его маслом и потом говорит:
- Но ведь ты знаешь, тетя Леля и дядя Юра плохо жили - ссорились, даже дрались. Зачем им жить вместе?
- А зачем детей забрала? Зачем?
- Но как же мать может без детей?
- А отец может? Может? Нет, если вы с папой разойдетесь, я просто умру. А если не умру, то останусь с папой, потому что нельзя, чтоб у тебя было двое детей, а у него - ни одного ребенка. Ты только не думай, что я его люблю больше. Но я не могу, чтоб он остался один. А у тебя Анюта.
- Катя, мне надоели эти глупые разговоры.
- Нет, я просто так, на всякий случай. Аня отодвинула чашку и встала.
- На всякий случай замолчи! - говорит она сурово.
- Почему? Почему вы все говорите мне: замолчи? У нас дома стало плохо! У нас дома стало скучно!
Она смотрит на мать, и в глазах у нее - слезы.
- Поди сюда! - говорит Саша. - Поди сюда, глупая! Ну, чего ты ревешь? И чем тебе плохо?
"Я думаю о себе. А думать надо о них. Мы сегодня же поговорим с Митей. И что бы ни было - мне станет легче. И легче - детям".
- И почему они у тебя во все мешаются? - говорит в сердцах Анисья Матвеевна. - Ну что ей за дело до этой Лельки, до ее ребятишек? Я с этой Катериной никуда больше ездить не стану. Совсем ошалела, до всего ей забота, вовсе ввязывается.
- Да что еще случилось?
- Едем в трамвае. Ну, к твоим, в Серебряный. Ну, пьяный сидит, орет. Женщина одна ему замечает - не безобразничайте, мол. А он ей - ну, обозвал, как евреев обзывают. А Катерина - да на весь вагон: "Вы не советский".
- А что же ей было - молчать? - спросила Аня.
- Бывает, и помолчать не худо.
- Да разве я одна ему сказала? - воскликнула Катя. - Я только первая сказала. А потом еще дяденька сказал: "Девочка совершенно права". Тогда пьяный ему: "Как твоя фамилия, наверное, Рабинович?" А я говорю: "А ваша фамилия Гитлер!" Вот как я сказала! Мама, как я рада, что ты снами сидишь! воскликнула Катя. - Ты давно с нами не сидела. У меня столько всего накопилось!
- Ну, давай выкладывай, что у тебя там накопилось?
- Мама, ты знакома с писателем Пантелеевым?
- Нет, а что?
- Мне очень надо про него узнать, все ли правда, что он пишет про свою жизнь. Мне он очень нравится, и я хочу, чтоб все счастливое было правда, а несчастливое - не правда.
И в эту минуту раздались два звонка.
- Кто это к нам? - нараспев сказала Анисья Матвеевна. - Дмитрию - рано. Кого это бог несет?
- Здравствуйте, здравствуйте, приятного аппетита! Не узнали? Вы к нам в редакцию приходили на елку. С детками. Вот с ними. Как выросли, не узнать! И в прошлом году были на первомайском вечере, еще Райкин выступал, помните? Вы с супругом во втором ряду сидели. Чайку? С удовольствием, на улице прохладно. Осень нынче какая холодная, верно? А где же ваш папочка? В редакции? Да сегодня по их отделу как будто ничего не идет!
У нее были голубенькие стеклянные глазки, и розовые фарфоровые щечки, и розовые ноготки на толстых пальчиках. Кофточка на ней тоже была розовая, а под этой прозрачной розовой кофточкой виднелась голубая комбинация и белые лямки лифчика на белых полных плечах. Катя и Аня глядели на нее во все глаза - Катя с веселым любопытством. "У-у, какая ты толстая", - говорил ее взгляд. "Откуда ты, с чем ты пришла?" - спрашивали Анины глаза. "Да, с чем ты пришла? Ты круглая, розовая, но что-то недоброе вошло с тобою", подумала Саша.
Что ж в такой-то холод в такой-то кофте гуляете? - сказала Анисья Матвеевна, поставив перед гостьей стакан горячего крепкого чая.
- Мода, мода, мода! Что ж отставать? Одеваться надо по моде. Вы нашу очеркистку Лаврентьеву знаете? Ну как же, Марину Алексеевну, ее все знают! Так она одевается ну всем на зависть. Я всегда смотрю, что на ней. Она лучше всякого модного журнала. Еще в Париже каком-нибудь все зевают, а она, пожалуйста, всех обскакала. Правда, есть в ней оглядочка на заграницу, есть, есть немного! Но есть такая иностранная пословица: победителя не судят! Поглядишь на нее - и осуждать не можешь: блеск! Ах, какая у вас ватрушка! Сами пекли? Я попробовала по книжке испечь - ничего не вышло.
- Я тоже читала поваренную книжку, - сказала Катя,
Там говорится, что молоко надо подавать в желтых чашках, тогда оно будет похоже на сливки. Курица с рисом любит синюю посуду. Вот только я забыла, что надо подавать в коричневых тарелках. Я спросила у папы, а он говорит: реплики.
- О, у вас папочка остроумный! Это по всей редакции известно, уж если Поливанов скажет, так уж скажет!
Ее не надо было занимать. Она говорила, говорила, и пила чай, и ела клубничное варенье, восхитилась ватрушкой, осудила копченую колбасу - и сыпала, сыпала словами.
- Катерина, поди-ка на кухню, вымой посуду! - сказала вдруг Анисья Матвеевна. - Анюта, ты за хлебом сбегай. И масла надо и сыру докупить. А ты, Александра, приглашай гостью к себе.
И Саша, пока не вставившая в разговор ни слова, молча раскрыла дверь в другую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75