Рита спала в прежней позе, свернувшись калачиком. Раньше глаза у неё были полуоткрыты, теперь они были закрыты. Лицо утратило беломраморную, так испугавшую Томаса бледность, стало почти спокойным. Лишь в изгибе губ чувствовалась напряжённость, предвестник муки. Но она была ещё очень далёкой, лёгкой. Как облачко на горизонте, за которым копились свинцовые тучи ломки.
Томас укрыл Риту белым, с тканым узором покрывалом, загнув его с конца необъятной кровати, и прошёл в свою спальню, прихватив её сумочку. Когда Рита только появилась, он уже проверял сумочку. Но тогда он искал подтверждения мелькнувшему у него подозрению, что Рита не датая, а под кайфом. И нашёл шприц. Теперь он искал другое.
Целлофановый пакетик с героином обнаружился на дне сумочки, под надрезанной сбоку подкладкой. Сам Томас никогда не кололся, но видел, как ширяются другие. Содержимого пакетика хватило бы, по его прикидке, доз на пять.
Томас задумался. Что такое ломка, он знал, слава пресвятой Деве Марии, только теоретически. К наркоте он не прикасался, даже к травке, посмотрев однажды на страшную ломку, когда его приятельница выпрыгнула с двенадцатого этажа из своей квартиры, где проходил вполне рядовой, хоть и многодневный загул. Позже, вспоминая тот случай, Томас понял, что больше всего поразило его. На безумном её лице была радость. Радость скорого избавления.
Нет, наркота — это от Дьявола. Вино — от Бога. Когда человек пьёт вино сухое или креплёное, виноградное или даже плодововыгодное, когда он пьёт портвейн, херес, мадеру, кагор, малагу, марсалу, пино гри, токай, мускат или мускатель, когда он пьёт коньяк, арманьяк, ром, джин, бренди, виски, самогон, водку простую или высшее достижение человеческой цивилизации — водку «Смирновъ, столовое белое вино номер 21», — он как бы берет в долг под не слишком большие проценты. Под проценты, посильные для расплаты. Похмелюга
— это и есть расплата. Удовольствие, конечно, маленькое, но соразмерное возможностям человеческого организма. А вот наркота — это совсем другое. Здесь сразу включается счётчик, долг удваивается с каждой дозой. Поэтому нет людей, которые сумели бы сами соскочить с иглы.
Из справки, на которую Томас случайно наткнулся в ноутбуке, он знал, что Рита вернулась из Чечни в апреле 96-го года и после попытки самоубийства на почве всех этих наркошных дел отец отправил её лечиться в Швейцарию. Значит, она провела в клинике доктора Феллера около трех лет. И если не долечилась, то совсем немного.
Что из этого вытекало? Из этого вытекало, что её срыв можно считать случайным, а всего две красные точки на её вене означают, что её долг Дьяволу ещё не достиг критического предела. И Томасу предстояло сейчас решить, сможет ли она с его помощью соскочить с иглы или не сможет. А чем он мог ей помочь? Только своим человеческим участием.
От мысли вызвать нарколога Томас отказался сразу. Это не выход, это всего лишь отсрочка. Он был хорошо наслышан про то, как это бывает. Начинали ширяться сразу после выхода из лечебницы. А то и в самой лечебнице. Человек должен сам выстрадать своё освобождение. Тогда каждый день, прожитый без дури, будет наполнять его гордостью и укреплять его волю. А воспоминания о перенесённых мучениях будут способствовать его решимости и впредь держаться подальше от всех этих дел.
А если снять ломку какой-нибудь химией? Ну, снимут. И что потом? Потом человек вмажется при первом удобном случае. И никакие ужастики не остановят. Когда человек отказывается от удовольствия не по своей воле, а под страхом, а тем более под страхом смерти, он сажает себя в тюрьму. Вот он смалодушничал и позволил себя зашить. И чего хорошего? Сидит за решёткой в темнице сырой вскормленный на воле орёл молодой.
Томас всегда сам платил свои долги. Хорошо, конечно, когда в смурное похмельное утро забредал приятель с бутылкой. Но Томас никогда не обижался, если не забредал никто. Такова жизнь. Пьянка объединяет, похмелье разъединяет. В похмелье человек остаётся один на один с собой. Как и в беде. У радости много друзей, беда всегда одинока. Так что раздумья Томаса о том, как ему быть с Ритой Лоо, были вызваны не попытками найти моральное оправдание для того, чтобы уклониться от выполнения общечеловеческого долга ринуться на помощь гибнущему человеку, а сомнениями более практическими. Достаточно ли будет его человеческого участия? Сумеет ли он помочь ей выкарабкаться? Не получится ли так, что он обречёт Риту на ломку, а все это окажется напрасным? А тогда зачем добавлять человеку лишних два или три дня страданий?
Так и не придя ни к какому решению, Томас спрятал пакетик с героином под ковёр, а сумочку отнёс в спальню Риты. Потом вымылся под горячим душем, чтобы избавиться от тошнотворного запаха человеческой гнили, который налип на его одежду и кожу, хотя он даже не заходил в квартиру Мюйра, а только на секунду сунулся на порог и посмотрел на генерала. Но лучше бы не смотрел, лучше бы не смотрел.
Надев свою любимую красную шёлковую пижаму, подарок одной милой дамы, о которой Томас помнил только то, что она подарила ему эту пижаму, он устроился с сигаретой в гостиной, чтобы спокойно обдумать те мысли, которые вызвали у него смерть старого генерала и все события минувшего дня.
Но сосредоточиться не получилось. В гостиной сидели Артист и Муха, внимательно и даже будто бы напряжённо смотрели телевизор, по которому шло какое-то старое мыло, да ещё и на эстонском языке. Время от времени то один, то другой вставали, подходили к окну и смотрели вниз на площадь перед гостиницей. Томас понял, что они ждут уехавшего куда-то Сержа Пастухова, и его отсутствие почему-то их напрягает.
Серж появился в третьем часу ночи, и не один, а с человеком лет пятидесяти довольно невзрачного вида, но с лицом добродушным и вызывающим доверие. Он назвал его дядей Костей, сказал, что дядя Костя прилетел из Москвы, и спросил, не возражает ли Томас, если он поживёт в их комнате несколько дней. Томас не возражал. Он был даже рад появлению дяди Кости, потому что при виде его Артист и Муха словно бы слегка расслабились, как расслабляются люди, когда появляется человек, который может избавить их от забот. Пусть даже не от всех забот, но от многих.
Томас ожидал, что дядя Костя с дороги уляжется спать, но он проявил несвойственную его возрасту и неуместную в это время суток активность. Сначала он дал Сержу какую-то компьютерную дискету. Серж почему-то перенёс ноутбук из кабинета в комнату за музыкальным салоном, которую Томас называл про себя комнатой охраны, и уединился там с Артистом и Мухой. Дядя Костя остался в гостиной, охотно принял предложение Томаса выпить капельку «Мартеля» из стоявшего без всякого полезного употребления бара, закурил и попросил Томаса, как-то естественно перейдя на «ты»:
— А теперь расскажи-ка мне, как ты обул Краба.
Он слушал с весёлым сочувствием и даже, как показалось Томасу, с восхищением ловкостью, с которой Томас сумел выдоить у Краба пятьдесят штук «зелёных», при этом ни разу ни в чем ему не соврав, то есть оставшись порядочным человеком. Потом попросил принести из кабинета заверенные нотариусом документы и с дотошностью бухгалтера принялся вникать в их содержание. Все эти бумаги Томас подписал, не читая, а прочитал только сейчас, переводя их содержание этому благожелательному человеку с добродушным лицом и коротко постриженными седыми волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Томас укрыл Риту белым, с тканым узором покрывалом, загнув его с конца необъятной кровати, и прошёл в свою спальню, прихватив её сумочку. Когда Рита только появилась, он уже проверял сумочку. Но тогда он искал подтверждения мелькнувшему у него подозрению, что Рита не датая, а под кайфом. И нашёл шприц. Теперь он искал другое.
Целлофановый пакетик с героином обнаружился на дне сумочки, под надрезанной сбоку подкладкой. Сам Томас никогда не кололся, но видел, как ширяются другие. Содержимого пакетика хватило бы, по его прикидке, доз на пять.
Томас задумался. Что такое ломка, он знал, слава пресвятой Деве Марии, только теоретически. К наркоте он не прикасался, даже к травке, посмотрев однажды на страшную ломку, когда его приятельница выпрыгнула с двенадцатого этажа из своей квартиры, где проходил вполне рядовой, хоть и многодневный загул. Позже, вспоминая тот случай, Томас понял, что больше всего поразило его. На безумном её лице была радость. Радость скорого избавления.
Нет, наркота — это от Дьявола. Вино — от Бога. Когда человек пьёт вино сухое или креплёное, виноградное или даже плодововыгодное, когда он пьёт портвейн, херес, мадеру, кагор, малагу, марсалу, пино гри, токай, мускат или мускатель, когда он пьёт коньяк, арманьяк, ром, джин, бренди, виски, самогон, водку простую или высшее достижение человеческой цивилизации — водку «Смирновъ, столовое белое вино номер 21», — он как бы берет в долг под не слишком большие проценты. Под проценты, посильные для расплаты. Похмелюга
— это и есть расплата. Удовольствие, конечно, маленькое, но соразмерное возможностям человеческого организма. А вот наркота — это совсем другое. Здесь сразу включается счётчик, долг удваивается с каждой дозой. Поэтому нет людей, которые сумели бы сами соскочить с иглы.
Из справки, на которую Томас случайно наткнулся в ноутбуке, он знал, что Рита вернулась из Чечни в апреле 96-го года и после попытки самоубийства на почве всех этих наркошных дел отец отправил её лечиться в Швейцарию. Значит, она провела в клинике доктора Феллера около трех лет. И если не долечилась, то совсем немного.
Что из этого вытекало? Из этого вытекало, что её срыв можно считать случайным, а всего две красные точки на её вене означают, что её долг Дьяволу ещё не достиг критического предела. И Томасу предстояло сейчас решить, сможет ли она с его помощью соскочить с иглы или не сможет. А чем он мог ей помочь? Только своим человеческим участием.
От мысли вызвать нарколога Томас отказался сразу. Это не выход, это всего лишь отсрочка. Он был хорошо наслышан про то, как это бывает. Начинали ширяться сразу после выхода из лечебницы. А то и в самой лечебнице. Человек должен сам выстрадать своё освобождение. Тогда каждый день, прожитый без дури, будет наполнять его гордостью и укреплять его волю. А воспоминания о перенесённых мучениях будут способствовать его решимости и впредь держаться подальше от всех этих дел.
А если снять ломку какой-нибудь химией? Ну, снимут. И что потом? Потом человек вмажется при первом удобном случае. И никакие ужастики не остановят. Когда человек отказывается от удовольствия не по своей воле, а под страхом, а тем более под страхом смерти, он сажает себя в тюрьму. Вот он смалодушничал и позволил себя зашить. И чего хорошего? Сидит за решёткой в темнице сырой вскормленный на воле орёл молодой.
Томас всегда сам платил свои долги. Хорошо, конечно, когда в смурное похмельное утро забредал приятель с бутылкой. Но Томас никогда не обижался, если не забредал никто. Такова жизнь. Пьянка объединяет, похмелье разъединяет. В похмелье человек остаётся один на один с собой. Как и в беде. У радости много друзей, беда всегда одинока. Так что раздумья Томаса о том, как ему быть с Ритой Лоо, были вызваны не попытками найти моральное оправдание для того, чтобы уклониться от выполнения общечеловеческого долга ринуться на помощь гибнущему человеку, а сомнениями более практическими. Достаточно ли будет его человеческого участия? Сумеет ли он помочь ей выкарабкаться? Не получится ли так, что он обречёт Риту на ломку, а все это окажется напрасным? А тогда зачем добавлять человеку лишних два или три дня страданий?
Так и не придя ни к какому решению, Томас спрятал пакетик с героином под ковёр, а сумочку отнёс в спальню Риты. Потом вымылся под горячим душем, чтобы избавиться от тошнотворного запаха человеческой гнили, который налип на его одежду и кожу, хотя он даже не заходил в квартиру Мюйра, а только на секунду сунулся на порог и посмотрел на генерала. Но лучше бы не смотрел, лучше бы не смотрел.
Надев свою любимую красную шёлковую пижаму, подарок одной милой дамы, о которой Томас помнил только то, что она подарила ему эту пижаму, он устроился с сигаретой в гостиной, чтобы спокойно обдумать те мысли, которые вызвали у него смерть старого генерала и все события минувшего дня.
Но сосредоточиться не получилось. В гостиной сидели Артист и Муха, внимательно и даже будто бы напряжённо смотрели телевизор, по которому шло какое-то старое мыло, да ещё и на эстонском языке. Время от времени то один, то другой вставали, подходили к окну и смотрели вниз на площадь перед гостиницей. Томас понял, что они ждут уехавшего куда-то Сержа Пастухова, и его отсутствие почему-то их напрягает.
Серж появился в третьем часу ночи, и не один, а с человеком лет пятидесяти довольно невзрачного вида, но с лицом добродушным и вызывающим доверие. Он назвал его дядей Костей, сказал, что дядя Костя прилетел из Москвы, и спросил, не возражает ли Томас, если он поживёт в их комнате несколько дней. Томас не возражал. Он был даже рад появлению дяди Кости, потому что при виде его Артист и Муха словно бы слегка расслабились, как расслабляются люди, когда появляется человек, который может избавить их от забот. Пусть даже не от всех забот, но от многих.
Томас ожидал, что дядя Костя с дороги уляжется спать, но он проявил несвойственную его возрасту и неуместную в это время суток активность. Сначала он дал Сержу какую-то компьютерную дискету. Серж почему-то перенёс ноутбук из кабинета в комнату за музыкальным салоном, которую Томас называл про себя комнатой охраны, и уединился там с Артистом и Мухой. Дядя Костя остался в гостиной, охотно принял предложение Томаса выпить капельку «Мартеля» из стоявшего без всякого полезного употребления бара, закурил и попросил Томаса, как-то естественно перейдя на «ты»:
— А теперь расскажи-ка мне, как ты обул Краба.
Он слушал с весёлым сочувствием и даже, как показалось Томасу, с восхищением ловкостью, с которой Томас сумел выдоить у Краба пятьдесят штук «зелёных», при этом ни разу ни в чем ему не соврав, то есть оставшись порядочным человеком. Потом попросил принести из кабинета заверенные нотариусом документы и с дотошностью бухгалтера принялся вникать в их содержание. Все эти бумаги Томас подписал, не читая, а прочитал только сейчас, переводя их содержание этому благожелательному человеку с добродушным лицом и коротко постриженными седыми волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92