– Окно открой! – заорал Раймонд. – Открой гребаное окно!
– Вам обоим не помешает успокоиться. Его не тошнит, – выговорил я раздраженно, но с грустью.
– Сейчас блеванет. Знаю на точняк! – орал Дональд.
– А что это за звуки, по-твоему? – завопил на меня Раймонд, имея в виду бульканье.
– Сухие позывы! – заорал я в ответ.
Гарри начал бормотать себе под нос, затем снова заурчал.
– Только не это, – сказал Дональд, пытаясь приподнять голову Гарри к окну. – Сейчас его снова стошнит.
– Отлично! – заорал в ответ Раймонд. – Хорошо, если он проблюется. Пусть проблюется.
– Не верю я вам обоим, – сказал я. – Кассету можно переставить?
Раймонд подрулил ко входу в неотложку и резко ударил по тормозам. Мы все выскочили из машины, вытянули Гарри с заднего сиденья и, волоча по земле ноги, потащили его к главной стойке. Народу никого не было. Из невидимых колонок на потолке раздавался приглушенный музон. Молодая толстая медсестра взглянула на нас и ехидно улыбнулась, наверняка думая себе: только не это, еще один шалун из Кэмден-колледжа.
– Да? – поинтересовалась она, не глядя на Гарри.
– Он передознулся, – произнес Раймонд, подойдя к стойке и оставив Гарри в тисках Дональда.
– Передознулся? – поднимаясь, переспросила она. Затем вышел дежурный врач. Он был похож на Джека Элама – жирный старикан в очках с толстой оправой, бубнивший себе под нос. Дональд положил Гарри на пол.
– Слава тебе господи, – пробормотал Раймонд с такой интонацией, будто сбросил с плеч тяжелый груз.
Врач наклонился проверить Гарри на признаки жизни; он ни о чем нас не спросил, и тогда мне стало понятно, что старикан – мошенник. Никто из нас не произнес ни слова. Меня бесило, что из-за Раймонда и Дональда я не только пропустил крайне важную встречу, но еще и то, что они оба, как, собственно, и я сам, были в одинаковых длинных шерстяных пальто. Свое, из лоденской шерсти, я купил в магазине Армии спасения в городе за тридцать долларов. Потом на следующий день они сгоняли туда и купили два оставшихся; вероятно, кто-то с факультета пожертвовал их, отправляясь на Западное побережье преподавать в Калифорнии или еще где.
Врач крякнул и приподнял веки Гарри. Гарри слегка усмехнулся, затем дернулся и затих.
– Отвезите его в реанимацию. – Лицо Раймонда раскраснелось. – Быстрее. Что, больше никого нет здесь?
И он с привычной нервозностью огляделся по сторонам. Как человек, который переживает, но не особо, хватит ли ему билетов в «Палладиум».
Врач пропустил это мимо ушей. Жесткая копна его седых белых волос была безуспешно загелена назад, и он без конца ворчал. Он проверил пульс Гарри, ничего не нащупал, потом расстегнул пуговицы на рубашке Гарри и приставил стетоскоп к его загорелой костлявой груди. Кроме нас, в больнице никого не было. Врач снова проверил пульс и что-то буркнул. Гарри немного подергивался с пьяной улыбкой на молодом лице первокурсника. Врач послушал сердцебиение.
Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:
– Пульса совсем не слышно.
Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.
– Он что, умер? – недоверчиво спросил Раймонд. – Это шутка?
– О черт, я же вижу, что он шевелится, – сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. – Он не умер. Я же вижу, что он дышит.
– Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! – выдал Дональд.
– Я сожалею, ребята, – произнес врач, тряся головой. – Как это произошло?
– О господи! – взвыл Дональд.
– Заткнись, не то двину, – сказал я ему. – Слушай. Он не умер.
– Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. – Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: – Этот парень умер.
Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот-шарлатан-с-катушек-съехал-уматываем-отсюда». Дональд по-прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.
– Не знаю, что сказать вам, – выговорил врач, – но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.
Гарри приоткрыл глаза и спросил:
– Я же не умер?
Дональд завопил.
– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись.
Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.
– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.
Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.
– Ничего не слышу.
– Минуточку, – сказал я. – Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?
– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.
– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.
– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?
– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы
мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.
Шон
Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:
– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!
Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.
Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64