– Они там в натуре ставили Спрингстина, – говорит Стив.
– Исусе, я знаю, – соглашается Раймонд. – Спрингстин, Христа ради. Кто диджеил?
– Но тебе же нравится Спрингстин, Раймонд, – произносишь ты, не обращая внимания на зеленое «Джелл-О», и прикуриваешь сигарету – четырехсотую за день.
– Нет, не нравится, – говорит Раймонд, краснея и нервно поглядывая на Стива.
– Правда? – спрашивает его Стив.
– Нет, не нравится, – говорит Раймонд. – Не знаю, с чего это Полу пришло в голову.
– Понимаешь, у Раймонда есть теория, что Спрингстину нравится, как бы это помягче сказать, давать под хвост, – говоришь ты, наклоняясь вперед, обращаясь напрямую к Стиву. – Спрингстину, прости господи.
– Послушай «Backstreets». Определенно пидорская песня, – говорит, кивая, Дональд.
– Я этого никогда не говорил, – неловко смеется Раймонд. – Пол меня с кем-то перепутал.
– Каким ты называл конверт «Born in the USA»? – спрашиваешь ты. – «Сладеньким»?
Но Стив больше не слушает. Его не интересует так называемый разговор за столом. Он говорит с бразильцем. Спрашивает, может ли тот достать ему экстази к вечеру. На что бразилец говорит:
– Эта дрянь сушит спинномозговую жидкость, чувак.
– Пол, будь так добр, перестань лезть не в свое дело, – говорит Раймонд со страдальческим видом. – И принеси мне «Спрайт».
– Ты же составил список, Раймонд, – произносишь ты, нарываясь на проблемы. – Кто там в нем был? Тот еще списочек: Шекспир, Сэм Шепард, Роб Лоу, Рональд Рейган, его сын…
– Ну, его сын, – говорит Дональд.
– Но не тот ли нынче век, когда всем плевать? – спрашивает Гарри.
– На что? – отвечаете все вы вопросом на вопрос.
– Че? – спрашивает Стив, после того как бразилец уходит.
Но ты уже перестал слушать, потому что у всех нас проблемы со вкусом: мы все спали с теми, с кем не должны были спать. Как насчет того высокого тощего парня с подругой-азиаткой, про которую ты думал, что у нее герпес, но ничего не было, и вы оба поклялись никогда не говорить про две ваши ночи вместе. Он в другом конце комнаты, сидит с той же маленькой восточной девушкой. Они ругаются. Она встает. Он показывает ей фак в спину, баба. Теперь Раймонд говорит о том, как хороши «эксперименты Стива с видео».
– У тебя круто получается. Интересный класс? – спрашивает он.
Ты-то знаешь, что Раймонд ненавидит все, что имеет хоть какое-то отношение к видео, и даже если этот парень и сделал что-то удивительное, что сомнительно, Раймонд не перестал бы это ненавидеть.
– Я многому научился на этих занятиях, – говорит Стив.
– Например? – шепчешь ты Дональду. – Азбуке?
Раймонд слышит и бросает на тебя взгляд. Стив просто произносит:
– Че?
Гарри спрашивает:
– На этих выходных нигде ядерной войны не было?
Ты отворачиваешься и оглядываешь комнату.
И вот последний взгляд на Стива, который сидит рядом с Раймондом, оба над чем-то смеются. Стив не догоняет, что происходит. Раймонд по-прежнему зыркает на нас троих, и рука его дрожит, когда он подносит стакан ко рту и бегло оглядывает Стива, который ловит этот взгляд. Беглый взгляд, который все и выдает. Но что он может означать для блондина с Лонг-Айленда? Ничего. Он означал лишь «взгляд мельком», и ничего более. Лишь дрожащую руку, прикуривающую очередную сигарету. С тех пор как Шон меня бросил, песни, которые мне обычно не нравились, приобрели для меня какую-то болезненную важность.
Патрик
Лимузин должен был забрать его в какой-то момент между половиной одиннадцатого и без четверти одиннадцать. Он должен оказаться в аэропорту в Кине по крайней мере без десяти двенадцать, откуда на «лирджете» прилетит в Кеннеди в половину второго или без четверти. Он должен был быть в больнице полчаса назад, но наверняка же отправился сначала в «Карлейль» напиться, или пыхнуть, или чего он там еще с собой делает. Но поскольку его никогда не заботила ни ответственность, ни то, что он заставляет других ждать, меня это совсем не удивляет. Я жду в вестибюле больницы, поглядывая на часы, звоню Эвелин, которая в больницу не приедет, и жду, когда его привезет лимузин. Когда становится очевидно, что он решил не появляться, поднимаюсь на лифте обратно на пятый этаж и принимаюсь ждать, расхаживая взад-вперед, в то время как помощники отца сидят у двери в его палату, переговариваясь друг с другом, изредка нервно поглядывая на меня. Один из них сегодня же вечером поздравил меня с загаром, который я приобрел на прошлой неделе на Багамах с Эвелин, что я воспринял как едкий сарказм. Он снова проходит мимо, направляясь в уборную. Улыбается. Я полностью его игнорирую. Мне не нравится ни один из этих людей, и они все будут уволены, как только отец умрет.
По темному коридору ко мне идет Шон. Он глядит на меня с неприязнью, в которой сквозит самодовольство, и я с отвращением отступаю. Молча, жестом, он спрашивает, можно ли войти в палату. Я пожимаю плечами и отпускаю его восвояси.
Через какое-то время он выходит из палаты, но не с бледной маской ужаса, на которую я рассчитывал, а с постным, невыразительным лицом – ни улыбки, ни грусти. Его налитым кровью, полузакрытым глазам еще удается излучать ненависть и слабость характера, которая мне кажется отвратительной. Но он мой брат, и поначалу я это пропускаю. Он направляется в уборную.
Я спрашиваю:
– Слышь, куда ты?
– В сортир! – кричит он в ответ. Медсестра ночной смены отрывает глаза от своих бумаг, чтобы нас унять, но, заметив мой жест, успокаивается.
– Встретимся в столовой, – говорю я ему, прежде чем захлопывается дверь в туалет.
То, чем он там занимается, так жалко и так очевидно (кокаин? или он по крэку?), и мне становится стыдно того, что ему на все наплевать и что он с такой легкостью выводит меня из себя.
Он сидит напротив меня в темной столовой, курит сигареты.
– Тебя там что, не кормят? – спрашиваю я.
Он не смотрит на меня.
– Теоретически – кормят.
Он поигрывает палочкой для коктейлей. Я допиваю оставшуюся воду «Эвиан». Он тушит сигарету и закуривает другую.
– Ну… всем весело? – спрашивает он. – Что происходит? Почему я здесь?
– Он вот-вот помрет, – говорю я, надеясь, что к его обдолбанной пустой башке, раскачивающейся передо мной, прорвется частица реальности.
– Нет! – в ужасе говорит он, и на какую-то миллисекунду я не готов к этому выходу эмоций, но затем он произносит: – Как тонко подмечено, – и я уже стыжусь своей реакции.
– Где ты был? – настаиваю я.
– На местности, – говорит он. – Я был на местности.
– Где ты был? – спрашиваю я снова. – Поточнее.
– Я же пришел, – говорит он. – Разве этого не достаточно?
– Где ты был?
– Ты давно маму навещал? – спрашивает он.
– Не об этом речь, – говорю я, не позволяя ему сбить меня с толку.
– Хватит меня допрашивать, – говорит он со смехом.
– Хватит делать вид, что ты меня не понимаешь, – отвечаю я без смеха.
– Решай вопрос, – говорит он.
– Нет, Шон. – Я показываю на него пальцем, все серьезно, не до шуток – Это ты будешь решать вопрос.
Один из помощников моего отца заходит в пустую столовую и шепчет мне что-то на ухо. Я киваю, по-прежнему не спуская глаз с Шона. Помощник уходит.
– Кто это был? – спрашивает он. – ЦРУ?
– Что ты принял? – спрашиваю я. – Кокс? Метаквалон?
Он снова поднимает на меня глаза и с тем же презрением смеется, передразнивая:
– Кокс? Метаквалон?
– Я положил тебе семь штук на счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64