Эти подозрения были смехотворны… Дики… Безумны… Кошмарны…
Они вселяли ужас.
Проходили дни, недели и даже месяцы, и Ребекка осознала, что ей следовало бы решительно действовать с самого начала. Как только она пришла в себя после обморока, ей следовало бы рассказать Дэвиду, о чем говорил сэр Джордж. Она должна была взглянуть Дэвиду в глаза и объяснить, на что, по ее мнению, сэр Джордж намекал. Ей надо было выяснить у Дэвида, правда ли это.
Конечно же, это не могло оказаться правдой. Дэвид посмотрел бы на нее недоверчиво и рассмеялся бы. Они оба рассмеялись бы – не только потому, что сказанное Джорджем Шерером было занятно, но и испытав чувство огромного облегчения. Дэвид признался бы, что у него был роман с Синтией Шерер, и предположил бы, что теперь сэр Джордж пытается расстроить его брак, поскольку он, Дэвид, расстроил семейную жизнь Шереров.
Дэвид виноват в этом, и ничего хорошего в его поступке не было. Но чувство облегчения все равно пришло бы. Все это уже в прошлом. Он с этим покончил. И это фактически никак бы не отразилось на ее браке. Все это произошло очень давно.
Ребекка говорила себе, что именно так ей следовало бы поступить. Но она знала, что не могла этого сделать. Потому что всегда существовала вероятность, что он не посмотрит на нее недоверчиво и не рассмеется. Всегда существовала возможность того, что…
Нет! Такой возможности, такой вероятности вообще никогда не было.
В течение этих месяцев Ребекка порой подозревала, что она, должно быть, снова забеременела. Ее все время тошнило, а по утрам иногда рвало. Часто ее охватывала усталость и сонливость. Но она не была беременна.
Они с Дэвидом продолжали совместно работать и обсуждать свои планы. Они по-прежнему активно участвовали в общественной жизни. Они все еще проводили много времени со своим сыном, и по отдельности, и вместе. И они по-прежнему спали в одной постели и занимались любовью. Порой неистово.
Однако удовлетворенность жизнью и счастье куда-то исчезли. Они оба слишком отчетливо понимали, что существуют разделяющие их барьеры. И вместе с тем и он, и она упорно стремились не признавать этого. У них не было желания открыто признать наличие барьеров и обсудить ситуацию.
Возможность ушибиться об эти барьеры рождала у нее ужас.
И Ребекке ничего не оставалось, кроме как погружаться в свои кошмарные подозрения. Она наблюдала за тем, как на лице Дэвида вновь появляется прежнее суровое выражение, как снова мрачнеет его взгляд. Порой она раздумывала, почему муж не задает вопросов. Не свидетельствует ли это о том, что он вынужден скрывать что-либо более серьезное, нежели любовная связь с леди Шерер? Ведь в конце концов она уже поставила его перед таким вопросом.
Все эти размышления вызывали у нее новые приступы тошноты.
Когда супруги вернулись в Стэдвелл из Крейборна, где проводили рождественские праздники, Дэвид подумал, что до наступления весны осталось не так уж много времени. Возможно, все опять наладится, когда они смогут проводить время вне стен дома, когда возобновятся все намеченные на этот год работы.
* * *
Ребекка сидела в купе поезда с Чарльзом на коленях и заставляла сына безмятежно смеяться. Этого добиться было совсем нетрудно. Он был веселым ребенком и обожал свою мать. Ребекка изображала собачий лай и делала вид, что кусает Чарльза за живот. А потом смеялась вместе с ним.
Но в отношениях со всеми людьми, кроме сына, она снова становилась спокойной, уравновешенной. Она больше не находила в себе удовлетворенности жизнью, не говоря уже о счастье. И даже когда она отвечала на любовные ласки мужа, то делала это скорее от отчаяния. В ней теперь не было радостного удивления, которое она испытывала, когда Дэвид научил ее получать удовольствие от интимной близости.
Можно было, конечно, точно установить время наступления этой перемены. Шерер действовал отнюдь не обычным методом, когда довел Ребекку на балу до обморока. За его поведением крылось что-то другое. Теперь Дэвид понял, что уже тогда ему следовало действовать решительно. Он должен был заставить Ребекку рассказать ему все. Он должен был все окончательно выяснить.
Ему не хватало лишь одного – смелости.
А что, если Ребекка обо всем догадывается?
И как они смогут продолжать жить вместе, если когда-нибудь все окончательно раскроется?
И все же, размышлял Дэвид, пока Чарльз, которому надоело играть в собаку, сполз с колен матери, встал на четвереньки, чтобы потянуть за папину цепочку для часов, – и все же не будет ли лучше, если произойдет все что угодно – только бы не терпеть эту постоянную напряженность, установившуюся в их отношениях друг с другом? Это постоянное осознание какой-то недосказанности между ними?
Возможно, было бы даже лучше теперь сыграть в открытую. Вдруг, окажется, что все не так плохо, как он предполагает?
Смогла бы Ребекка вести себя по-прежнему, если бы Шерер рассказал ей всю правду? А что, если Шерер рассказал ей лишь о романе между его женой и Джулианом? Может быть, именно это и тревожит Ребекку.
Если это так, то Дэвид, вероятно, смог бы успокоить ее. Для Ребекки было бы ужасно узнать правду. Но Дэвид смог бы уверить ее, что Джулиан пошел на эту любовную интрижку, потому что был одинок и отчаянно скучал по Ребекке. Дэвид смог бы рассказать Ребекке о том, что Джулиан испытывал чувство вины, о том, что мечтал поскорее оказаться дома.
Дэвиду при этом даже не пришлось бы много лгать.
Он вынул часы из жилетного кармана, приложил их к уху Чарльза и довольно рассмеялся, когда сын повернул голову, чтобы рассмотреть то, что издает такие странные звуки, и попытался засунуть эту штуку себе в рот.
Но Дэвид знал, что он не станет рассказывать ей всю правду. Слишком опасно. Слишком многое поставлено на карту. Даже то, как складываются их отношения в данный момент, все же лучше, чем если бы они совсем исчезли.
Вместе с тем, когда они вернулись в Стэдвелл, Дэвид осознал, что сохранять молчание больше невозможно.
Когда они приехали домой, Чарльз был в дурном настроении. Он не захотел спать в поезде и поэтому пропустил свой обычный послеполуденный сон. Дэвид отнес сына в детскую комнату, и Ребекка пошла вместе с ними, чтобы, прежде чем передать сына под надзор няни, сменить ему пеленки.
– Миссис Мэттыоз сказала, что чай немедленно подадут в гостиную, – сообщил Дэвид, как только они вышли из детской. – Идем прямо туда. Будет очень приятно посидеть у камина и выпить по чашке чая.
– На улице зябко, – согласилась Ребекка. – Может быть, станет немного потеплее, если выпадет снег. Ведь в нынешнем году снега еще не было.
Кто-то положил на серебряный поднос рядом с чайным прибором почту, которая была получена за неделю их отсутствия. Дэвид просматривал ее, пока Ребекка разливала чай. Так случилось, что они вместе взглянули на рождественскую открытку, которая не поспела к празднику.
Ее текст был написан крупным и уверенным почерком. «Синтия присоединяется ко мне в пожеланиях вам очень веселого Рождества, – писал сэр Джордж Шерер. – Мы искренне надеемся, что вы и ваш сын остались довольны неделей, проведенной в Крейборне».
Это было абсолютно традиционное рождественское поздравление. За исключением, возможно, того, что человек, который с августа не был в Стэдвелле и не встречался с его обитателями, не должен был бы знать об их недельном визите в Крейборн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109