Быстрее всего я окажусь на позиции, если пробежать через большие ворота. Прыжок – я уже на улице, изо всех сил бегу вдоль стены, справа и слева от меня разрывы, каска съезжает мне на глаза. Еще десять метров, еще два, теперь скорей за угол, снова в ворота и… оглушающий удар по затылку валит меня с ног, я падаю в снег…
Надо мной стоит наклонившись широкоплечий красноармеец. Гляжу в дуло автомата.
– Давай! – кричит он и жестом приказа указывает рукой вправо.
Поворачиваю голову. Там один за другим вылезают из подвала немецкие солдаты с поднятыми руками, без оружия. В тридцати шагах дальше уже строится колонна в четыре ряда. Линден тоже стоит в строю. Становлюсь рядом с ним. Жмем друг другу руку. Потом он коротко рассказывает, как все произошло. Т-34 появились совершенно неожиданно. Посты у входа оказались бессильны. В подвал полетели ручные гранаты, результат страшен. Чтобы избежать дальнейшего кровопролития, говорит Линден, я сразу же капитулировал.
Невероятно медленно тянется наша колонна военнопленных через бесконечные развалины города на великой реке, безмолвная и безликая. Голод и кровь, ад и жестокость, безумие и предательство остались позади. Что впереди – не знаем. Бредем опустошенные, бесконечно усталые, выдохшиеся, конченные. Не слышно ни слова, головы поникли, думать невозможно, да и к чему – все напрасно, бессмысленна смерть, бессмысленна жизнь… Хоть бы я погиб тогда в цехе № 4!
– Ты обер-лейтенант?
Передо мной возникает русский унтер-офицер, трясет за шинель. Чего ему от меня надо?
– Обер-лейтенант? – повторяет он свой вопрос
– Нет, майор.
– А, майор, ты майор, майор!
И я уже чувствую, как он хватает меня, тащит, толкает, что-то с яростью кричит мне, замахивается, угрожает поднятым кулаком.
Но тут я слышу другой громкий голос. Кто-то удерживает его руку, отталкивает его в сторону. Молодой лейтенант хлопает меня по плечу:
– Господин майор, извините. Наши люди гут! Но здесь, в Сталинграде, много мертвых, много крови, понимаете? Не обижайтесь, идите за мной!
Лейтенант останавливает всю колонну и ведет меня вперед. Облегченно вздохнув, иду вслед за ним. Слышу, как он говорит с начальником колонны. Потом поворачивается ко мне:
– Камрад присмотрит. С вами ничего не случится, а там – войне капут. Гитлеру капут! Домой вернетесь! И он жмет мне руку.
Исход 6-й армии
В подвальном этаже Универмага полно солдат. Они сидят вдоль стен, тесно прижавшись друг к другу, словно слившись воедино, оставив просвет для дверей. Такая же картина и у другой стены. А тем временем в полутьме идет напряженная штабная деятельность. Писаря и радисты с документами в руках носятся, спотыкаясь о протянутые ноги и валяющиеся вокруг вещи, стучатся в двери, открывают, закрывают их, бегут назад, сталкиваясь с новыми связными. Мозг отмирающего тела все еще функционирует.
Весть об окончательном развале южного фронта котла вызывает огромное смятение. В то время как мы, оборонявшие этот участок, уже покинули город под конвоем русских солдат, начальник штаба 6-й армии генерал-лейтенант Шмидт приказывает ликвидировать прорыв. Вперед бросают наспех составленные боевые группы – неизвестны толком даже их названия. Они должны любой ценой не допустить дальнейшего продвижения русских через «Охотничий парк».
Всего этого я уже не вижу. Правдивую картину последних часов в подвале фельдмаршала Паулюса нарисовал мне майор Добберкау, которого я спустя три дня встретил в плену в Красноармейске. А капитан Маркграф из противотанкового дивизиона рассказал о северном котле.
Немецкий солдат в Сталинграде – явление противоречивое. С одной стороны, он сознает безвыходность своего положения, а с другой – ожесточенно бьется за последнюю груду развалин. В одиннадцать часов утра он проклинает командование и фюрера, разбивает радиоприемник, не желая слушать речь рейхсмаршала Геринга, а в двенадцать – снова вытягивает руки по швам, когда его гонят на смерть, произносит «Яволь! „ и повинуется. Последние дни германской армии в Сталинграде по-настоящему трагичны. Видя перед собой спасительный остров, хлеб, медикаменты, отдых, и все это в такой достижимой близи, немецкие солдаты, привыкшие не думая говорить «Яволь!“, сквозь стужу, сквозь лишения многих дней и ночей слепо шагают навстречу собственной гибели. Солдатское повиновение вошло в их плоть и кровь; они понимают под ним безусловное подчинение – тут же, не сходя с места, не задумываясь. Они давно утратили такие солдатские добродетели, как разумная храбрость, благородство, понятие о чести и достоинстве, уважение к жизни. Солдат больше не должен думать, он обязан только повиноваться, быть мужественным и смелым, верным до последней минуты, не спрашивая, ради чего и за что. Все, кто стоит здесь и бьется, все они только слуги своего господина, автоматы, которые совершают механические действия, когда в них опускают монету. Только на основе этого воспитания и стало вообще возможно, что сопротивление все еще продолжается, что в последнюю минуту все еще бессмысленно гибнут тысячи солдат. Так раскручивается годами закручивавшаяся пружина.
В помещении начальника связи армии царит неразбериха. Вокруг полковника ван Хоовена уселось человек двадцать офицеров. Здесь пожилой майор, который был где-то комендантом штаба, сейчас он с благоговением читает Новый завет. Рядом с ним копается в своих пожитках молодой капитан-артиллерист. Опустошает свой бумажник и планшет, потом подходит к железной печке посреди помещения, бросает в нее все, что теперь ему уже больше не нужно: солдатскую книжку, письма, фотографии и деньги. В углу, у подвального окна, стоят три обер-лейтенанта: они склонились над картой, которую держит один из них, и говорят о так называемых пунктах эвакуации.
Дело в том, что верховное командование вермахта (ОКВ) неделю назад прислало радиограмму: тому, кто желает прорваться, будет оказана помощь, авиации дано указание «регулярно летать над определенными пунктами между Волгой и линией фронта и сбрасывать продовольствие, а замеченные группы немецких солдат брать на борт и транспортировать в тыл. Ближайший такой указанный пункт находится в тридцати километрах юго-западнее, в районе Котельниково, и называется Новый путь. Его могли бы достигнуть многие. Но командование армии, боясь лишиться последних боевых сил, скрыло этот приказ. О нем знают только немногие офицеры высших штабов. Теперь они рассчитывают воспользоваться этим шансом выбраться из котла. Вносятся самые различные предложения. Один предлагает использовать захваченный танк Т-34 – вполне заправленный, он стоит в соседнем дворе. Другой считает, что надо попытаться ночью прорваться через линию фронта на машинах, ослепив противника светом прожекторов. Третий высказывается за бегство пешком. Еще кто-то предлагает окопаться в развалинах, переждать капитуляцию в подземелье, а когда большая волна русских схлынет, пробиваться. Все эти более молодые офицеры обсуждают уже десятый или двадцатый шаг, не соображая, что споткнутся и свалятся в пропасть уже при самом первом.
Невозможно понять, почему эти лейтенанты так самостоятельно и свободно могут распоряжаться своим временем. Фронтовым офицерам приказано, как и прежде, удерживать позиции и оставаться со своими солдатами, потому что любая попытка прорыва, с разрешения или без оного, группами или группками, даже сама мысль об этом оказала бы деморализующее действие на войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Надо мной стоит наклонившись широкоплечий красноармеец. Гляжу в дуло автомата.
– Давай! – кричит он и жестом приказа указывает рукой вправо.
Поворачиваю голову. Там один за другим вылезают из подвала немецкие солдаты с поднятыми руками, без оружия. В тридцати шагах дальше уже строится колонна в четыре ряда. Линден тоже стоит в строю. Становлюсь рядом с ним. Жмем друг другу руку. Потом он коротко рассказывает, как все произошло. Т-34 появились совершенно неожиданно. Посты у входа оказались бессильны. В подвал полетели ручные гранаты, результат страшен. Чтобы избежать дальнейшего кровопролития, говорит Линден, я сразу же капитулировал.
Невероятно медленно тянется наша колонна военнопленных через бесконечные развалины города на великой реке, безмолвная и безликая. Голод и кровь, ад и жестокость, безумие и предательство остались позади. Что впереди – не знаем. Бредем опустошенные, бесконечно усталые, выдохшиеся, конченные. Не слышно ни слова, головы поникли, думать невозможно, да и к чему – все напрасно, бессмысленна смерть, бессмысленна жизнь… Хоть бы я погиб тогда в цехе № 4!
– Ты обер-лейтенант?
Передо мной возникает русский унтер-офицер, трясет за шинель. Чего ему от меня надо?
– Обер-лейтенант? – повторяет он свой вопрос
– Нет, майор.
– А, майор, ты майор, майор!
И я уже чувствую, как он хватает меня, тащит, толкает, что-то с яростью кричит мне, замахивается, угрожает поднятым кулаком.
Но тут я слышу другой громкий голос. Кто-то удерживает его руку, отталкивает его в сторону. Молодой лейтенант хлопает меня по плечу:
– Господин майор, извините. Наши люди гут! Но здесь, в Сталинграде, много мертвых, много крови, понимаете? Не обижайтесь, идите за мной!
Лейтенант останавливает всю колонну и ведет меня вперед. Облегченно вздохнув, иду вслед за ним. Слышу, как он говорит с начальником колонны. Потом поворачивается ко мне:
– Камрад присмотрит. С вами ничего не случится, а там – войне капут. Гитлеру капут! Домой вернетесь! И он жмет мне руку.
Исход 6-й армии
В подвальном этаже Универмага полно солдат. Они сидят вдоль стен, тесно прижавшись друг к другу, словно слившись воедино, оставив просвет для дверей. Такая же картина и у другой стены. А тем временем в полутьме идет напряженная штабная деятельность. Писаря и радисты с документами в руках носятся, спотыкаясь о протянутые ноги и валяющиеся вокруг вещи, стучатся в двери, открывают, закрывают их, бегут назад, сталкиваясь с новыми связными. Мозг отмирающего тела все еще функционирует.
Весть об окончательном развале южного фронта котла вызывает огромное смятение. В то время как мы, оборонявшие этот участок, уже покинули город под конвоем русских солдат, начальник штаба 6-й армии генерал-лейтенант Шмидт приказывает ликвидировать прорыв. Вперед бросают наспех составленные боевые группы – неизвестны толком даже их названия. Они должны любой ценой не допустить дальнейшего продвижения русских через «Охотничий парк».
Всего этого я уже не вижу. Правдивую картину последних часов в подвале фельдмаршала Паулюса нарисовал мне майор Добберкау, которого я спустя три дня встретил в плену в Красноармейске. А капитан Маркграф из противотанкового дивизиона рассказал о северном котле.
Немецкий солдат в Сталинграде – явление противоречивое. С одной стороны, он сознает безвыходность своего положения, а с другой – ожесточенно бьется за последнюю груду развалин. В одиннадцать часов утра он проклинает командование и фюрера, разбивает радиоприемник, не желая слушать речь рейхсмаршала Геринга, а в двенадцать – снова вытягивает руки по швам, когда его гонят на смерть, произносит «Яволь! „ и повинуется. Последние дни германской армии в Сталинграде по-настоящему трагичны. Видя перед собой спасительный остров, хлеб, медикаменты, отдых, и все это в такой достижимой близи, немецкие солдаты, привыкшие не думая говорить «Яволь!“, сквозь стужу, сквозь лишения многих дней и ночей слепо шагают навстречу собственной гибели. Солдатское повиновение вошло в их плоть и кровь; они понимают под ним безусловное подчинение – тут же, не сходя с места, не задумываясь. Они давно утратили такие солдатские добродетели, как разумная храбрость, благородство, понятие о чести и достоинстве, уважение к жизни. Солдат больше не должен думать, он обязан только повиноваться, быть мужественным и смелым, верным до последней минуты, не спрашивая, ради чего и за что. Все, кто стоит здесь и бьется, все они только слуги своего господина, автоматы, которые совершают механические действия, когда в них опускают монету. Только на основе этого воспитания и стало вообще возможно, что сопротивление все еще продолжается, что в последнюю минуту все еще бессмысленно гибнут тысячи солдат. Так раскручивается годами закручивавшаяся пружина.
В помещении начальника связи армии царит неразбериха. Вокруг полковника ван Хоовена уселось человек двадцать офицеров. Здесь пожилой майор, который был где-то комендантом штаба, сейчас он с благоговением читает Новый завет. Рядом с ним копается в своих пожитках молодой капитан-артиллерист. Опустошает свой бумажник и планшет, потом подходит к железной печке посреди помещения, бросает в нее все, что теперь ему уже больше не нужно: солдатскую книжку, письма, фотографии и деньги. В углу, у подвального окна, стоят три обер-лейтенанта: они склонились над картой, которую держит один из них, и говорят о так называемых пунктах эвакуации.
Дело в том, что верховное командование вермахта (ОКВ) неделю назад прислало радиограмму: тому, кто желает прорваться, будет оказана помощь, авиации дано указание «регулярно летать над определенными пунктами между Волгой и линией фронта и сбрасывать продовольствие, а замеченные группы немецких солдат брать на борт и транспортировать в тыл. Ближайший такой указанный пункт находится в тридцати километрах юго-западнее, в районе Котельниково, и называется Новый путь. Его могли бы достигнуть многие. Но командование армии, боясь лишиться последних боевых сил, скрыло этот приказ. О нем знают только немногие офицеры высших штабов. Теперь они рассчитывают воспользоваться этим шансом выбраться из котла. Вносятся самые различные предложения. Один предлагает использовать захваченный танк Т-34 – вполне заправленный, он стоит в соседнем дворе. Другой считает, что надо попытаться ночью прорваться через линию фронта на машинах, ослепив противника светом прожекторов. Третий высказывается за бегство пешком. Еще кто-то предлагает окопаться в развалинах, переждать капитуляцию в подземелье, а когда большая волна русских схлынет, пробиваться. Все эти более молодые офицеры обсуждают уже десятый или двадцатый шаг, не соображая, что споткнутся и свалятся в пропасть уже при самом первом.
Невозможно понять, почему эти лейтенанты так самостоятельно и свободно могут распоряжаться своим временем. Фронтовым офицерам приказано, как и прежде, удерживать позиции и оставаться со своими солдатами, потому что любая попытка прорыва, с разрешения или без оного, группами или группками, даже сама мысль об этом оказала бы деморализующее действие на войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93