Приносили книги по истории, философии. Труды Канта, Бердяева. Особенно много читал в Оршанской колонии. Почти полностью проштудировал труды Ленина, понял, что в свое время совершил большую ошибку, не изучив его столь внимательно и глубоко. Если прочесть томов шесть-семь Ленина подряд не по-студенчески, а вдумываясь в размышления о политической стратегии и тактике, вольно или невольно начинаешь сравнивать его с нашим белорусским «вождем». Там есть и про организацию трудармии, о продразверстке. Там есть и о том, как искусственно создавать голод, через хлебную карточку и паёк править страной. Перечитал полное собрание сочинений Льва Толстого. Читал его и в юности: помню, как наша библиотекарша спрашивала у моей сестры, работавшей учительницей, можно ли семикласснику читать «Анну Каренину». Во всем, кроме идеи «подставь вторую щеку ударившему тебя», Толстой сформировал мое мировоззрение, а с этим я с Львом Николаевичем не согласен. Так что, можно сказать: в заключении я вновь встретился со старым знакомым.
Пристрастился к Достоевскому, которого только в заключении и прочел по-серьезному. Начал, конечно, с «Записок из Мертвого Дома» – мы ведь с Достоевским вроде коллег, он тоже сидел как социалист, причем всего на год больше, чем я. Параллель напрашивалась сама с собой: описание тюрьмы у Достоевского в сравнении с Жодинским изолятором наводит на мысль: самые жестокие цари были куда милосерднее, нежели нынешняя власть. Режим царской тюрьмы был намного мягче. Наконец, разобрался и с «Легендой о Великом Инквизиторе» в «Братьях Карамазовых». Сделал для себя удивительное открытие: для того, чтобы понять настоящее, надо читать классику. Все то, что у нас в Беларуси сегодня происходит, Федор Михайлович описал сто двадцать лет назад.
Свои сочинения в двух томах с очень теплой надписью передала мне в тюрьму наша писательница Светлана Алексиевич. Их я тоже прочел внимательно.
Философы, писатели… Их мысли в тюрьме воспринимаются иначе, чем на свободе. Не мною установлено, что болезнь, тюрьма и смерть – те явления и состояния, которые каждому человеку «помогают» по новому посмотреть и на чем на свободе. Не знаю как, где и кому пришлось испытать на себе и проследить на других воздействие тех или иных писателей. За три года, которые пришлось провести в изоляции, я пришел к твердому выводу, что первое место по силе воздействия на психоэмоциональное состояние заключенных занимают Василь Быков и Светлана Алексиевич.
В книге Алексиевич «У войны не женское лицо» есть замечательный рассказ с вкратце следующим сюжетом.
На полосе между немецкими и советскими окопами, после боя остался тяжело раненый советский боец, он стонет, взывает о помощи. Советский боец-санитар ползком приближается к раненому, немецкий снайпер расстреливает санитара. Второй санитар предпринимает попытку, и его тоже не пощадил снайпер. Раненый зовет на помощь. Из окопа во весь рост встает девушка, снимает с головы пилотку и с песней «Ты на подвиг меня провожала…» направляется к раненому… С обеих сторон стрельба прекращается. Девушка подходит к раненому бойцу, оказывает ему первую помощь и тащит в окоп. Раненый убран с фронтовой полосы, девушка скрылась в окопе, стрельба возобновилась.
Все, кто прочел этот рассказ, шел в угол камеры вытирать слезы.
Когда же в камеру «подсаживали» молодых, «крутых» хулиганов, которые двух слов не могли связать без мата, я показывал им книгу Алексиевич с ее дарственной надписью с добрыми пожеланиями мне и всем «сидельцам», предлагал прочесть лишь один (этот) рассказ. Не у всех, но у многих после прочтения глаза становились влажными, но все без исключения матерились уже без прежнего куража и смака, вроде бы немножко стесняясь… Похожее воздействие оказывала на всех и «Сцяна» Василя Быкова.
Единственное место, где не давали читать ничего, кроме Библии, была Жодинская тюрьма. До ареста я много раз брался за Библию, но все время откладывал, отвлекаясь чем-либо иным. Здесь, Библия полтора месяца была моей единственной книгой, и прочитал ее от корки до корки не один раз.
Кстати, это не значит, что в Жодинской тюрьме всех заключенных лишали книги. Нет. Особый «интеллектуальный режим», насколько я понимаю, был изобретен специально для меня заместителем начальника тюрьмы по режиму господином Кузовковым с благословения генерала Лопатика. Кузовков мне прямо сказал: «Мы вас научим режиму!» И за это, как ни странно, я ему сейчас благодарен. Библия многому меня научила. Нам все время говорили, что это книга смирения. А когда читаешь ее полностью, подряд, начинаешь понимать, что это книга борьбы. Она повествует о героической истории борьбы иудейского народа за свою свободу и независимость, за право самостоятельно определять собственную судьбу. Мы читаем о древних иудейских полководцах и воинах, по приказу которых солнце могло задержать свой ход по небу – потому что дело их было правое. Мы видим грозных пророков, предрекающих падение Рима. Это впечатляет, и начинаешь понимать, что История действительно повторяется. И пусть солнце сегодня уж точно не остановится на небе – это не значит, что Рим останется вечным, а наш народ не обретет полноценную и долгожданную независимость.
В Орше начал активно тренировать память. Поставил перед собой задачу: выучить наизусть поэму Лермонтова «Мцыри». Когда-то я в школе, как и все, учил две главы, тут выучил наизусть полностью. Затем была «Новая Земля» Якуба Коласа – мое самое любимое и близкое по духу произведение. Десятки русских и белорусских авторов. После удивлял и жену, и знакомых чтением стихотворений.
В тюрьме перечитал, сделал для себя много выписок великого русского историка Василия Ключевского. Особенно поразили, заставили смотреть, думать иначе страницы, посвященные Смутному Времени начала XVII века, судьбе русских самозванцев, рвущихся на престол. Один из этих самозванцев, вошедший в историю под именем «тушинского вора» и Лжедмитрия II, был ведь земляком Александра Лукашенко – шел «брать» Москву из Шклова. Цикличность истории наталкивает на определенные параллели. И когда в тюрьме накануне суда писал открытое письмо белорусскому президенту, я сознательно провел такую параллель. Мне казалось: ну, если уж не меня, то хотя бы Ключевского человек, называющий себя историком (по первому образованию), должен послушать. Дальнейшие события показали, что и урокам Ключевского Александр Григорьевич внять не способен.
И еще несколько штрихов к тюремному быту. Телевизор. Аппарат разрешают иметь в изоляторах и внутренней тюрьме КГБ, и на Володарке, и в Жодинском. Передают родственники. Но не во всех камерах можно смотреть на комнатную антенну. В Оршанской колонии телевизор с наружной антенной и хорошего качества приемом, в так называемой ленинской комнате. Художественные фильмы, мыльные и бандитские сериалы – самые популярные передачи у заключенных, они скрашивают им время, позволяют хоть как-то отключиться от гнетущей тюремной реальности. Я редко смотрел телевизор, больше читал, запоминал наизусть стихи, начинал серьезно заниматься немецким языком по книгам и словарю, презентованными господином Виком. Смотрел разве что выпуски новостей и, конечно же, прямую трансляцию селекторных совещаний с участием Лукашенко – великолепное зрелище с избиением «младенцев».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50