Хотя нас никто не подгонял и не ждал, мы не вспоминали о календаре: будто совсем забыли про время, для всех существовал лишь восход и закат солнца.
К вечеру прекращали работу, готовили ужин, потом, поев, я уходил к загону. К этому времени мы уже усвоили, что пение успокаивает лошадей, поскольку они понимают, откуда идет звук и что ты для них — не подкрадывающийся враг.
Обычно я усаживался на ворота загона и пел низким голосом. Мне хотелось, чтобы они узнавали меня и мой голос; особенно это касалось черного жеребца, который, казалось, хорошо понимал, что ворота — это путь к свободе. Он, как ястреб, не спускал с них глаз, никогда не отходя слишком далеко, поджидая свой единственный шанс.
С самого первого дня мы начали выбраковку. Двое заезжали в загон и отлавливали непригодных лошадей; третий стоял у ворот всегда наготове, чтобы вовремя открыть и закрыть их. Отпущенные животные сразу убегали, но были и такие, кто ходил вокруг загона, словно высматривая оставленных друзей, — об этом говорил нам Джакоб.
Стараясь не причинить лошадям лишнего беспокойства, мы стремились, чтобы они привыкли к частому появлению людей и поняли, что наш приход не представляет для них опасности. Среди пойманных оказались несколько клейменых, а три мула, по всей видимости, уже когда-то работали на человека.
Даже на нашем искусственном пастбище лошади разбивались на отдельные группы. Черный жеребец держал свою в стороне и всегда недалеко от ворот.
— Лошади только кажутся непонимающими, иногда глупыми, — заметил Джакоб. — Они всегда знают, чего хотят. Но если у человека есть время и желание, он может многому научить их.
Четвертый день нашей работы ознаменовался тем, что мы выпустили большинство забракованных животных. Сидя вечером у костра, обсуждали дальнейшие свои действия. Неожиданно появился Рамон, присев на корточки рядом с нами. Налил чашку кофе, слегка пригубил его, сказав:
— Неподалеку кто-то бродит.
Джакоб вскинул на него взгляд.
— Индейцы?
— Белые люди. Шесть или семь человек. Они наблюдают за вами.
— Это может оказаться Флетчер, — предположил я.
— Мне никогда не нравился этот человек, — согласился Финней.
— Почему бы нам не встретить их, кто бы это ни был, с ружьями наизготове? — Монте поискал глазами кофейник.
Конечно, это мог быть и Флетчер, но ведь мог оказаться и мой дедушка, подумал я. У него огромные владения, в его распоряжении немало всадников, кое-кого из них я уже видел. А если это мохавы, нередко наведывающиеся в окрестные поселения? Или пиюты, возвращающиеся с охоты?..
Не стоило сбрасывать со счетов и старого Смита Деревянную Ногу. Хоть и предполагалось, что он покинул страну, но сказать с уверенностью этого нельзя. Коварный старый разбойник!.. Если я верно его тогда понял, он мог дожидаться, пока наши лошади будут объезжены, — а потом украдет их. Ведь это же живой капитал!..
Я высказал свои предположения Джакобу, но тот усомнился.
— Слышал, что Смит теперь будто бы недалеко от Фриско. Знаешь, есть такой маленький город на берегу залива?
— Монтерей? — в раздумье пожал плечами Монте.
— Севернее от него, Верба-Буена, но, по-моему, он теперь переименован.
Мы по-прежнему вечерами беседовали у костра, иногда к нам присоединялись индейцы, чаще всех Алехандро, любивший поговорить. Будучи совсем маленьким, он ушел от кахьюллов и работал на восточном склоне гор, одно время помогал доктору, разъезжая с ним, когда того вызывали к больным.
Мы перенесли нашу стоянку поближе к загону, чтобы удобнее было охранять животных, давая им возможность привыкать к нам. После тщательного осмотра Джакоб пришел к выводу, что, кроме мулов, еще четыре-пять лошадей прежде работали на людей.
Отделив их от остальных, мы вывели животных из загона, и Монте предложил начать объезжать их.
Рамон нередко работал наравне с нами и был всегда немногословен. У него существовал собственный подход к приручению лошадей. Он выводил животное из загона, вел к свежей зеленой траве и оставлял там, привязывая веревкой к воткнутому в землю колышку. Его метод отнимал больше времени, но зато, когда он подзывал лошадь, та стремглав устремлялась на зов.
Три недели, объезжая лошадей, мы работали не покладая рук. Наши кахьюллы прекрасные наездники, но Франческо превзошел всех.
Как-то Рамон обратил внимание и на черного жеребца.
— Настоящий дьявол!
— Будь моя воля, я бы отпустил его или пристрелил, — не изменил Монте своего прежнего мнения. — Он слишком долго находился на свободе, был вожаком табуна... Посмотрите-ка на следы зубов и копыт на его шкуре! Он боец!
Сколько предостережений я уже слышал, но мне ничего не нужно было показывать. Все написано на этом гордом красавце, стать сквозила в каждом его движении!.. Он, конечно, хитер и выжидал свой час, чтобы вырваться и увести за собой табун. Иногда я рвал возле речки сочную зеленую траву и перебрасывал ее через забор загона. Его «приближенные» подходили и брали ее, но сам черный жеребец — никогда.
Когда ночью выпадала моя очередь дежурить, я подходил совсем близко к загону, чтобы иметь возможность рассмотреть лошадей получше. Они быстрее меня, в случае чего, чуяли беду, поэтому проще было любоваться животными, чем настороженно вглядываться в темные, таящие опасность кусты. Иногда я пытался заговорить с ними, обращаясь, конечно, к черному жеребцу, и, мне казалось, тот прекрасно понимал это.
Мне приходилось встречать людей, считавших лошадей неумными животными. Но, уверен, тупая лошадь могла принадлежать только тупому хозяину. А в дикой стране всадник и его лошадь нередко превращаются в единое целое. Хозяин беседует с ней, будто с другом, и лошадь внимательно слушает; и, хотя хозяин не всегда понимает ее, между ними существует невидимая связь.
Черный жеребец был диким и вольным всю свою жизнь, но иногда я сомневался в этом. Порой мне казалось, что он уже кому-то принадлежал, — может быть, в ранней юности.
Каждое утро мы отлавливали по нескольку лошадей и выпускали из загона: ведь в процессе обучения кое-кто из них начинал брыкаться и мог вывести из равновесия остальных. Монте Мак-Калла — первоклассный мастер своего дела. Алехандро тоже неплохо умел объезжать лошадей, ему часто приходилось этим заниматься, пока работал на врача. И каждый делал это по-своему.
Как-то вечером, поужинав, мы услышали приближающийся топот копыт. Джакоб остался возле огня, а я и Монте отправились к отдыхающим кахьюллам, которых скрывала темнота.
Через какое-то время послышался голос:
— Привет, лагерь! Не угостите ли кофейком?
— Подъезжай! — разрешил Джакоб. — Но, смотри, очень осторожно! Держи руки на свету!
При отблесках костра незнакомец оказался высоким и очень тощим, с воровато бегающими глазками. Под ним был темно-серый мерин, но, отметил я, позади седла не оказалось свернутого в рулон одеяла.
— Спешивайтесь и присаживайтесь к огню, — сдержанно пригласил Джакоб. — Остался кофе и немного еды, мы только что поужинали.
— Спасибо, великое спасибо! Я целый день в седле, устал и ужасно голоден.
Из темноты, сбоку от незнакомца, неожиданно появился Монте с ружьем в левой и с пистолетом в кобуре на поясе — возле правой. Так же неожиданно возникли Франческо и Алехандро. Остальные, мы знали, замерли невидимые, в темноте, ничем не выдавая своего присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
К вечеру прекращали работу, готовили ужин, потом, поев, я уходил к загону. К этому времени мы уже усвоили, что пение успокаивает лошадей, поскольку они понимают, откуда идет звук и что ты для них — не подкрадывающийся враг.
Обычно я усаживался на ворота загона и пел низким голосом. Мне хотелось, чтобы они узнавали меня и мой голос; особенно это касалось черного жеребца, который, казалось, хорошо понимал, что ворота — это путь к свободе. Он, как ястреб, не спускал с них глаз, никогда не отходя слишком далеко, поджидая свой единственный шанс.
С самого первого дня мы начали выбраковку. Двое заезжали в загон и отлавливали непригодных лошадей; третий стоял у ворот всегда наготове, чтобы вовремя открыть и закрыть их. Отпущенные животные сразу убегали, но были и такие, кто ходил вокруг загона, словно высматривая оставленных друзей, — об этом говорил нам Джакоб.
Стараясь не причинить лошадям лишнего беспокойства, мы стремились, чтобы они привыкли к частому появлению людей и поняли, что наш приход не представляет для них опасности. Среди пойманных оказались несколько клейменых, а три мула, по всей видимости, уже когда-то работали на человека.
Даже на нашем искусственном пастбище лошади разбивались на отдельные группы. Черный жеребец держал свою в стороне и всегда недалеко от ворот.
— Лошади только кажутся непонимающими, иногда глупыми, — заметил Джакоб. — Они всегда знают, чего хотят. Но если у человека есть время и желание, он может многому научить их.
Четвертый день нашей работы ознаменовался тем, что мы выпустили большинство забракованных животных. Сидя вечером у костра, обсуждали дальнейшие свои действия. Неожиданно появился Рамон, присев на корточки рядом с нами. Налил чашку кофе, слегка пригубил его, сказав:
— Неподалеку кто-то бродит.
Джакоб вскинул на него взгляд.
— Индейцы?
— Белые люди. Шесть или семь человек. Они наблюдают за вами.
— Это может оказаться Флетчер, — предположил я.
— Мне никогда не нравился этот человек, — согласился Финней.
— Почему бы нам не встретить их, кто бы это ни был, с ружьями наизготове? — Монте поискал глазами кофейник.
Конечно, это мог быть и Флетчер, но ведь мог оказаться и мой дедушка, подумал я. У него огромные владения, в его распоряжении немало всадников, кое-кого из них я уже видел. А если это мохавы, нередко наведывающиеся в окрестные поселения? Или пиюты, возвращающиеся с охоты?..
Не стоило сбрасывать со счетов и старого Смита Деревянную Ногу. Хоть и предполагалось, что он покинул страну, но сказать с уверенностью этого нельзя. Коварный старый разбойник!.. Если я верно его тогда понял, он мог дожидаться, пока наши лошади будут объезжены, — а потом украдет их. Ведь это же живой капитал!..
Я высказал свои предположения Джакобу, но тот усомнился.
— Слышал, что Смит теперь будто бы недалеко от Фриско. Знаешь, есть такой маленький город на берегу залива?
— Монтерей? — в раздумье пожал плечами Монте.
— Севернее от него, Верба-Буена, но, по-моему, он теперь переименован.
Мы по-прежнему вечерами беседовали у костра, иногда к нам присоединялись индейцы, чаще всех Алехандро, любивший поговорить. Будучи совсем маленьким, он ушел от кахьюллов и работал на восточном склоне гор, одно время помогал доктору, разъезжая с ним, когда того вызывали к больным.
Мы перенесли нашу стоянку поближе к загону, чтобы удобнее было охранять животных, давая им возможность привыкать к нам. После тщательного осмотра Джакоб пришел к выводу, что, кроме мулов, еще четыре-пять лошадей прежде работали на людей.
Отделив их от остальных, мы вывели животных из загона, и Монте предложил начать объезжать их.
Рамон нередко работал наравне с нами и был всегда немногословен. У него существовал собственный подход к приручению лошадей. Он выводил животное из загона, вел к свежей зеленой траве и оставлял там, привязывая веревкой к воткнутому в землю колышку. Его метод отнимал больше времени, но зато, когда он подзывал лошадь, та стремглав устремлялась на зов.
Три недели, объезжая лошадей, мы работали не покладая рук. Наши кахьюллы прекрасные наездники, но Франческо превзошел всех.
Как-то Рамон обратил внимание и на черного жеребца.
— Настоящий дьявол!
— Будь моя воля, я бы отпустил его или пристрелил, — не изменил Монте своего прежнего мнения. — Он слишком долго находился на свободе, был вожаком табуна... Посмотрите-ка на следы зубов и копыт на его шкуре! Он боец!
Сколько предостережений я уже слышал, но мне ничего не нужно было показывать. Все написано на этом гордом красавце, стать сквозила в каждом его движении!.. Он, конечно, хитер и выжидал свой час, чтобы вырваться и увести за собой табун. Иногда я рвал возле речки сочную зеленую траву и перебрасывал ее через забор загона. Его «приближенные» подходили и брали ее, но сам черный жеребец — никогда.
Когда ночью выпадала моя очередь дежурить, я подходил совсем близко к загону, чтобы иметь возможность рассмотреть лошадей получше. Они быстрее меня, в случае чего, чуяли беду, поэтому проще было любоваться животными, чем настороженно вглядываться в темные, таящие опасность кусты. Иногда я пытался заговорить с ними, обращаясь, конечно, к черному жеребцу, и, мне казалось, тот прекрасно понимал это.
Мне приходилось встречать людей, считавших лошадей неумными животными. Но, уверен, тупая лошадь могла принадлежать только тупому хозяину. А в дикой стране всадник и его лошадь нередко превращаются в единое целое. Хозяин беседует с ней, будто с другом, и лошадь внимательно слушает; и, хотя хозяин не всегда понимает ее, между ними существует невидимая связь.
Черный жеребец был диким и вольным всю свою жизнь, но иногда я сомневался в этом. Порой мне казалось, что он уже кому-то принадлежал, — может быть, в ранней юности.
Каждое утро мы отлавливали по нескольку лошадей и выпускали из загона: ведь в процессе обучения кое-кто из них начинал брыкаться и мог вывести из равновесия остальных. Монте Мак-Калла — первоклассный мастер своего дела. Алехандро тоже неплохо умел объезжать лошадей, ему часто приходилось этим заниматься, пока работал на врача. И каждый делал это по-своему.
Как-то вечером, поужинав, мы услышали приближающийся топот копыт. Джакоб остался возле огня, а я и Монте отправились к отдыхающим кахьюллам, которых скрывала темнота.
Через какое-то время послышался голос:
— Привет, лагерь! Не угостите ли кофейком?
— Подъезжай! — разрешил Джакоб. — Но, смотри, очень осторожно! Держи руки на свету!
При отблесках костра незнакомец оказался высоким и очень тощим, с воровато бегающими глазками. Под ним был темно-серый мерин, но, отметил я, позади седла не оказалось свернутого в рулон одеяла.
— Спешивайтесь и присаживайтесь к огню, — сдержанно пригласил Джакоб. — Остался кофе и немного еды, мы только что поужинали.
— Спасибо, великое спасибо! Я целый день в седле, устал и ужасно голоден.
Из темноты, сбоку от незнакомца, неожиданно появился Монте с ружьем в левой и с пистолетом в кобуре на поясе — возле правой. Так же неожиданно возникли Франческо и Алехандро. Остальные, мы знали, замерли невидимые, в темноте, ничем не выдавая своего присутствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116